Камиль Зиганшин - Лохматый

Камиль Зиганшин

Лохматый

Молодцеватый, несмотря на свои пятьдесят семь лет, Федор Дементьевич, или, как его звали в деревне, Лапа, стоял, упершись сильными ногами в широкие свежеструганные доски крыльца, и в который раз оглядывал новенький дом зятя.

С шумом распахнулась дверь, и из нее вывалились, похохатывая, плотная, во всем похожая на отца, дочь Наталья и высокий жилистый зять.

— Пап, кончай смолить. Пошли в дом, замерзнешь, — выпалила она.

— Да, пора мне, Натаха, — сказал Лапа, кивнув на расплющенный между туч багровый глаз солнца. И, потоптавшись у порога, неторопливо спустился по ступенькам в пока еще неухоженный, необжитый двор.

— Лохматый! — уверенно и властно позвал он собаку и направился к переминающемуся с ноги на ногу от мороза и нетерпения Гнедко. Ласково похлопал его литой круп. Расправил упряжь. Взбил в санях сено. Влез в тулуп и удобно устроился в розвальнях, облокотившись на тугой, прикрытый брезентом, мешок муки.

— Бывайте здоровы! Ждем в гости, — крикнул он, обернувшись.

Крупный, с мощным загривком кобель, крутившийся вокруг, рванул вслед заскрипевшим саням и в мгновение ока обогнал затрусившего ровной рысцой мерина.

Миновав поселок и густую сосновую посадку, въехал в березовый, с осиной пополам, лес. Солнце скрылось за холмом. Темнело.

— А все-таки хорошо, что я в августе на новоселье не поехал, — подумал Лапа. — Дотянул до срока и сразу двух зайцев убил: у молодых побывал и мясо продал. Однако, башка у меня с толком, — самодовольно улыбнулся он.

Дорога нырнула под гору и завиляла по стиснутой увалами долине ручья. Сани на покатых ухабах мерно покачивали, точно баюкали. Лапа, не отпуская вожжей, вытянулся и с удовольствием прикидывал, как распорядится выручкой.

Он не любил людей, не умеющих зарабатывать. «Лентяй или простодыра» — говорил о таких. Да и зять тоже хорош! Буровой мастер называется! Цемента не может подкинуть. А поди купи его… тоже мне — порядочный! Тьфу! — сплюнул он.

Его размышления прервало испуганное фырканье Гнедко. Конь тревожно прядал ушами и, раздув ноздри, опять фыркнул. Бежавший поначалу впереди Лохматый осадил к саням. Лапа обернулся и, шаря глазами по сторонам, уловил какое-то движение вдоль увала. Смутные тени скользили по гребню не таясь, открыто! Волки!!!

Противно заныли пальцы, отвратительно засосало под ложечкой.

— Но! Но! Пошел! — сдавленно крикнул Лапа, наотмашь стегая мерина, хотя тот и без того уже перешел на «галоп и, вскидывая в такт прыжкам хвост и гриву, несся по накатанной дороге так, что ветер свистел в ушах. Деревья, стремительно налетая из темноты, тут же исчезали за спиной. За упряжкой потянулась вихрастым шлейфом снежная пыль.

Волки растворились во тьме. Лента дороги вместе с ручьем петлей огибала высокий, длинный увал. Хорошо знавший окрестности матерый вожак не спеша перевалил его и вывел стаю на санный путь к тому месту, куда во весь дух несся Гнедко.

Лапа, нахлестывая коня, соображал, что делать: стая не могла так легко оставить их в покое, и он чуял, какую смертельную опасность таит в себе эта петля, но повернуть обратно не решался — поселок уже был слишком далеко.

— Авось упрежу, — успокаивал себя Лапа. И, удерживая вожжи одной рукой, другой нашарил под ногами топор.

Внезапно мерин дико всхрапнул и, взметая снег, шарахнулся в сторону — наперерез упряжке стрелой вылетела волчья стая. Крупный волк сходу прыгнул на шею Гнедко. Еще миг — и тот бы пал с разорванным горлом, но оглобля саданула зверя в грудь, и он рухнул на снег. Лапа опомнился, схватил и с силой метнул в стаю мешок муки.

Увесистый куль еще не успел упасть, как волки живой волной накрыли его и растерзали в белое облако. За это время Лапа успел выправить коня на дорогу.

— Давай, милый! Быстрей, быстрей! — осатанело орал он, нещадно лупцуя мерина кнутом. Гнедко летел, стреляя ошметками снега из-под копыт, обезумев от страха и боли.

Он обошел умчавшегося было вперед Лохматого.

«Неужто оторвемся?» — мелькнула надежда.

Сани неслись по ухабам то возносясь, то падая. На поворотах Лапу бросало из стороны в сторону. А сзади неумолимо накатывалась голодная стая. Лапа ощущал это каждой клеткой тела. Вот вожак, парализующе клацая зубами, попытался достать не поспевавшего за упряжкой Лохматого, но пес, в смертельном ужасе припустил за хозяином так, словно его обдали кипятком, и с трудом догнав, в изнеможении плюхнулся в сани.

Вытянувшись вдоль узкой колеи, стая бежала свободно, легко, как бы скользя по снегу, молча и неотвратимо настигая выдыхающегося коня.

Лапа явственно различал их глаза, сверкавшие мрачным торжеством, слышал прерывистое дыхание зверей. Еще немного и они, пьянея от горячей крови, разорвут, растерзают долгожданную добычу на куски. Он стянул с себя овчинный тулуп и швырнул на дорогу. Волки на секунду задержались, но, обнаружив обман, возобновили погоню с еще большей яростью.

Лапа стаскивал с себя и кидал в сторону стаи то шапку-ушанку, то рукавицы, но однажды обманутые звери не обращали на них внимания. Голодная, разгоряченная преследованием стая, желала только крови и мчалась, неумолимо сокращая расстояние. Бешеная, изматывающая гонка близилась к безнадежному, жуткому финалу.

Охваченный страхом Федор Дементьевич, не умолкая, исступленно вопил, брызгая слюной, то на коня: «Давай, Гнедко, давай!», то, обернувшись назад, устрашающе тряс топором: «Порублю! Всех порублю!».

Казалось еще несколько секунд — и вот этот матерый повиснет на руке, а остальные трое будут рвать его, еще живого. Сейчас, сейчас…

Мужик лихорадочно огляделся. За спиной жался Лохматый. Глаза Лапы вспыхнули сатанинским огнем — собака? Живая тварь, кровь — вот, что нужно стае! Он толкнул пса навстречу смерти, но бедняга, широко раскинув лапы, удержался. Все его существо выражало недоумение и обиду.

— Пошел, паскуда, — срываясь на петушиный фальцет, завизжал разъярившийся Лапа и нанес увесистый пинок.

Лохматый сдавленно охнул, скособочился, и, сомкнув челюсти, мертвой хваткой вцепился в борт саней.

А волки были совсем близко. Лапа уперся спиной в передок, поджал ноги и с такой силой ударил по лобастой голове, что пес, оставив на гладко отполированном дереве светлые борозды от клыков, косо слетел с саней и, перевернувшись в воздухе, рухнул на дорогу. Слух полоснули истошный визг, глухой рык.

«Началось», — подумал Лапа передергиваясь. В беспощадной памяти остался немигающий, укоризненный взгляд собаки.

Упряжка промчалась сквозь ольшаник и вывернула из ложбины на заснеженный холм, откуда уже видны были редкие огоньки деревни. Измученный конь замедлил бег.