Александр Дюма - Изабелла Баварская Страница 68

Когда Изабелла вошла к себе, ее лицо было бледно, руки судорожно сжаты, зубы стиснуты. Она не могла сесть, ибо была слишком взволнована, но не могла и стоять — так ее била дрожь; тогда она конвульсивным движением ухватилась за одну из колонн у постели, уронила голову на руку, вцепившуюся в эту колонну, и позвала Шарлотту. В груди у нее горело, дыхание перехватывало.

Прошло несколько секунд. Ответа не последовало, в соседней комнате ничто не шелохнулось — никакого движения, свидетельствовавшего о том, что Изабеллу услышали.

— Шарлотта! — снова позвала она и топнула ногой; ее голос прозвучал глухо и невнятно: не то зов, не то звериный рык; трудно было представить себе, что всего лишь имя вырвалось из человеческих уст.

Спустя миг на пороге, дрожа от страха, появилась девушка. Она без труда различила в голосе своей госпожи знакомую ей гневную интонацию.

— Вы разве не слышали, что я вас зову? — сказала королева. — Вас надо всякий раз приглашать дважды.

— Прошу прощения, ваше величество, но я была… там…

— С кем?

— С молодым человеком, которого вы знаете, которого вы видели и которым вы, будучи так милостивы, интересовались.

— Да кто же это?

— Перине Леклерк.

— Леклерк! — воскликнула королева. — Откуда он взялся?

— Приехал из Парижа.

— Я хочу видеть его.

— Он тоже, ваше величество, хотел вас видеть и просил разрешения говорить с вами, но я не посмела…

— Говорят же тебе, пусть войдет. Немедленно! Сию секунду! Где он?

— Он там, — сказала девушка и, приподняв полог, крикнула: — Перине!

Едва войдя в комнату, Леклерк бросился к королеве: они оказались лицом к лицу.

Второй раз в жизни бедный торговец оружием стоял, как равный, перед гордой королевой Французской. Однажды, несмотря на различие положений, одни и те же чувства уже свели их друг с другом. Только в первый раз речь шла о любви, а теперь — о мщении.

— Перине! — сказала королева.

— Ваше величество! — отвечал тот, пристально глядя в глаза повелительнице.

— Я тебя не видела с тех самых пор, — продолжала королева.

— Так ведь и ни к чему. Вы сказали: если его живым перевезут в другую тюрьму, я должен следовать за ним до самых ее дверей; если тело погребут, я должен сопровождать его до самой могилы; но мертв ли он, живой ли, я должен вернуться к вам и сказать: «Он там». Королева, они предусмотрели все: что вы можете похитить и пленника, и труп, — они бросили его живого и искалеченного в Сену.

— Почему же ты, несчастный, не спас его и не отомстил за него?!

— Я был один, их — шестеро, двое мертвы. Я сделал, что мог. Теперь я надеюсь сделать больше.

— Увидим, — сказала королева.

— О, этот коннетабль! Ведь вы ненавидите его, не правда ли, ваше величество? И вы хотели бы овладеть Парижем. Так разве вы не пожалуете своей милостью человека, который предложит себя, чтобы взять Париж и отомстить коннетаблю?

Королева улыбнулась одной лишь ей присущей улыбкой.

— О! — сказала она. — Все, чего ни попросит этот человек… все, половину моей жизни, моей крови… Только где он?

— Он перед вами, ваше величество.

— Вы?! Ты! — вскричала в удивлении Изабелла.

— Да, я.

— Но… каким образом?

— Я сын эшевена Леклерка; ночью отец кладет ключи от города под подушку. В один прекрасный вечер я иду к нему, обнимаю, сажусь за стол, потом прячусь в доме, а ночью… ночью вхожу в его комнату, беру ключи и открываю ворота.

Шарлотта тихо вскрикнула, Перине сделал вид, что не слышал, королева также пропустила ее возглас мимо ушей.

Подумав, она молвила:

— Ну что ж, пускай.

— Я сделаю, как сказал, — повторил Леклерк.

— Но, — робко проговорила Шарлотта, — вдруг, когда вы будете брать ключи, ваш отец проснется?

От этого предположения у Леклерка волосы зашевелились на голове, а на лбу выступил пот. Но он положил руку на рукоять кинжала и произнес:

— Я усыплю его.

Шарлотта снова вскрикнула и упала в кресло.

— Да, — сказал Леклерк, не обращая внимания на свою возлюбленную, которая почти лишилась чувств, — да, я могу стать предателем и отцеубийцей, но я буду отомщен.

— Что они сделали тебе? — спросила Изабелла, приблизившись к нему; она взяла Леклерка за руку и взглянула на него так, как смотрит женщина, когда ею владеет жажда мести, как бы жестока она ни была и чего бы ни стоила.

— Пусть это останется моей тайной, ваше величество. Знайте лишь, что я сдержу свое слово, но и вы сдержите свое.

— Прекрасно, я слушаю тебя. Ты ведь любишь Шарлотту?

Перине с горькой усмешкой покачал головой.

— Тогда золото? Ты его получишь.

— Нет, — отвечал Перине.

— Может быть, звание, почести? Как только мы возьмем Париж, я назначу тебя комендантом, ты станешь графом.

— Нет, не то, — прошептал Леклерк.

— Так что же? — спросила королева.

— Ведь вы регентша Франции?

— Да.

— Вы вольны карать, вольны миловать?

— Да.

— И у вас есть печать, а тот, кто владеет грамотой с королевской печатью, облечен королевской властью, не так ли?

— Так.

— Я хотел бы иметь такую грамоту, чтобы она отдала в мои руки жизнь, которой я распоряжусь по своему усмотрению, не спрашивая ни у кого на то соизволения, и чтобы даже палач не оспаривал ее у меня.

Королева побледнела:

— Надеюсь, это не касается ни дофина Карла, ни короля?

— Нет.

— Пергамент мне и королевскую печать! — с живостью воскликнула королева.

Леклерк взял со стола то и другое и протянул королеве. Та написала: «Мы, Изабелла Баварская, Божьей милостью регентша Франции, коей вверено по природе занятости его величества короля управление королевством, уступаем торговцу оружием на мосту Пти-Пон Перине Леклерку наше право на жизнь и на смерть…»

— Имя? — спросила Изабелла.

— Графа Арманьякского, коннетабля королевства Французского, парижского градоначальника, — сказал Леклерк.

— Ах! — воскликнула королева, роняя перо. — Скажи, по крайней мере, ты просишь у меня его жизнь, чтобы убить его?

— Да.

— И в час его смерти ты скажешь ему, что я забираю у него его Париж, его столицу, взамен моего возлюбленного, которого он отнял у меня? Долг платежом красен; надеюсь, ты скажешь ему?

— Хорошо, я скажу.

— Поклянись спасением своей души.

— Клянусь.

Королева снова взяла перо и продолжала:

— «Уступаем наше право на жизнь и на смерть графа Арманьякского, коннетабля королевства Французского, парижского градоначальника, отказываясь навсегда от нашего права на жизнь вышеозначенной персоны».