Антонин Ладинский - В дни Каракаллы

Антонин Ладинский

В дни Каракаллы

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Я ПОКИДАЮ ГОРОД ТОМЫ

1

Можно сказать, что приключения, описанные в этой книге, начались в тот самый день, когда в Томы пришел римский корабль, названный счастливым именем «Амфитрида». Именно его прибытие послужило поводом для моих скитаний, и благодаря этим странствиям я увидел Олимп и пирамиды, Тир и Сидон, Антиохию и Элию Капитолину, которую иудеи продолжают называть Иерусалимом, и многие другие города. В Сирии я совершил паломничество к прославленным храмам Гелиополя и в тихом святилище принес богине бескровную жертву. В тот вечер в храмовых подземельях ревели предназначенные для заклания быки. На обратном пути в древнем селении, названном именем Аштарты, я поужинал в харчевне у толстого сирийца и запомнил его черную бороду, а на столе — жирные бобы и пурпур местного вина в плоской стеклянной чаше. В Библе я сидел на мраморной скамье амфитеатра, но наслаждался не трагедией Эсхила, а видом на море, откуда веяли упоительные зефиры. Человек, имя которого я запамятовал, водил меня по кривым, узким улицам, показывая перстом то дом знаменитого медника, то академию законников, то базар, пропахший кожей и имбирем, то лавку горшечника, где продавались искусно сделанные светильники, и мне приходило на ум во время прогулки, что этот тысячелетний город, приятно расположенный на морском берегу, существовал уже в те дни, когда на земле горела Троя. Я посетил Александрию и Рим, побывал также в Карфагене и Парфии, в Арморике слышал, как шумит океан, и в Галлии смотрел на блаженные розоватые побережья и оливковые рощи. А когда приплыл однажды в Лаодикею Приморскую, то увидел в гавани среди леса мачт «Фортуну Кальпурнию». На этом черном с золотыми украшениями корабле прибыл из Рима Вергилиан, племянник сенатора Кальпурния Мессалы. Так я встретил на своем жизненном пути трагического поэта, взиравшего на людей с растерянной улыбкой. Казалось, он говорил: смотрите, вот сияет солнце, зеленеет прекрасное море, нежный закат умирает за пальмами, а все в римском мире устроено вопреки справедливости — глупцы слывут за философов и с лицемерной важностью рассуждают о бессмертии души, и другие глупцы им рукоплещут…

Когда я слышал из уст поэта подобные высказывания, мне самому начинало казаться, что наша жизнь полна нелепостей, и я начинал размышлять о причинах, обрекающих Рим на гибель. Но начнем с того незабываемого утра, когда в Томы приплыла «Амфитрида».

Это случилось в месяце, посвященном римлянами Августу, а в северных странах называемом месяцем серпа, так как именно в это время года жнецы снимают жатву, чтобы собрать пшеницу в житницы и спокойно ждать приближения суровой сарматской зимы.

Томы уже проснулись для трудов и общественной деятельности. Утро было солнечное, и воздух представлялся совершенно прозрачным, ибо еще не наступила пора зимних туманов. Море простиралось на огромное пространство, зелено-синее, пахнущее водорослями и шумящее, как розовая раковина, и с берега были видны белые вспенения, что вздымал на воде легкий ветер. Никогда человеческое зрение не устанет любоваться морской стихией! В море, как в божественных глазах Юлии Маммеи, моей сирийской покровительницы, для которой я с таким прилежанием переписывал книги, отражаются не только голубые небеса, или облака, или черная ночь, полная звезд и лунного сияния, но и все рождающееся в мечтаниях человека о прекрасном; все мы надеемся найти в далеких странах то, к чему невольно стремится наша душа. Но не следует забывать, что морские пучины чреваты бурями и опасностями: в море живут жадные до человеческого мяса мурены и подводные чудовища, и поэты часто сравнивали земное существование с утлым кораблем, пересекающим Понт.

Корабль медленно приближался. Это была так называемая табеллярия, или посыльное судно. Подобные галеры время от времени приходили к нам из Рима, привозили нашим архонтам эдикты и письма или доставляли опального царедворца в далекую ссылку, к сарматам, как имеют обыкновение говорить в римских дворцах.

Томы и ныне считаются одним из самых оживленных и богатых приморских городов Нижней Мезии, в них живет много греков и варваров, и многочисленные торговцы доставляют сюда из Дакии пшеницу, чтобы, погрузив амфоры с зерном на томийские корабли, везти ее в Синопу или даже в далекую Остию. Город полон мореходов и корабельных строителей, и его благосостояние зиждется на морской торговле. Но жизнь здесь протекает однообразно и без выдающихся событий, люди занимаются своими ежедневными делами, а досуг посвящают душеспасительным беседам. Однако приплывал в один прекрасный день императорский корабль, и наши площади наполнялись волнением. Все гадали о том, какой он привез подарок. Увы, чаще всего это был декрет о новых налогах, хотя все уже было обложено пошлинами, и бедные жители не знали, что предпринять: плакать ли над своей участью или бежать куда глаза глядят, бросив все на произвол судьбы? Уже казалось порой, что граждане скоро будут ждать прихода варваров как избавления. Никакие мольбы, обращенные к правителю провинции, не помогали, и римский сенат оставался глухим к нашим прошениям, так как алчность человеческая ненасытна. А между тем общественные здания разрушались, и у города не хватало средств, чтобы возвести новую базилику.

