Джеймс Кервуд - В пламени лесного пожара

Джеймс Оливер Кервуд

В пламени лесного пожара

В это лето стояла повсеместная засуха, и было много лесных пожаров. В такое раннее время, как середина июля, над всеми лесами стояла уже серая, волнистая, колыхавшаяся пелена. Целые три недели не выпало ни одной капли дождя. Даже ночи пылали и были сухи от жары. Каждый день колонисты на постах и в фортах тревожно вглядывались в необозримые пространства своих епархий, нет ли где пожара, и с первого августа каждый пост имел уже наготове целые партии метисов и индейцев, которые разъезжали по всем дорогам и доискивались, нет ли где-нибудь огня.

За тем же зорко наблюдали постоянные жители лесов, которые не имели возможности переезжать на лето на посты, а так и оставались на лето в своих хижинах и шалашах все время. Каждое утро и вечер и даже по ночам они вскарабкивались на высокие деревья и вглядывались в серую колеблющуюся пелену, стараясь обнаружить в ней клубы дыма.

Долгие недели ветер продолжал дуть с юго-запада, раскаленный до такой степени, что казалось, будто он доносился со знойных песков африканской пустыни. Ягоды высыхали прямо на ветках; гроздья рябины сморщились на деревьях, речки пересохли; топкие болота превратились в сухие торфяники; на тополях безжизненно свисали листья, слишком блеклые, чтобы трепетать от налетавшего ветра.

Только однажды или дважды за всю свою жизнь лесной старожил видел, как сворачиваются и умирают листья тополей, сожженные летним солнцем. Это служит всегда безошибочным сигналом к великой опасности. И это бывает не только предупреждением о возможной смерти заживо во всеобщем огненном всесожжении, но и предзнаменованием того, что ни охота, ни ловля зверей в силки в предстоящую зиму будут невозможны…

Медведь находился в тундре, когда наступило пятое августа. В низинах было душно, как в пекле, и медведь ходил с высунутым сухим языком, но все же он постепенно продвигался вперед вдоль почерневшего сонного болотистого ручья, походившего на большую глубокую канаву и такого же мертвенно-неподвижного, как и самый день.

Сквозь дым вовсе не было видно солнца — оно походило на багрово-красную луну, неверными лучами освещавшую землю, и, казалось, тщетно старалось выкарабкаться из обволакивавшей его пелены, которая все гуще и гуще поднималась к нему снизу. Случилось, что медведь попал как раз в самый центр лесных пожаров, но так как он находился на дне воронки внизу, то и не замечал сгущавшегося над ним дыма. Но будь он всего только в шести километрах дальше от этого места, то уже слышал бы отчаянный топот раздвоенных копыт и звук от движения живых существ, искавших спасения от огня.

Медведь спокойно продолжал свой путь вдоль высохшего болота и к полудню уже выбрался из него и сквозь окружавшие его лесные пространства поднялся наверх.

До этой минуты он и не подозревал всего ужаса лесного пожара. И он захватил его как раз именно здесь. Быстро сгруппировавшийся воедино инстинкт многих тысяч поколений его родичей сразу же отозвался в его теле и в мозгу: весь его мир теперь в руках «духа огня»— «Искутао». К югу, к востоку и к западу — все было погребено под мрачным саваном, походившим на темную ночь, а из дальнего края того болота, через которое он только что прошел, уже вырывались большие огненные языки.

Теперь, когда медведь был уже вне той громадной воронки, до него доносилось оттуда горячее дыхание ветра, и вместе с этим ветром его ушей достигал глухой клокочущий гул, подобный шуму далекого водопада. Он остановился и стал наблюдать, стараясь выяснить свое положение и напрягши все силы своего ума.

Будучи медведем и страдая вследствие этого присущей всей его породе психической близорукостью, он не мог разобрать ни густых клубов дыма, ни пламени, которое уже языками вырывалось из покинутого им болота.

Но зато он мог обонять: его нос сморщился в сотни мельчайших складок.

Гул становился все слышнее и слышнее. Казалось, что он приближается к нему теперь уже со всех сторон. А затем вдруг донесся с юга целый ураган пепла, бесшумно отделившегося от огня, а за ним повалили густые клубы дыма.

Предки медведя уже десятки тысяч раз в течение многих поколений попадали в такие точно переделки и в диком бегстве спасали свои шкуры, поэтому теперь уж ему не нужна была острота зрения. Теперь он знал. Он знал, что находилось у него позади и по бокам, и где и по какому именно пути нужно было бежать, чтобы избегнуть опасности: в самом воздухе чувствовал и обонял то, что угрожало ему смертью.

Заложив уши назад, он помчался на север. Все дальше и дальше к северу, к северу, к северу, к тем возвышенностям, к тем широким рекам и озерам и к тем необозримым пространствам, на которых он только и мог спастись.

Он бежал не один. С быстротой самого ветра рядом с ним мчался и олень.

«Скорей, скорей, скорей, — подсказывал медведю инстинкт. — Но только так, чтобы хватило сил до конца. Этот олень, который мчится теперь быстрее, чем догоняющий его огонь, скоро израсходует свои силы совсем и погибнет в пламени. Но ты беги как можно скорее и так, чтобы у тебя хватило сил до конца».

И медведь стоически продвигался вперед ровными, тщательно размеренными прыжками.

Несясь с быстротой ветра с запада на восток, ему пересек дорогу громадный лось, дышавший так тяжело, точно ему перерезали горло. Он весь обгорел и в безумии бросился снова в пылающую стену огня.

Позади медведя и по бокам, там, где пламя бушевало с невероятной быстротой и с жестокостью, стирая, подобно полчищам гуннов, все с лица земли, смерть уже приступила к своей жуткой жатве.

Мелкие дикие звери и лесные птицы искали своего последнего убежища в дуплах деревьев, под грудами бурелома и в самой земле — и безнадежно погибали. Зайцы представляли собой огненные шары, а затем, когда обгорала на них шерсть, становились черными и падали на землю, сморщившись в комки, горностаи забивались в самые глухие уголки под валежником и постепенно там умирали; совы срывались с вершин деревьев, некоторое время боролись в раскаленном воздухе, а затем падали в самое сердце огня. Ни одно живое существо не издавало звуков, кроме дикобразов, которые, когда погибали, кричали, как маленькие дети.

В соснах и кедрах, отяжелевших от смолы, заставлявшей их верхушки вспыхивать, как пороховой погреб, огонь бушевал с оглушительным ревом. От него нельзя было найти спасения в бегстве ни человеку, ни зверю. И из этого пылающего ада доносился только один великий умоляющий вопль:

— Воды, воды, воды!

Там, где была вода, могла бы быть надежда на жизнь. В великий час всеобщей гибели были забыты все распри крови и породы, все родовые междоусобные войны. Каждая лесная лужица превратилась в якорь спасения.