Курбан Саид - Али и Нино

Курбан Саид

Али и Нино

Бесконечно благодарен Сабине Улухановой за неоценимую помощь в работе над переводом.

М. Гусейнзаде

Глава 1

— Север, юг и запад Европы окружены морями. Северный Ледовитый океан, Средиземное море и Атлантический океан составляют естественные границы этого континента. Восточная граница Европы проходит по территории Российской империи. Она спускается по Уральским горам, делит надвое Каспийское море и далее проходит через Закавказье. И тут наука еще не сказала своего окончательного слова. Некоторые ученые относят к Европе и южные склоны Кавказских гор, другие же считают, что эта территория не может считаться Европой, особенно если учесть культурное развитие населяющих ее народов. Дети мои! От вас самих будет зависеть, причислят ли наш город к прогрессивной Европе или же отсталой Азии.

И профессор, облаченный в шитый золотом мундир преподавателей русских гимназий, довольно улыбнулся.

У сорока учеников третьего класса Бакинской русской императорской гуманитарной гимназии перехватило дыхание перед бездной науки и грузом ответственности, павшей на наши плечи.

Какое-то время мы все молчали. Мы — это тридцать мусульман, четыре армянина, два поляка, три сектанта и один русский. Тут с последней парты поднял руку Мухаммед Гейдар.

— Простите, господин профессор, но мы хотели бы остаться в Азии.

Класс грохнул. Мухаммед Гейдар уже второй год отсиживал в третьем классе, и, пока Баку относился к Азии, существовала вероятность, что он не продвинется в учебе и на третий год, потому что согласно указу министерства в азиатских областях Российской империи учащиеся из числа местного населения могли учиться в одном и том же классе, сколько им заблагорассудится.

Профессор Санин озабоченно потер лоб.

— Вот как! Значит, вы, Мухаммед Гейдар, хотите остаться в Азии? Ну-ка, выйдите к доске. А можете ли вы обосновать свое желание?

Мухаммед Гейдар стоял пунцово-красный, не в силах произнести ни слова. Он разинул рот, морщил лоб и бессмысленно таращил туповатые глаза. Немусульманская часть класса наслаждалась ситуацией. Надо было спасать положение, и поэтому я поднял руку и заявил, что тоже хочу остаться в Азии.

— Али хан Ширваншир! И вы?! Ну ладно, выходите!

Профессор Санин, проклиная в душе злую судьбу, забросившую его на берега Каспия, нервно откашлялся и тихо, с надеждой, спросил:

— А вы можете обосновать свое желание?

— Да. Я очень хорошо чувствую себя в Азии.

— Так, так. А вы когда-нибудь были в истинно дикой азиатской стране, скажем, в Иране?

— Да, прошлым летом.

— Так! А видели ли вы там величайшие достижения европейской культуры, ну, хотя бы автомобиль?

— Да, и причем самый большой. На тридцать человек, а может, и больше. Они ездят не в самом городе, а курсируют между городами.

— Вы говорите об автобусах, их используют потому, что не хватает железных дорог. Это — признак отсталости. Садитесь, Ширваншир!

Теперь наступила очередь торжествовать мусульманской части класса. Я шел к своей парте, сопровождаемый одобрительными взглядами.

Профессор Санин растерянно молчал. В его задачу входило воспитать своих учеников настоящими европейцами.

— А кто из вас был, например, в Берлине? — спросил он вдруг.

Но этот день для профессора явно выдался неудачным: сектант Майков поднял руку и сообщил, что, еще совсем маленьким, был в Берлине, но сейчас он ничего, кроме духоты вокзала, жуткого грохота метро да еще заботливо приготовленного для него мамой бутерброда с ветчиной, не помнит.

Мы, тридцать мусульман, сочли себя оскорбленными до глубины души его сообщением. А Сеид Мустафа даже попросил разрешения выйти в коридор, потому что его затошнило при одном лишь упоминании о свинине. Таким образом, раз и навсегда закончилась дискуссия о местоположении Баку.

Прозвенел звонок. Профессор Санин с огромным облегчением покинул класс, и мы, все сорок человек, гурьбой выбежали за ним. Это была большая перемена, и каждый мог выбирать на вкус любое из трех развлечений: выбежать во двор и затеять драку с учениками соседней реальной гимназии из-за того, что у них золотые пуговицы на мундирах и золотые кокарды, в то время как наши пуговицы и кокарды были серебряными; либо громко говорить друг с другом по-азербайджански, потому что русские этого языка не понимали, к тому же в гимназии во время занятий говорить на азербайджанском языке было запрещено; и, наконец, можно было пойти в расположенную напротив женскую гимназию святой царицы Тамары. Я выбрал третий вариант.