Корабль шел с полуденной стороны, из-за лиловатого мыса. На некоторое время люди на базаре оставили куплю и продажу, горшки и деревянные сосуды с медом, и обратили взоры в сторону моря. В руках у продавца бился и хлопал крыльями черно-красный петух, но, позабыв о покупателях, желавших приобрести птицу для праздничного ужина, он не отрывал глаз от галеры. Два пастуха в пахучих овчинах, пригнавшие из отдаленного селения несколько овец на продажу, тоже любовались, опираясь на длинные посохи, галерой и, может быть, думали о странной и полной приключений жизни мореходов. На агоре, под сенью портика, где каждое утро Аполлодор разъяснял нам категории Аристотеля, некий оратор прервал свою речь на полуслове и так и остался с открытым ртом, заметив далекий корабль, и вслед за его удивленным взглядом повернули лица в сторону моря и рассеянные слушатели. Галера неутомимо разрезала волны, как плуг режет рыхлую пашню, и при виде этого творения искусных человеческих рук морская синева представлялась еще более пленительной. Уже можно было рассмотреть некоторые подробности корабельного строения: на черной галере вдоль длинных боков однообразно и мерно двигались многочисленные красные весла; короткая прочная мачта могла выдержать любой напор разъяренных ветров; бронзовый таран выставил вперед свое страшное жало, и по обеим его сторонам на бортах зияли два огромных глаза, назначение которых — устрашать врагов во время морских сражений. На солнце поблескивали позолотой акростели — трубящий в рог тритон на носу и красиво изогнутый чешуйчатый рыбий хвост на корме. Я тоже смотрел на корабль и не знал, что он предвещает большие перемены в моей жизни.

На помосте суетились корабельщики, убирая широкий красный парус с изображением хищной волчицы. Борта галеры были огорожены легкими перилами, какими римляне обычно украшают свои здания. Потом донеслись звуки флейты, и под эту музыку весла снова как бы ожили, равномерно откинулись назад и, возвращаясь, красиво вспенили воду. Повинуясь опытным кормчим, корабль сделал широкий поворот и стремительно проскользнул между двумя башнями, на которых в ночное время зажигается смоляной огонь, чтобы указывать путь терпящим бедствие рыболовам. Некогда между ними висела чудовищная железная цепь, преграждавшая врагам вход в город, но ее давно увезли в Рим и перековали на оружие, чтобы жители не помышляли легкомысленно о свободе.

«Амфитрида» причалила к берегу. Легко можно было представить себе, как под помостом жадно глотали воздух прикованные к скамьям гребцы, с искаженными от недавнего напряжения лицами, в поту и со свистящим дыханием в груди! В продолжение многих часов они трудились под угрозой немилосердного бича в руке надсмотрщика, который бегал из одного конца в другой, оглашая мир богохульными криками, и никогда не был доволен прилежанием рабов. На отполированных за долгие годы скамьях, с возможностью передвигаться только на длину бряцающей цепи, несчастные приводили в движение тяжелые весла и здесь же спали, принимали пищу и утоляли мучительную жажду водой, подкисленной уксусом. Тут же они плакали, молились или проклинали богов, вспоминая милую свободу, рабы, бежавшие от своего господина и пойманные на дороге, захваченные во время нападения на римскую виллу, мятежники или христиане, упорно отказывавшиеся принести жертву в храме Рима и Августа.

На высокой корме виднелась живописная группа римлян. Когда они сошли на берег, мы встретили их рукоплесканиями, догадываясь, что к нам прибыли важные люди и, может быть, даже посланцы цезаря. Один из них поднял руку в знак приветствия — высокий человек с красивой белокурой бородой, с носом как у Сократа, видимо, варвар по происхождению, однако в тунике с узкой красной полосой, что говорило о всадническом достоинстве или звании центуриона. В другой руке он держал свиток. Его сопровождали лысый старик с давно не бритым, худым, желчным лицом, может быть, исполнявший обязанности скрибы, судя по бронзовой чернильнице, которую он нес перед собой в обеих руках, и еще один бородатый римлянин, тоже с красной полосой на тунике, с мечом на перевязи, украшенной медными бляхами. На римлянине со свитком в руках и скрибе белели пышные тоги, третий был в коротком красном плаще. Нам было странно смотреть на эти торжественные римские одежды, так как здесь обычно носили эллинские хламиды и в городе часто появлялись варвары в овчинах и кожаных штанах. Невозмутимо и не произнеся ни единого слова, римляне сошли на берег. Только тогда человек с широкой белокурой бородой обратился к нам с такими словами: