Николай Бахрошин - Викинги. Заклятие волхвов

Николай Бахрошин

Викинги. Заклятие волхвов

© Бахрошин Н., 2013

© ООО «Издательство «Яуза», 2013

© ООО «Издательство «Эксмо», 2013

Глава 1

Время драконов

Руны победы,Коль ты к нейстремишься, —Вырежи ихНа меча рукоятиИ дважды пометьИменем Тюра!

1

– Вставай, Рорик. Пора… Вставай, сынок, просыпайся…

Ярл Рорик Неистовый чувствовал сквозь сон, как его трясут за плечо, слышал голос старого Якоба. Но выныривать из теплого, затягивающего омута сна не хотелось. Еще несколько мгновений он боролся с собой, лежа с закрытыми глазами. Потом рывком поднялся и сел на кровати.

– Да, Якоб, я слышу…

– Пора, Рорик! – повторил старик.

Якоб-скальд был уже собран и облачен в воинские доспехи. Щит за спиной, меч на поясе, кольчуга, шлем, наручи, поножи. Словно собрался в далекий поход. Впрочем, и правда поход… Кто знает, как далек путь до небесных чертогов Одина-Всеотца?

Посматривая на своего бывшего дядьку, Рорик в очередной раз мысленно охнул, удивляясь, как тот сдал за последнее время. Не просто ссутулился и согнулся по-стариковски – ссохся, как лист по осени. Его старая кольчуга провисала теперь просторными складками, а наручи и поножи будто делались на другого бойца, с руками и ногами в два раза толще.

Грудная болезнь мучила старика уже давно, но этой зимой стало совсем худо. Порой он всю ночь не мог спать, надсадно кашляя и отхаркиваясь сгустками крови. Последнее время Якоб почти не выходил из дома, жалуясь на знобкий холод и постоянные боли в груди. Мол, уже не только ходить – и лежать больно, и дышать.

Что ж, значит, пора…

Отжил свое старый воин…

Плохой был скальд, но умелый кормчий, знающий все течения и мели на побережье, как хороший хозяин знает собственные закрома. И заботливый дядька-наставник, подумал Рорик, лучше и желать нельзя… Ведь именно он, Якоб-скальд, побратим отца Рагнара Большая Секира, прежнего владетеля вод и земель Ранг-фиорда, воспитал из них воинов и повелителей. Из него, ярла Рорика, прозванного Неистовым, и из брата Альва, предательски убитого Сьевнаром Складным, бывшим рабом из страны Гардарики. Пусть Альв не стал таким прославленным воином, как он сам, ярл и морской конунг, но – видят боги! – как все-таки не хватает брата…

И отца уже нет, и Альва нет, и теперь дядька уходит…

Неожиданно мелькнула злая мысль, что старый зря поднял его, едва забрезжил рассвет. Торопиться-то некуда, бессмертный Один в своем дворце может и подождать будущего эйнхирия, нового воина рати мертвых героев. Но он отогнал ее – не к месту сейчас показывать свое раздражение.

Ярл молча встал, быстро натянул одежду из толстой шерсти, накинул кольчугу, подпоясался поясом с мечом. Щит на ремне – за спину, кованый шлем – на голову привычной тяжестью. Воины уходят в последний путь с оружием и в доспехах, и провожать их положено так же, словно собираясь на битву…

Пора!

В огромном, в двести шагов, доме Рорика было почти темно. Немного света давал большой каменный очаг (человек пройдет не сгибаясь), где тлели красным наложенные с вечера поленья. От очага струились чуть заметные токи тепла, но все-таки в доме было холодновато. Все спали, ратники дружины – на нарах, вытянувшихся вдоль стен, женщины, дети – в своих закутках, отгороженных от нескромных взглядов дощатыми перегородками. Тихо, сонно, лишь слышны всхрапы и разноголосое невнятное бормотание.

Вчерашний пир, где чествовали заслуги Якоба-скальда, прощаясь со стариком, всех обитателей большого дома уложил вповалку – и старых, и малых, и воинов, и женщин. Он, Рорик, тоже выпил вчера крепкого пива больше обычного. От этого голова, как рассохшийся на жаре бочонок, – кажется, вот сейчас треснет…

Пробираясь за дядькой к выходу мимо длинного, не убранного с вечера стола с объедками и опивками (брат Альв не допустил бы такой бесхозяйственности, хоть за полночь, но заставил бы рабов убрать и выскоблить стол!), ярл Рорик бросил взгляд за одну из перегородок. Пусть быстро, но успел заметить сквозь полумрак разметавшиеся по подушке густые, золотистые пряди Сангриль, вдовы покойного брата.