Лицеистки в голубых, цвета мечты форменных платьях и белых фартуках степенно прогуливались по саду. Среди них была и моя двоюродная сестра Айше. Она гуляла под руку с самой красивой в мире девочкой Нино Кипиани. Увидев меня, Айше помахала рукой, Я подошел к ним и стал рассказывать о сражении, состоявшемся на уроке географии.

— Али хан, ты дурак, — сказала, наморщив носик, самая красивая в мире девочка. — Слава Богу, что мы в Европе. Будь мы в Азии, мне давно следовало бы надеть чадру, и ты бы никогда не увидел моего лица.

Я был разбит наголову. Спорное географическое положение Баку, действительно подарило мне благосклонность самых красивых в мире глаз.

Расстроенный, я решил не идти на остальные уроки и отправился бродить по улицам, разглядывая верблюдов, а потом долго стоял у моря, печально размышлял о Европе, Азии и прекрасных глазах Нино Кипиани.

Вдруг передо мной возник какой-то жуткого вида нищий. Я бросил ему монету. Он тут же схватил, мою руку, намереваясь поцеловать ее. Я испуганно отдернул руку. А потом, полный раскаяния за проявленное бессердечие, битых два часа искал исчезнувшего нищего, чтобы позволить ему поцеловать мне руку. Мне все казалось, что я обидел его отказом, и угрызения совести не давали мне покоя. Впрочем, найти нищего мне так и не удалось.

С тех пор прошло пять лет.

Много всякого произошло за эти годы. В нашу гимназию пришел новый директор, который больше всего на свете любил схватить кого-нибудь из нас за ворот и несколько раз сильно тряхнуть. Бить гимназистов запрещалось.

В эти же пять лет преподаватель шариата подробно объяснил нам, сколь велика милость Аллаха, давшего нам возможность явиться на свет мусульманами. К нам в класс пришли ещё двое армян и один русский. Зато двое мусульман ушли из гимназии: один из них в шестнадцать лет женился, а второго во время летних каникул зарезали в кровавой поножовщине.

Я же, Али хан Ширваншир, трижды съездил в Дагестан, дважды — в Тифлис, однажды был в Кисловодске и раз гостил у одного из своих дядей в Иране.

И еще я как-то чуть было не остался на второй год из-за того, что не смог отличить герундиум от герундивума[1]. Отец тогда пошел в мечеть, поговорил с муллой, который авторитетно объяснил ему, что латынь — это вообще сплошное недоразумение. Удовлетворенный подобным объяснением, отец надел все свои турецкие, русские и иранские ордена, явился к директору гимназии и подарил гимназии какой-то физический прибор. С тех пор я уже беспрепятственно переходил из класса в класс.

За эти годы стена гимназии украсилась новым объявлением, которое запрещало появляться в гимназии с заряженным пистолетом.

И, наконец, в эти пять лет в городе появилась телефонная сеть, открылись два новых кинотеатра, а Нино Кипиани по-прежнему оставалась самой красивой в мире девушкой.

Но скоро все должно было закончиться: до экзаменов оставалась всего неделя, я сидел в своей комнате и думал о том, как глупо учить латынь, живя на берегах Каспия.

Моя комната была самой лучшей во всем нашем двухэтажном доме. По стенам висели великолепные бухарские, исфаганские и кешанданские ковры. Поразительные по тонкости исполнения узоры на коврах изображали сады и озера, леса и реки такими, как их представляла мастерица. Человек, в этом деле несведущий, ничего особенного здесь не увидит, а для знатока — эта картина полна пленительного очарования.

Где-то далеко в степях женщины кочевых племен выискивают растения, из которых делают краску, секрет приготовления которой хранится столетиями и передается из поколения в поколение. На создание истинного произведения искусства мастерица должна потратить никак не меньше десяти лет. Так возникает ковер со сценами охоты или рыцарского поединка, шедевр, полный символов и намеков, понятных лишь посвященным, украшенный строкой Фирдоуси или мудрым изречением Саади.

Ковров было много, отчего комната казалась темной. Кроме ковров, в моей комнате были низкий диван, инкрустированный перламутром столик, множество мягких подушек и валяющиеся среди всего этого великолепия совершенно ненужные книги, учебники европейских наук — химии, латыни, физики, тригонометрии — глупостей, придуманных варварами, чтобы скрыть свое варварство.