Крест и полумесяц - Валтари Мика Тойми

Книга первая

ОСАДА ВЕНЫ

1

Не буду долго рассказывать о тяжком пути к тому месту, где стояла лагерем турецкая армия: снова началось ненастье, и я часто лежал в шатре янычаров, промокший до нитки под ледяным дождем.

До самого Филиппополиса[1] тянулись по всем дорогам длинные колонны пехоты, отряды кавалерии и запряженные верблюдами возы; крестьянские домики были ночами забиты битком, так что ни за какие деньги нельзя было найти теплого уголка для ночлега. И сам удивляюсь, как это я, уже привыкший к покою и уюту, смог вынести все тяготы этого ужасного путешествия и не расхвораться.

Но к чести молодого паши я должен признать, что он приказал своим людям заботливо опекать меня. Я же не переставал изумляться их способности находить выход из самого тяжелого положения и переносить все трудности без брюзжания и жалоб. И вообще, в нашем маленьком отряде царили железная дисциплина и порядок.

Но самым удивительным было доброе отношение жестоких янычаров к крестьянам, через села которых пролегал наш путь. Не делая никаких различий между богатыми и бедными, между турками, греками и болгарами, воины никогда и ничем не угрожали, не уводили у них скота и не разбирали домов на растопку, не поджигали стогов, не насиловали женщин и не оскорбляли селян никаким иным образом, как это вошло в обычай у солдат в христианских землях. Паша платил за пищу и фураж настоящими, а не фальшивыми серебряными монетами — в соответствии с ценами, утвержденными сераскером[2]. Глава отряда объяснил мне, что в державе Османов янычара вешают, если он украдет у исправно платящего налоги подданного султана хоть одну курицу или вытопчет посевы на крошечном кусочке поля. Так по-отцовски заботился султан о процветании каждого человека в своей стране.

Это поразило меня — и я спросил, какое же удовольствие получают в таком случае бедные солдаты от военных походов, если в минуты заслуженного отдыха не могут даже предаться самым невинным забавам? Но молодой паша утешил меня, заверив, что все изменится, как только мы окажемся в землях неверных. Уж там-то можно грабить и бесчинствовать, сколько душе угодно! Уж там-то можно разгуляться вволю, ибо Аллах благосклонно взирает на мусульман, разоряющих страны гяуров. Так что наш паша надеялся отыграться со своими воинами в Венгрии за ту самоотверженную сдержанность, которую им приходится проявлять во время путешествия по владениям султана.

Дожди и вызванные ими наводнения затруднили переправы через реки, но паша и тут постоянно находил для своих людей слова ободрения и поддержки. Говорил, что не все — воля Аллаха — и насколько он, паша, помнит, дожди и наводнения были всегда, однако не для того султан готовил своих янычаров, чтобы те отступали перед трудностями.

Когда мы приблизились наконец к Филиппополису, мне показалось, что плоская равнина у города словно затоплена безбрежным морем; здесь было такое множество воинов, шатров, скота, верблюдов, коней и повозок с припасами, что я вскрикнул от удивления. А когда молодой паша заявил, что в лагере под Филиппополисом собралось сто пятьдесят тысяч человек — не считая тридцати тысяч янычар, которые должны прибыть позднее, то сердце мое вновь исполнилось радости и надежды.

Не скрывая счастья, слез я у ворот Филиппополиса со спины дромадера, ибо за все время долгого и трудного пути так и не смог преодолеть отвращения к этой злобной и коварной скотине, которая не раз сбрасывала меня в грязь и оплевывала вонючей зеленой слюной, когда я пытался по-дружески поговорить с ней. И в душе моей уже давно созрело решение любой ценой раздобыть себе в Филиппополисе коня.

Город этот с милыми узкими улочками, возможно, и был когда-то приятным местечком на берегу реки, чьи воды окрашивала в желтый цвет подхваченная быстрыми течениями глина. Однако тогда, когда я приехал, Филиппополис был битком забит солдатами и кипел, как котел. С большим трудом удалось мне в конце концов отыскать дом греческого купца, по которому сновало множество писцов, картографов, гонцов и всяких военачальников. Там размещался штаб главы султанских соглядатаев и шпионов.

