Анатолий Онегов - Следы на воде

Анатолий Онегов

Следы на воде

Чертушка

Я всегда верил, что у каждого лесного озера есть свой собственный характер. Цвет воды, берега и даже солнце, уходящее по вечерам за бахрому елей, у каждого озера были только свои. Своими были и ветры. Тупому дневному шквалу, явившемуся с востока, или рваным безумным торокам,[1] примчавшимся с запада, каждое озеро отвечало своей волной, своим голосом. Когда ветры уходили, терялись в еловых островах, озера стихали и оставались наедине с таежной тишиной. И даже эта тишина была у каждого озера особенной.

Цвет воды в озере определялся его глубиной, составом дна и высотой берега. Неглубокие озера с чистым песчаным дном казались светлыми. У таких озер были невысокие приветливые берега. Низкие берега не всегда защищали воду от ветра, но ветры на открытых светлых озерах никогда предательски не крутились, шквал и волны всегда катились здесь в одну и ту же сторону, и рыбак мог заранее предвидеть неприятность. На таких озерах было просто даже в самую тяжелую волну, просто оттого, что ты издали видел каждый спасительный поворот берега и хорошо знал, откуда свалится сейчас на тебя крутой пенный вал.

В летнее время ветры над озерами задерживались недолго, они быстро уставали баламутить воду, стихали, а следом за ними успокаивались и светлые озера.

Светлые озера были отходчивыми, и их характер чем-то походил на характер крепкого лесного старика, что добро встретит тебя с дороги, напоит чаем, молоком, выложит на стол пироги, внимательно выслушает, приготовит постель, пожелает назавтра легкого пути, а то и проводит тебя до начала тропы. Проводив тебя, старик вернется домой, прихватит весло, кошелку, топор, еще что-нибудь, что может пригодиться в дороге по озеру, все это старательно разложит в лодчонке и отправится выбирать сети.

Сетей у старика немного. Когда не мешает ветер, поднять их просто. Но когда ветер уж чересчур разойдется, когда неудобная волна, да еще дождь, и нет рыбы, старик может вернуться домой хмурым и тяжелым, как наше Домашнее озеро перед непогодой. И не дай бог досадить старику шуткой или обидой…

Но на Домашнем озере не бывает долгих крутых волн. Ветер всегда обрывается вовремя, и озеро быстро отходит, успокаивается. Полчаса, а то и меньше – и к Домашнему озеру, и к старику уже можно подступиться, можно спросить у старика заплечник, весло и даже лодку. Старик поднимется с лавки неохотно, но все-таки поднимется, пойдет и уже без всякого сердца отдаст тебе все. Так и наше озеро всегда отдаст много рыбы после тяжелого густого ненастья.

Я люблю наше Домашнее озеро, люблю его свет, волну, ветер, люблю косые стены тростника, туман и даже тоскливые голоса гусей, улетающих на юг. Я люблю его спокойную тишину, ласковую тишину родного дома. И всякий раз, возвращаясь из леса, с других, глубоких и темных озер, я все ясней и ясней понимаю, что люди, построившие здесь деревню, пожалуй, выбрали в тайге самое приветливое, веселое место.

Я хорошо знаю наше озеро. Знаю все его отмели и луды, косы и мысы, знаю каждую затонувшую корягу, каждый подводный камень, могу неплохо ловить рыбу и здесь, никуда не ходить, но не ходить не могу – ведь там дальше, в тайге есть другие, отхожие озера…

«Отхожие», видимо, происходит от слова «отходить», уходить от известного, от своего Домашнего озера. И мы изменяем родной воде, изменяем все: и я, и дедка Степанушка, и другие рыбаки. Мы идем по тропам через болота, устаем под тяжестью нош, но все-таки идем, и идем подчас к менее богатой добыче. Мы оставляем светлое, веселое озеро ждать нас и идем к другим, глубоким и не до конца известным озерам.

Дедка Степанушка ходит только на Елемское озеро. Озеро глухое и темное. Его берега выглядят сумрачно и неприветливо. К ночи эти берега совсем нависают над водой. Но если развести огонь, то тайга немного отступает и так стоит, прислушиваясь к каждому твоему движению. Кажется, что в этой ночной тайге тебя всегда что-то ждет. Но это ждущее совсем не страшное, а сказочное и необычное, как лесные легенды о кладах и Чертушке. Такие сказки и рассказывает мне дедка Степанушка. Мы встречаемся с ним на обратном пути у развилки дорог. У дедки новые часы, он носит их в футлярчике. Часы куплены недавно, и старик верит только им даже тогда, когда забывает вовремя заводить. Когда дедкины часы не убегают и не отстают, мы встречаемся с ним под нашей осиной вовремя. Но чаще я жду дедку.

Первой из кустов всегда появляется скромная ласковая собачка Лапка. Собака пустая для охоты, но дедка ее бережет. Сам он вырастает на тропе неожиданно и бесшумно в сумраке вечернего леса, и тогда я начинаю понимать, как умудряется тяжелый медведь неслышно передвигаться по тайге. Потом мы курим. Дедка не любит табак и дымит просто так, за компанию. Он долго мусолит окурок, иногда кашляет и всегда прячет огрызок сигареты до следующего станка. Мы поднимаемся и бредем дальше к нашим лодкам. Лодки на Домашнем озере. Лапка не уходит от нас далеко. Она крутится под ногами, чего-то боится. Может, боится ночи, тресков, шорохов, черных выворотов корней – выскорей. Порой такой выворот-выскорь появляется на тропе вдруг и, наверное, кажется Лапке чем-то одушевленным… Просто тишины нет. Тишина вскрикивает, вздрагивает и иногда долго потрескивает. Потрескивает в лесу зверь. Зверь уходит, а над головой гремит выстрел сухого дерева… А мы идем, думая, пожалуй, только об одном: как бы неверный сучок не поранил в темноте лицо.

Дедка останавливается еще раз, и мы снова курим. У старика берестяной заплечник. В заплечнике рыба. У меня тоже рыба, но только в рюкзаке. Дедка ощупывает ее через брезент, прикидывает размер…

– Чертушка-то опять рыбы давает… Скольких-то вынул?

– Девять щук.

– Завтра этого не давает. Шести принесешь.

Назавтра я возвращаюсь по тропе один. Я знаю тропу, верю ей, но все-таки тороплюсь домой. Наконец лодка и далекий огонек на берегу. Огонек ближе, и у костра встречает меня старик. Нет, он не спрашивает, не проверяет свое вчерашнее пророчество, но я знаю – ждет. И я говорю правду:

– Шесть поймал.

– Завтра только трех давает. А то и не ходи за тремя-то – здесь изловишь.

Я не верю, снова иду и приношу только две щуки. И снова иду. Но возвращаюсь совсем пустым… Что это? Фаза луны? Погода? А может, и Чертушка? Может, я чем-то досадил ему?.. И снова пусто… А вечером дедка Степанушка рассказывает мне новую лесную историю-легенду…

…Тянули невод. Вытянули, а Он и сидит. Усы длинные, волосы долгие. Человек да нет. И невесело так смотрит и ждет, что скажут. Одни говорят – убить. Чертушка косо посмотрит, жалостливо так скрутится. Другие говорят – отпустить. Он и засмеется. Ну, прямо человек, только в волосах и непричесан… Отпустили. Зимой дело было. Сеть подо льдом протянули, тоню завели, полно рыбы… Чертушка и сейчас жив. В лаптях был тогда-то. Я не видывал, а вот старик мой знавал…