Эдвард Радзинский - О любви к математике

О ЛЮБВИ К МАТЕМАТИКЕ

Эта тетрадь – о предсмертных днях Велимира Хлебникова.

Я часто думаю: кто создал эту тетрадь? Была ли она написана с предсмертных слов самого поэта его другом, художником Митуричем, в доме которого Хлебников окончил свои дни? Или женой Митурича? И наконец, кто вставил в эту тетрадь подлинные письма поэта-символиста Городецкого и ответы наркома Луначарского? И кто соединил их с «Досками Судьбы» самого Хлебникова? Я этого не знаю, да никогда и не пытался узнать – я слишком ценю тайну. Одно, повторяю, ясно, тетрадь эта создавалась в самые последние дни таинственнейшего из поэтов – Велимира Хлебникова.

Как странно начинал Хлебников. Вождь русского авангарда, поэт поэтов в юности хотел стать... математиком. Но позвала поэзия – и заброшена математика, он бредит символистами и в их числе плохим поэтом Городецким, одним из лжекумиров начала века. Чтобы потом отринуть всех их и гордо провозгласить самого себя Мессией, Поэтом будущего, Председателем Земного Шара.

Ах, с какой радостью он встретил революцию! Он крестился в огненной купели свободы. Идея всемирного братства народов заставила его изобретать всемирный язык. Он испытывал корни слов, исследовал созвучия, рождая горы странных стихов. Странных, потому что поэзия в них проросла математикой.

В годы Гражданской войны он скитался по стране, счастливый безбытностью, ожидая всемирного крушения собственности. Он жил тогда, как Диоген, и все его имущество в эти годы – мешок со стихами. С этим мешком он колесил в страшных тифозных поездах. Сколько раз во время набега банд в горящем вагоне исчезал этот мешок с великими рифмами. Но он доставал новый мешок – и вновь наполнял стихами...

Другой мешок он носил вместо одежды... мешок с дырками – для рук и головы. В этом наряде он объявился в двадцатом году на улицах раскаленного Баку, потом ушел в Иран вместе с солдатами. Именно тогда его прозвали Урус-Дервиш (Русский Пророк).

И тогда же, в Баку, в душе поэта произошло странное совокупление поэзии и математики. От этого противоестественного объятия были рождены Хлебниковым «Законы Времени». И сухая математика свершила то, чего не смогла сделать даже поэзия: он стал до конца безумным. Теперь им властвовал Дионис. Он поверил, что нашел узду для Времени. Он готовился проникнуть в Космос. Он бродил по южному городу весь во власти формул. Он чертил их всюду: на земле, на пыльных мостовых, на обрывках декретов. И тогда же внезапно он исчез из Баку. В декабре неожиданно он объявился в Москве. Его вид был страшен. «Я встретил его в вагоне для эпилептиков, надорванного и оборванного» (Маяковский). Всю зиму в Москве, в больнице, поэт объяснялся в любви к математике – он записывал открытые им тайны. Потом собрал свои записи в очередной мешок и ушел пешком в Новгородчину, к другу своему художнику Митуричу. Здесь, в деревне Санталово, летом 1922 года он умер.

«Я, Урус-Дервиш, вижу: воины Тамерлана идут в поход. Они несут камни, у каждого камень, зажатый в руке. Воины с узкими глазами, в жаровнях темных ресниц. Я вижу: беспощадность равнины. Идут тысячи тысяч, и каждый бросает свой камень в общую груду. Стук камней... И над гибельной степью – поднимается каменный ужас.

А потом – битвы, и волки, вопящие кровью, и нагой строй трупов.

А потом воины возвращаются из похода. И каждый забирает свой камень.

То, что остается, – и есть памятник погибшим. Овеществленное вычитание. Посреди степи вырос памятник числу. Числу мертвецов.

...Мамонт врос в землю. Согнутые бивни под упавшими на землю ушами. В космато-рыжих плащах спит мамонт.

Но было известно число, и всегда предопределен был день гибели тех, о ком осталась каменная гряда на столе степи. И смерть мамонта тоже была заранее взвешена на весах троек

Запомним: цифра три соединяет обратные события: победу и разгром, начало и конец, преступление и возмездие.

Я, Урус-Дервиш, вижу: море Времени выносит тухлых собак и мертвых сомов.

Я обхожу и внимательно разглядываю выброшенную падаль истории. Я сравниваю, я исчисляю. Я – часовщик Времени.

Все эти чистые законы Времени найдены были мной в Баку в 1920 году..»