Когда я сообщил о своем прибытии аге соглядатаев, тот выругался и заявил мне, что не может приткнуть в штаб всех ослов, которых сажают ему, аге, на шею. В конце концов он велел мне тщательно изучить все карты Венгрии и найти на них колодцы и пастбища, чтобы в случае нужды сравнить эти данные со сведениями, полученными от пленников. Жить я мог, где угодно, ибо — как язвительно добавил ага — он всегда с легкостью разыщет меня через казначея, к которому я, несомненно, не замедлю обратиться.

Этот странный прием несколько умерил мои надежды и слегка подпортил мне настроение, вернув на землю из волшебных замков моих грез. Но все это пошло мне лишь на пользу, ибо я сразу присмирел и вернулся в людской муравейник, к моим янычарам, которые встали лагерем на берегу реки. Мне не удалось даже избавиться от верблюда, ибо не было такого дурака, который согласился бы обменять на него коня.

Был уже май, и когда я, завернувшись в одеяло и трясясь от холода в мокрой одежде, пытался заснуть в своем шатре, поднявшаяся река внезапно вышла из берегов. Во мраке и дожде поднялся адский переполох, и лишь благодаря заботам паши я был на рассвете еще жив — и болтался на высоком дереве, крепко привязанный к толстому суку, — а подо мной с бешеной скоростью мчались желтые от глины воды ревущей реки, унося с собой трупы людей, ослов и верблюдов, а также разные военные припасы и стога скошенного с лугов сена.

Тут и там из широко разлившейся реки торчали верхушки деревьев, облепленные ищущими спасения людьми. Три долгих дня просидели мы так на дереве и наверняка умерли бы с голода, если бы нам не удалось вырезать большого куска мяса из трупа утонувшего осла, запутавшегося в ветвях нашего дерева.

Мы уже потеряли всякую надежду на спасение, когда заметили плоскодонку, в которой стояли люди, отчаянно орудовавшие длинными шестами; то и дело садясь на мель, лодка двигалась от дерева к дереву и подбирала тех, кто еще держался на ветвях. Когда плоскодонка приблизилась к нам, мы принялись размахивать руками и громко молить о помощи. Наконец лодка подошла к нашему дереву, и старший на этом суденышке, с головы до ног перемазанный в глине, велел нам прыгать вниз. Пальцы мои одеревенели от холода; мне пришлось перерезать ножом веревку, удерживавшую меня на суку, — и я камнем рухнул вниз головой. Я наверняка свернул бы себе шею, если бы меня не подхватил на руки капитан плоскодонки. Лицо этого человека было покрыто толстым слоем грязи. Мой спаситель посмотрел на меня и вдруг закричал:

— А ты откуда тут взялся, брат мой Микаэль? Неужели Пири-реис послал тебя наносить на карту новые турецкие водные пути?!

— Господи, это ты, Антти?! — воскликнул я, не в силах опомниться от изумления. — Что ты сделал со своими пушками и литейными печами? Я больше не вижу у тебя на голове тюрбана главного пушкаря!

— Орудия мирно отдыхают под водой, — отозвался Антти. — А порох маленько промок, так что пока мне совершенно нечего делать. А вот тебе крупно повезло: ты получишь от султана награду за то, что немножко повисел на ветке, — а умных людей, вовремя укрывшихся на холмах над рекой, ожидают лишь поношения и насмешки. Не могу понять, какой смысл в том, чтобы вознаграждать глупцов и карать предусмотрительных?!

Взяв в свою лодку столько людей, что она едва не зачерпывала бортами воду, Антти повернул к берегу, и вскоре мы причалили у подножья холма. Нас вытащили на сушу, растерли наши окоченевшие тела и дали напиться горячего молока. А потом нас отвели на вершину холма, где султан Сулейман и сераскер Ибрагим в сверкающих одеждах, окруженные стражей, состоявшей из лучников, приветствовали спасенных, выясняя, сколько людей уцелело, а писцы казначея без проволочек выплачивали беднягам вознаграждение. Янычарам причиталось по девять монет, младшим пашам — восемнадцать, я же по письменному приказу аги янычар получил целых девяносто монет.