Синеглазая красавица, что становится с каждым днем все краше…

При мысли о ней мужское естество шевельнулось, и Рорик поспешил отвернуться. Тоже – не время…

Они вышли через тесаную дверь, плотно сбитую железными скобами. Рорику пришлось пригнуть голову в высоком шлеме. Старику уже не нужно было нагибаться, без того согнут.

На дворе, уютно забеленном снегом, было заметно светлее, но и холоднее; морозный ветер с пряным привкусом моря игривым щенком облизал лицо, зябкими пальцами проник под одежду. Рорик, зачерпнув пригоршню чистого снега, жадно ел его, размачивая сухое горло.

Старик, медленно шагая по скрипучему снегу, неторопливо оглядывал просторный двор, утоптанный множеством ног, серые сараи, амбары, хижины для рабов – все хозяйственные мелочи, ставшие уже привычными глазу. Наверное, вспоминал что-то. Прощался, понимал Рорик.

Он не торопил дядьку. Не мешал старому. Когда тот, наконец, двинулся со двора, пошел сзади, след в след. Сдерживал свою обычную стремительность, приноравливаясь к трудной, шаркающей походке старого воина.

Они шли молча. А что говорить? Для разговоров была целая жизнь. Долгая жизнь воина, морехода и скальда. Теперь – смерть. Она любит тишину и покой…

На склоне Дозорной Башни, самой высокой прибрежной горы в окрестностях Ранг-фиорда, ветер особенно разгулялся: рвал и трепал волосы и одежду, словно разозлившись на путников. Чувствовалось, что вот-вот пойдет снег, серо-свинцовые тучи сгустились уже до самого горизонта. И море казалось таким же серым, будто насупилось. Мелкие, частые всплески волн – как острые зубы.

Плохой ветер для мореходства, слишком порывистый, думал Рорик, чтоб занять мысли. И волна плохая. На такой злой волне даже тяжелые, устойчивые драккары начинают рыскать, крениться набок и черпать бортами.

Рорик вдруг сообразил, что старого Якоба может продуть на таком холодном ветру. Как прохватило его по осени, когда тот до полдня хлопотал у ноктаунов – корабельных сараев, – а потом много дней вообще не вставал с лежанки.

Хотя, нет, не продует, тут же понял ярл. Болезнь уже не успеет. Не важно, продует его или нет, – теперь все равно…

Думать так самому показалось странным. Только представить – еще осенью Якоб-скальд мог выйти в море на боевом корабле, твердо держа тяжелое кормовое весло костистой рукой. А сейчас – привычную тяжесть меча и щита несет с большими трудами, видел Рорик. Да, быстро обглодала его грудная болезнь! Так же быстро, наверное, как голодная собака обгладывает кость…

До вершины горы они добирались долго. Будь Рорик один, мог бы уже несколько раз подняться и спуститься, но дядька шагал все медленнее и медленнее, часто присаживался отдохнуть на камнях. Рорику приходилось подолгу стоять рядом с ним, слушать монотонную песню ветра и запаленные хрипы Якоба. Несколько раз старик принимался кашлять и долго не мог успокоиться, отплевываясь кровяными сгустками. Губы от этого становились красными, будто подкрашенными. А лицо оставалось бледным, словно пеплом подернутым.

Ярко-красные губы на изможденном, бледном лице с свалившимися глазами – чудно видеть…

Потом дядька вставал, и они опять шли. Рорик чуть было не предложил Якобу понести его оружие. Хорошо, вовремя спохватился, удержал на языке обидное. Старик хоть и выглядел слабым, все равно не заслужил подобного оскорбления. Каждый воин сам носит свое оружие? пока живой, да и в смерти не расстается с ним.

Когда они, наконец, взошли на вершину, Якоб сразу опустился на заледеневшие камни. Отвернувшись, долго вглядывался в морскую даль, скользил глазами по низкому, свинцовому небу, по прибрежным склонам, где из-под белого покрывала выглядывала хвойная зелень. Как будто напоминала о том, что великан Виндлони, Хозяин Зимы, тоже пришел не на век. Пройдет еще немного времени, и он отправится обратно на север, взвалив на широкое плечо свой ледяной топор, замораживающий все живое…

Рорик терпеливо ждал.

– Я прожил хорошую жизнь, – сказал, наконец, старик.

– Да, Якоб.

– Приятно умирать, когда видишь море и небо…

– Да, Якоб.

– Ладонь на рукояти меча, привкус соли и ветра на губах – что еще нужно воину и морскому бродяге?

Старый вдруг оглянулся, и конунг с удивлением увидел, что глаза у дядьки стали почти веселые. Как когда-то. Словно помолодели разом. И лицо снова порозовело, и морщины разгладились, и давний шрам, заметно поблекший в последнее время, отчетливо проступил на щеке.