Илья Клаз - Навеки вместе

Илья Клаз

Навеки вместе

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«…А около Орши и Менска, и Новогродка, и Слонима, и Брести Литовской на палях многие люди, а иные на колье четвертованные, а сказвали тех мест мещане, что все то кажнены мещане из животов и бедные люди невинные, и всех королевских мест мещане и пашенные люди от жолнерей в конечном разорены…»

Глава первая

В день рождения Святителя Миколы гудели колокола храма Бориса и Глеба. От великого посада на Слободу, на Экимань, на Заполотье плыл величественный, волнующий душу перезвон, от которого в сладкой и тревожной истоме замирало сердце. Под ослепительным солнцем, в теплом, прозрачном, как стекло, воздухе еле заметны пять сверкающих глав Софийского собора и шлемовидный купол Спасо-Ефросиньевской церкви.

Яркое солнце до боли режет глаза. Алексашка Теребень жмурится. Набегают слезы, и он смахивает их со щеки грубой ладонью. Не отводя глаз от белокаменной громады собора, крестится Алексашка три раза и, поеживаясь, кричит в оконце избы:

— Выходь, Фонька! Благодать-то какая!..

Заскрипела дверь, и Фонька Драный Нос потянул утренний, напоенный весной и первой зеленью воздух, замотал кудлатой головой:

— Благода-ать!.. — почувствовав пряный запах, которым тянуло от Верхнего замка, сладко причмокнул языком: — Во купцы из теплых краев всякой всячины понавезли.

Алексашка Теребень покосился в сторону Верхнего замка:

— Не очень-то разгонятся. У черкасов дороги неспокойны…

Что правда, то правда: купцы в Полоцке наживают мошну. Были бы злоты — у любого крамника найдешь французскую багазею, свейские топоры, венгерские вина, соль и селедку. Вдоволь было в торговых рядах лоя, мыла, оцту. Сказывают, ни в Москве, ни в Киеве нет такого обилия меха, шкур, пеньки, сермяжной тканины. В Полоцке грузили на струги пеньку да жито и гнали водой через Ригу в неметчину. Приезжали в Полоцк торопецкие, смоленские, новгородские купцы, закупали возами воск, жито, сыры.

Но мысли у Фоньки Драного Носа были не о купцах. Думать о них — все равно, что чужие деньги считать. А денег ни у него, ни у Алексашки не было.

— О-го! Черкасчина — не Белая Русь. Там круто приходится шановному панству.

Не трудно было понять, что имел в виду Фонька Драный Нос. Вся Украина в огне. Побросали черкасы свои мазанки, пошли за Богданом Хмельницким добывать вольную волю. В страшных сечах сходятся казацкие полки с гусарами и драгунами Речи Посполитой. Рубятся так, что сабельный звон долетает до Полоцка. Днями пришли вести: под Желтыми Водами Хмель разбил войско коронного гетмана Речи Посполитой пана Потоцкого.

— Може, и Белая Русь… — сверкнул глазами Алексашка и осекся — на буланых жеребцах рысили лентвойт Какорка и писарь поспольства.

— Пошли! — хмуро шепнул Алексашка. — Носит их нелегкая…

Изба Алексашки стояла на отшибе. Подумалось Алексашке, что не станут сворачивать на раскисшую от грязи тропу. Когда скрылись дружки за своей дверью, в медные кружки Алексашка разлил остатки браги, подсунул ближе миску с кислой капустой и отломил два куска хлеба.

Но выпить брагу так и не успели: через оконце, затянутое прорванным бычьим пузырем, узрел Алексашка буланых, в избу долетел властный голос Какорки:

— Открывай, смерд поганый!

Алексашка и Фонька Драный Нос переглянулись. Но ничего не оставалось делать, и Алексашка отбросил крючок.

Пригнувшись, Какорка осторожно переступил порог, сморщился от тяжкого, мужицкого духа, сплюнул.

— Бражничаете?

— Великое свято сегодня, пане лентвойт, — смиренно заметил Алексашка и подумал: что ему, ляху, до православных праздников?

— Свято? — под свивающими усами дрогнули в презрительной усмешке тонкие губы. — Не слыхал.

— Звоны Бориса и Глеба бьют, пане лентвойт.

— Не слыхал! — И повернул голову к писарю: — Кто?

— Кузнечного цеха подмастерье Алексашка Теребень. Задолжал два талера… В костел не ходит…

Алексашку будто жаром обдало.

— Я, пане писарь, тебе в руки отдал!..

— Брешешь! — перебил писарь.

На прошлой неделе в сухую узкую ладонь писаря Алексашка сам положил два сверкающих талера с отбитком короля Владислава.

— Зачем мне брехать? Бог сведка.

— Схизматик! — прикрикнул лентвойт Какорка и короткой ременной плетью опалил плечо.