1 июня 1922 года от художника Петра Митурича товарищу Сергею Городецкому:

«Сообщаю Вам следующее: Виктор Владимирович Хлебников спустя неделю по прибытии в деревню Санталово Новгородской губернии тяжко захворал: паралич ног. Помещен мною в ближайшую больницу города Крестцы. Необходима скромная, но скорая помощь, ибо больница не может лечить его без немедленной оплаты за уход и содержание больного (больница переведена на самоснабжение), и второе – не располагает медицинскими средствами для лечения. Лично мы с женой не имеем средств оплатить эти расходы, и поэту грозит остаться без необходимой медицинской помощи. По мнению врача, ему нужно следующее: 1) 50 г йодистого кальция, 2) мягкий мужской катетер (для спуска мочи), 3) 150-200 довоенных рублей. Прошу Вас ускорить оповещение общества по средствам печати о постигшем недуге Велимира Хлебникова и о том, что он не имеет абсолютно никаких средств к существованию. Такое положение материальной необеспеченности и неколебимой сосредоточенности на своем труде и привело его к настоящему положению. До последнего часа он приводил в окончательный порядок свой многолетний научный труд – исследование Времени „Доски Судьбы“...

Пути сообщения таковы: Петербургское шоссе, город Крестцы или по Николаевской ж. д. до станции Боровенка и на лошадях по Большому трактуй верст до Крестцы (на полпути) – деревня Санталово, место нашего пребывания. Для телеграмм: Крестцы Новгородской, П. Митурич. Для писем: Крестцы Новгородской, деревня Санталово, Наталье Константиновне Митурич».

«...И епископ вышел навстречу Аттиле и поклонился всаднику. И встал на колени, и простер к нему руки: „Славлю тебя, Аттила, ибо ты – бич Божий“.

Гибельные глаза Аттилы. Круглое брюшко жучка, толстые руки епископа.

Но торжество Аттилы и падение его, унижение церкви и возвышение ее – все уже было записано заранее в странных рядах цифр.

Я тот, кого вы ждали. Я, нашедший ключ к часам человеческим.

Это было в Баку, где огонь-оборотень низвергается с небес и выходит из земли – ластится и покорствует, пляшет, как ручной паяц, огонь – Божья сила – жаждущий, чтобы его приручили.

И я пошел поклониться этим вечным огням и был застигнут ночью. Я пал на траву – и лежал на остывающей земле, один в сумерках. В паучьих норах уже вставал страх ночи, и среди шорохов травы – я лежал.

И тогда я бесстрашно взглянул на светила. Я знал: железный пояс цифр сковал их движение и запряг в одну упряжку с людской судьбой. Время – клетка из цифр.

Была южная весна, и, лежа на спине и глядя на звезды, я вспоминал весну у нас на Севере. В огромную бочку кладут узду и стремена и ладят ее к лошадям – и коняги скачут. И громыхает ржавое железо в бочке, чтобы вернуть первозданный лунный блеск свой.

Так покорные клячи нашего Севера тянут за собой бочки со своими же цепями.

И я встал посреди ночи и кликнул в ее ужас: «Если открытые мною законы Времени не привьются среди людей – я буду учить им порабощенных коней».

«Товарищу Городецкому С. М., Красная площадь, 1, от Наркома по просвещению.

4-7.1922 №7905

Дорогой товарищ Городецкий! Я давно уже знаю о болезни Велимира Хлебникова. Первой сообщила мне об этом тов. Рита Райт. Я тотчас же ответил, чтобы она пришла ко мне для переговоров о том, что конкретно можно для Хлебникова сделать. Телеграфировать в Крестецкий Исполком я, конечно, с удовольствием могу, подумаю, что это будет довольно-таки бесполезно. Очень хорошо, что вы посылаете туда деньги, но как сможет дать Хлебникову деньги Наркомат по просвещению – я не представляю себе. Дело в том, что совсем недавно РКИ предупредил нас, что за все случаи выдачи пособия ввиду болезни он впредь, ввиду неоднократных нарушений его указаний, будет предавать суду лиц, которые делают такие распоряжения. Вы ведь знаете, что у нас вся помощь больным сосредоточена в Наркомсобесе и Наркомздраве. Легче, вероятно, было бы поместить Хлебникова в какой-нибудь санаторий за счет НКП, так как некоторое количество мест в санаториях, оплачиваемое из смет НКП, существует. Правда, я не знаю, имеются ли свободные места. Надеюсь видеть у себя Райт или Вас, чтобы можно было бы сейчас стелефонироваться с соответствующими органами НКП. Представлять себе дело так, что у меня есть какая-то касса, в которую мне стоит только опустить руку, чтобы оттуда взять сколько угодно миллионов для помощи тому или иному заслуженному лицу, абсолютно неверно. Это дело сложное, требующее постановления Президиума, Коллегии и притом могущее быть произведено только в определенных формах: помещение в больницу, оплата дороги и т.д...»

«...Я, Урус-Дервиш, я тот, кого вы ждали. Я – часовщик человечества. Я нашел ключ к часам человеческим. Я познал законы провидения будущего.