Олдос Хаксли - Маленький Архимед

Семья Хаксли выдвинула ряд ученых и литераторов, начиная с знаменитого естествоиспытателя Томаса Генри Хаксли (Гексли) (1825-1895), геолога, зоолога, палеонтолога, антрополога — ближайшего соратника Дарвина, горячо отстаивавшего и развивавшего эволюционную теорию. Один его внук, Джолион Хаксли, принадлежит к числу видных современных биологов Англии. Другой, Олдос Хаксли (1894-1963), стал одним из крупнейших английских писателей XX века.

О. Хаксли прошел сложный творческий путь, полный кризисов и философских исканий, но в литературе он остался как сатирик-реалист, острый наблюдатель нравов, так и не примирившийся с лицемерием и жестокостью буржуазного общества. К числу лучших его произведений, помимо переведенных на русский язык романов «Шутовской хоровод» и «Контрапункт», относятся рассказы, написанные в годы, когда писатель жил в Италии, — 1923-1930. Один из этих рассказов, посвященный трагической судьбе гениального мальчика, гибнущего в буржуазном мире, мире эгоизма, жестокости и корысти, мы предлагаем вниманию читателей. Рассказ печатается с незначительными сокращениями.

Прекрасная природа — вот что в конце концов решило наш выбор. У дома, правда, были свои недостатки. Он был без телефона и стоял далеко от города. Цену запросили непомерно высокую, и канализация находилась в самом плачевном состоянии. В ветреные ночи, когда стекла отчаянно дребезжали в рамах, так, что казалось, будто едешь в скверном автобусе, электрическое освещение по какой-то таинственной причине гасло, и мы оставались в звенящей темноте. Ванная комната была отличная, но электрический насос для подачи дождевой воды снизу, из цистерны, не действовал. Источник питьевой воды осенью неизменно высыхал. А хозяйка была лгунья и вечно нас обманывала.

Но все это мелкие неудобства, которые встречаются в каждом наемном доме по всему миру. А в Италии их и вовсе не стоит принимать в расчет. Мне попадалось множество домов, где наряду с этими недостатками была еще куча других, и притом ничто их не искупало, в то время как к нашему дому с южной стороны прилегал сад, весной и зимой была терраса для прогулок, а в летний зной в больших комнатах всегда стояла прохлада; к этому стоит прибавить еще горный воздух, отсутствие москитов и, наконец, прекрасный вид, открывавшийся взору.

Ах, что это был за вид! Вернее, целая череда видов. Ведь они менялись каждый день!

Но переменчивая красота этого простора при всем том какая-то очень домашняя и уютная, и это делает его, во всяком случае в моих глазах, самым лучшим местом для жилья. Ибо, несмотря на крутые горы, обрывы и глубокие долины, главное в тосканской земле — это ее обитатели. Это они обработали здесь каждый клочок, который можно обработать, их домами густо усеяны склоны холмов, не говоря уже о долинах, которые просто перенаселены. Живя в одиночестве, на вершине горы, вы отнюдь не пустынножитель. Следы человека видны повсюду, и земля — вы с удовлетворением отмечаете это, — земля покорная, укрощенная, очеловеченная, принадлежит ему здесь века, тысячелетия.

Для меня дом на вершине был идеальным жилищем. Ибо здесь, в безопасности, среди очеловеченного пейзажа, мы тем не менее жили одни и могли проводить время в полном уединении.

Наши ближайшие соседи физически, так сказать, находились совсем рядом. Их было две семьи, и жили они чуть ли не в нашем же доме. Одна из этих семей — крестьянская — занимала примыкающее к вилле длинное низкое строение, часть которого служила жильем, а часть была отдана под различные службы — конюшни, амбары, коровник. Другими нашими соседями периодически, так как они бывали лишь наездами, да и то при безупречной погоде, следует считать владельцев виллы, которые оставили себе меньшее крыло огромного Г-образного дома.

Странная это была пара. Старый муж, седой, анемичный, едва державшийся на ногах, лет не менее семидесяти, и синьора, сорокалетняя толстуха невысокого роста, обладательница крошечных рук и ног и пары больших, очень черных глаз, которыми она работала с искусством прирожденной актрисы. Ее энергия, если бы ее возможно было обуздать и направить на полезную деятельность, снабдила бы электричеством целый город. Физики толкуют об извлечении энергии из атома; они добились бы куда большего, если б нашли способ пустить в ход огромные запасы жизненной силы, которые аккумулируются неработающими женщинами сангвинического темперамента и по причине несовершенства нашей социальной и научной системы проявляются в формах весьма прискорбных: эти дамы вмешиваются в чужие дела, устраивают истерики, мечтают о любви и заводят любовников — словом, изводят мужчин до такой степени" что те совершенно теряют работоспособность.