Алексашке показалось, будто раскаленное железо приложили к телу. На мгновенье помутилось в голове. Сжал зубы от боли. Под рубахой поползла вниз по спине теплая липкая змейка.

— За что, пане лентвойт?

Тот перехватил недобрый взгляд, поджал губы и еще трижды огрел плетью, повторяя после каждого удара:

— В костел, в костел, в костел!..

От злобы перехватило дух у пана Какорки: валились хлопы наземь от первого удара. А этот стоит, пся крев!

— На колени!

— Тебе, пане, ведомо, что я православный. В церковь хожу… И веру нашу не согнешь долу, пане… — сжав кулаки, Алексашка шагнул к лентвойту.

Такой наглости пан Какорка уже давно не видывал. Побелел он, схватив рукоятку сабли, торопливо дернул ее из ножен. Но выдернуть не успел. Алексашка Теребень цапнул на припечье молоток и со всего маху опустил его на голову лентвойта. Тот даже не охнул.

Писарь опрометью бросился из хаты, вскочил на жеребца, и жеребец с громким топотом понес его по улице.

— Все!.. — Алексашка вытер рукавом холодный пот и, прикусив губу, повторил — Теперь все!..

— Беги, Алексашка! — сообразил сразу Фонька Драный Нос.

— Куда? От пана разве укроешься? Под землей найдет.

— Беги, не то быть тебе на колу! В лес, Алексашка… Теперь в лесах люда много…

Алексашка окинул глазами хату.

— Ну, не поминай лихом!

— Беги, — торопил Фонька. — Жеребец лентвойта стоит во дворе.

Алексашка мгновенно выбежал во двор, с ходу взлетел в седло, ударил ногами жеребцу в бока. Жеребец, почуяв незнакомого седока, захрапел, сделал свечку и, екнув селезенкой, поскакал к Двине.

На мост Алексашка не поехал — там людно, и нет надобности, чтобы знали, в какую сторону бежал он. Лесной тропой верст пять гнал буланого вдоль реки. Тут была песчаная отмель, и к ней с крутого берега спустил разогретого жеребца. Шерсть на нем лоснилась от пота, а бока часто дышали. Буланый дрожал, упирался, не хотел идти в холодную воду.

Уже перебравшись через Двину, выжав порты и сорочку, Алексашка Теребень долго стоял и смотрел в сторону Полоцка. За излучиной Двины на холме виднелись кресты Софийского собора. Защемило сердце, заныло. Теперь ни крыши над головой, ни очага. Куда бежать, куда податься? В лес? Лето можно отсидеться. А потом?.. Раньше от панов бежали на Московию. Теперь, сказывают, и там стало не сладко от бояр и купцов. Дерут чинши и налоги, а хлопы на пана работают четыре дня в неделю…

Алексашка подумал и о том, что можно было бы еще на Дон податься. Там, сказывают, вольно казаки живут, беглых с Руси охотно принимают и братами считают своими. И если чинят вольному казачеству обиды, так басурманы только, что частенько приходят из Крымского ханства или турецких земель. Но так было до последнего часа на Дону. Теперь вся Черкасчина села на коней. Потому притаились татары, замерли, поглядывают из степей, что будет дальше? А что, если и в самом деле на Дон? Не век же будут воевать черкасы. Наступит покой.

Сердце звало к казакам: свести счеты с шановным панством за те муки, на которые обрекли родной край. Сколько обид стерпел Алексашка Теребень, сколько плетей принял от лентвойта, от старосты, от панских писарей и сборщиков!

Ехать днем было опасно — на дорогах уланские отряды и заставы. Схватят сразу же. Решил выжидать ночи, хоть и оставаться под Полоцком тоже было рискованно: паны, наверное, подняли на ноги теперь всю стражу. И все же пролежал в траве до тех пор, пока стало садиться солнце. Когда от леса поползли длинные синие тени, Алексашка потрепал жеребца по шее. Тот завертел налитыми кровью глазами.

Буланый хорошо отгулял полдня на сочной душистой траве и быстро пошел по лесной тропе. Дороги здесь Алексашка знал: было время, когда с купцами возил железо, которое плавили под Пинском в железоделательных печах.

С вечера взошла луна, и лес казался не таким угрюмым. Когда отъехал от Полоцка верст на двадцать — успокоился: теперь погони ждать нечего. Качаясь в седле, думал, где и как будет устраивать жизнь. Думал еще о том, что не ему одному приходится бежать с родной земли бог весть куда. Не мог понять одного: неужто так будет вечно? Ходит по хатам молва, что черкасы просят царя Алексея Михайловича, чтоб под свою руку Украину взял. А как с Белой Русью будет? И на Полочине вера православная. Сказывают, еще сто лет назад царь Иван Васильевич приходил в Полоцк со стрельцами…