Вячеслав Веселов - Футбол на снегу

Футбол на снегу

ВЕТЕР ОТКРЫТОГО МОРЯ

Атлантический дневник

И вот в один прекрасный день, поднявшись на борт, ты наконец обретаешь уверенность, что путешествие состоится. Этой уверенности не было у меня, когда я бродил по коридорам Управления тралового флота, заглядывал в кабинеты, толкался у дверей отдела кадров. Я испытывал неловкость и чувство неприкаянности, знакомое всем газетчикам: люди заняты делом, а ты ходишь рядом.

— Реф мне нужен. — Костистые капитанские пальцы выбивают дробь на плоскости стола. — Куда я без него!

Инспектор отдела кадров пожимает плечами: нет у него рефрижераторных механиков.

Тут немного некстати возникаю я. Капитан рассеянно слушает, машет рукой:

— Возьмем на фабрику.

— Да что он там увидит, на фабрике-то, — говорит инспектор. — Ему ведь писать надо, глядеть… — Он, похоже, рад уйти от надоевшего разговора.

— Наглядится. Поставим в руль… А что? Не пробовал? Не велика мудрость — научишься. Переход долгий. — Капитан тяжело смотрит на инспектора. — Ну, так что?

Кадровик вздрагивает, нервно поводит шеей и морщится, как от зубной боли.

Странное дело: чем больше я беседовал с разными начальниками, тем дальше, как мне казалось, отодвигалось мое путешествие, и мотивы его, такие убедительные вначале, теперь таковыми уже не выглядели. Вот об этом я и думал вечерами в деревянном домишке моего приятеля на берегу Соломбалки.

Соломбала — окраина Архангельска, старинная корабельная слобода, где и сейчас можно набрать команду, и где каждый встречный — штурман или судовой механик.

Под окнами домика растут ольха и молодые березки. Рядом мостик, возле него пивной ларек, пену сдувают прямо в воду. На воде катера с женскими названиями. Их целая флотилия, этих катеров. Улицы говорят о море, о Севере — Таймырская, Новоземельская, Краснофлотская. Молодежь вечерами толчется на танцевальной веранде, старики сидят на лавочках, курят, смотрят на воду, бабы на мостках полощут белье.

Слава богу, эти томительные вечера позади. Траулер уже на рейде, и сейчас от борта отойдет последний катер с провожающими. Рыбацкие жены растерянно глядят на мужей и все говорят, говорят какие-то слова. Последние, прощальные…

Круглолицая девчонка с румянцем на пухлых щеках провожает в море впервые. Она поддалась настроению мужа, болтает и хохочет вместе с ним. Внезапно лицо ее вытягивается: до нее доходит смысл всей этой суеты.

— Ну, ну… — грубовато говорит парень. — Не надо.

— Да я ничего, Юра. Я не пла-а-ачу…

Рядом другая. Она держит ребенка за руку, смотрит на мужа, торопливо шепчет:

— Тут на берегу сказывали: утром отойдете. Может, правда? Ты узнай, Валя.

— Да нет, — отвечает муж. — Все уже. Слышь, все. — Он долго молчит и потом добавляет виновато: — Теперь опять на полгода.

На сваленных в кучу тралах сидят двое парней. Они смолят сигареты и с улыбкой наблюдают за провожающими. Эти уже справились с волнением, уже пережили свою отходную тоску.

Солнце медленно садится. Металлически отсвечивает вода. Сейчас катер заберет инспектора из портнадзора, и мы тронемся.

Неожиданно на носу катера, где нет никаких ограждений, появляется молодая женщина.

— Позовите, пожалуйста, старшего механика. — Она нервно теребит перчатку. — Прошу вас, позовите стармеха.

— Пошли уже, — отвечают ей.

Скоро из чрева машины вылазит стармех. Он идет вдоль борта в робе, с ветошью в руках.

— Слава, — кричит она ему и машет рукой. — Слава, я забыла ключи у тебя в каюте.

Ключи принесены. Стармех молча смотрит на жену. А у нее руки прижаты к груди, в лице мольба и смятение. «Понимаю, понимаю, — говорит ее взгляд, — мы уже простились. Знаю: долгие проводы — лишние слезы. Да вот, ключи…»

Она что-то хочет сказать, но губы у нее дергаются, и она закрывает лицо руками. Стармех глядит на жену и трет переносицу. Они сейчас одни, и он не слышит чужих криков, смеха, плача.

Катер отрабатывает назад, щегольски разворачивается и дает долгий хриплый гудок, от которого обрывается сердце.

— Ну, дед, — говорит кто-то молодым и веселым голосом, — запускай дизеля.

Последние слова сказаны, дизели запущены, и наш траулер (бортовой номер 381, название — «Монголия»), забрав команду, промысловое снаряжение, топливо и пресную воду, снимается с якоря и в теплом сумраке трогается вниз по Двине.

С левого борта черные стены сланцевых берегов — Норвегия, последняя земля, какую нам суждено видеть за промысловые месяцы.

В столовой полутемно: часть иллюминаторов задраена. За стеклами тяжелое грязное небо и мутное море в длинных шлейфах пены. Ребята подстриглись наголо, а многие даже побрили свои черепа. Когда они наклоняются над тарелками, столовая начинает походить на трапезную буддийского монастыря.

На судне задумываешься о времени. Это тем более удивительно, что здесь, в хорошо налаженной смене отдыха и вахт, как будто ничего и не происходит. Отстоял я свое в руле, почитал, подремал, выпил чаю и вернулся на мостик. С палубы, с сырого порывистого ветра, опять в мир светящихся индикаторов, щелкающих и хрипящих приборов. Здесь все по-прежнему: постукивает штурвал, вахтенный штурман склонился над картой… Пока я читал, дремал, пил чай, все так же вращался гребной вал, и лаг все так же отсчитывал за кормой мили. И тогда вспоминаешь, что мы уже несколько дней в пути и за стенами рубки Норвежское море.

На мостике появляется капитан. Он в отутюженных брюках и пижаме с пояском, тщательно выбрит, в руке сигарета.

— Ну и понаписали вы вавилонов, — добродушно говорит он, глянув на ленту курсографа.

— Учимся, — отвечает штурман.

— Добро… Только на берег не ходите.

Капитан прижимается лбом к стеклу, взгляд его бежит за горизонт и застывает. Два рейса подряд. Еще четыре месяца в море. За стоянку он почти не был дома. Пропало лето.

Пока я наблюдаю за капитаном, судно уходит с курса. Картушка компаса быстро вращается, я ничего не могу с ней поделать. Траулер валится вправо.

— Эй, аккуратней! — Капитан резко поворачивается ко мне. — Этак мы поперек будем ходить.

Серенький рассвет. По судовой трансляции голос вахтенного штурмана:

— Доброе утро, товарищи моряки! Московское время семь часов. Час назад прошли Нордкап. Температура наружного воздуха плюс девять. — И после паузы короткое: — Подъем!