Чтобы дать выход избыточной энергии, синьора Бонди среди многих других способов любила «доводить» постояльцев. Старому джентльмену было запрещено вести с нами дела. Когда мы приехали осматривать дом, его нам показывала супруга. Это она, пустив в ход все свое обаяние и неотразимо играя глазами, распространялась насчет достоинств своего дома, расточала хвалы электронасосу и славила ванную комнату, убеждая нас, что плата ничтожно мала…

— Мы же порядочные люди, — говорила она. — Да разве я бы стала сдавать вам дом, если б он не был в отличном состоянии? Можете мне поверить.

И, не дав нам возможности вставить слово, она начала уверять, что наш сынишка — настоящий херувим и что она в жизни не видывала детей красивее. К концу беседы с синьорой Бонди мы твердо решили снять ее дом.

— Обаятельнейшая женщина, — сказал я, когда мы ушли. Элизабет не была столь твердо в этом уверена.

И тут началась история с насосом.

В первый же вечер после приезда мы включили мотор. Насос заурчал вполне профессионально, но вода из кранов в ванной не полилась. Мы с сомнением переглянулись.

— Вот она, твоя обаятельнейшая женщина! — подняла брови Элизабет.

Мы пожелали встретиться с хозяевами. Но старый джентльмен почему-то не мог нас принять, а синьора неизменно отсутствовала или же была нездорова. Мы посылали записки — они оставались без ответа.

Наконец мы обнаружили, что единственный способ связаться с хозяевами, живущими с нами в одном доме, — это спуститься вниз, во Флоренцию, и послать оттуда срочное заказное письмо. Они должны были дважды ставить свою подпись на квитанциях, а если заплатить на сорок сантимов больше, то им приходилось подписывать и третий, уличающий документ, который затем возвращался к нам. Это не то, что простое письмо или записка, тут уж не прикинешься, что почтовое сообщение не получено. Таким образом, мы наконец стали получать ответы на свои жалобы. Синьора писала их собственноручно и начала с заявления, что насос не работает совершенно естественно, так как цистерны пусты по причине засухи. Мне пришлось снова прогуляться три мили до почты и заказным письмом напомнить ей, что всего лишь в среду прошла сильная гроза и цистерны полны водой больше чем наполовину. На это пришел ответ: в контракте вода для ванной не гарантирована, если я в ней нуждался, то прежде, чем нанимать дом, надо было осмотреть насос. Новая прогулка в город, чтобы спросить живущую под одной с нами крышей синьору, помнит ли она, как заклинала нас довериться ей. В ответ на это синьора довела до нашего сведения, что не может иметь дело с людьми, которые пишут ей в таком грубом тоне. После чего я передал дело в руки адвоката. Через два месяца насос был заменен. Но наша леди сдалась лишь после того, как ей был вручен исполнительный лист. И стоило это недешево.

Однажды, в самом конце всей эпопеи, я встретил на дороге старого джентльмена, который прогуливал свою большую собаку — вернее сказать, собака прогуливала его. Ибо, куда она его тянула, туда старый джентльмен и вынужден был тащиться. А когда она останавливалась, чтобы обнюхать камень, поскрести землю и оставить у столба свою визитную карточку или прямой вызов, старый джентльмен покорно должен был дожидаться на своем конце поводка. Когда я проходил мимо, он стоял на обочине дороги в нескольких десятках метров от моего дома. Собака обнюхивала корни одного из близнецов-кипарисов, растущих у ворот фермы. Я слышал негодующее рычание животного: видно, запах наносил собаке смертельное оскорбление. Старый синьор Бонди ждал, стоя на поводке. Колени его под вспученными брюками были слегка согнуты. Он стоял, опершись на палку, и смотрел перед собой рассеянно и грустно. Белки старых, выцветших глаз желтели, как бильярдные шары. На сером лице из глубоких морщин выдавался нос, красный от хронического несварения желудка. Лохматые белые усы с пожелтевшими кончиками уныло свисали вниз. Черный галстук был заколот булавкой с крупным бриллиантом — не он ли и привлек некогда внимание будущей синьоры Бонди?

Подойдя ближе, я снял шляпу. Старик взглянул на меня рассеянно и, видимо, вспомнил, кто я такой, когда я уже прошел мимо.