Вячеслав Сукачев - Повесть о любви

Вячеслав Сукачев

Повесть о любви

1

— Об этом можно говорить бесконечно. Впрочем, человечество так и поступает: от Одиссеи и трагедий Шекспира и до наших дней. И бог знает сколько еще после наших дней — трудно вообразить.

Разговор зашел о любви. Мы сидели на берегу небольшой горной речушки, за нашими спинами белела палатка, а перед нами горел костер, над ним висела кастрюля с ухой, и в ней уже тихо побулькивало.

Днем я должен был улететь, но вертолет по каким-то причинам не пришел, и Володя Сухов, вызвавшийся проводить меня на вертолетную площадку, решил заночевать вместе со мной.

Володя Сухов, геолог Н-ской комплексной экспедиции, человек лет тридцати пяти, с мягкой русой бородой, с грустными, внимательными глазами, был романтиком по убеждению и ученым по призванию. Пять дней он охотно рассказывал о себе, о геологии, о товарищах, забавных и грустных таежных приключениях, но меня так и не покидало смутное чувство, что я еще ничего не знаю о нем. Как часто мы придаем значение только крупным эпизодам из жизни человека и почти совсем не обращаем внимания на частности, детали, так называемые мелочи человеческой жизни. А жизнь между тем насыщена ими до предела, и это они, мелочи, формируют человека, делают из него того или иного индивидуума.

Медленно сгущались сумерки. И чем гуще становились они, тем, казалось, ближе подступала к нам тайга — молчаливая, таинственная, полная непонятной жизни. Я представил, что и в эти вот минуты там, в тайге, делается невидимая нам вечная работа: сворачиваются листья, осыпаются иголки, восходят соки по стволам деревьев, тоненько струится воздух…

— И ведь во все века, во все времена она снова и снова приходит к людям, властвует, торжествует. Ее хоронят, на нее клевещут, ее отрицают и превозносят, а она была и остается вечной спутницей человека. — Володя вопросительно посмотрел на меня и задумчиво повторил: — Да, вечной спутницей.

Мы долго молчали, потом Володя пошел в палатку, принес лавровый лист, перец и соль. Разложив все это на газете, он подбросил мелкого сушняка в костер и с задумчивым удивлением сказал:

— Знаете, любил и я.

Он повернул ко мне свою крупную красивую голову и попытался разглядеть, как я отвечу на его слова. А потом вдруг решительно и твердо, не мне, а куда-то в ночь, в тайгу обронил:

— Вот именно — любил и я…

2

Родился и вырос я в небольшой деревеньке на берегу Амура. Знаете, были у нас такие деревеньки, тихие, неприметные, с ладными домами и узенькими улочками. Жили в них люди прочные, основательные, потомки первопоселенцев, пришедших на берега Амура из Забайкалья.

Я рано потерял мать. Отец, ветеринарный врач, очень скоро женился и переехал в большое село, верст за тридцать, предоставив мое воспитание теще. Обиды я на него за это не держу, ибо у него очень скоро пошли свои дети, и мачехе, человеку, в общем-то, доброму и ласковому, было бы просто не до меня. И потом здесь, у бабки, я очень рано стал вполне самостоятельной личностью, что впоследствии мне очень пригодилось, и этим я тоже обязан отцу.

Мое семнадцатилетие совпало с бурным развитием деревень. Это было в самом начале шестидесятых годов, и даже у нас, в нашей деревеньке, как-то быстро объявилось свое строительно-монтажное управление. Помню, была ранняя весна, по нашей улочке ехали машины и какие-то новые люди сновали взад и вперед. Буквально через неделю на окраине села появился щитовой дом, два-три длинных и запутанных фундамента, а еще через неделю на один из фундаментов прочно и основательно встали стены будущего общежития. Вот эта быстрота и решительность покорили меня. Я, страстно мечтавший быть капитаном, пошел к строителям.

Направили меня в плотницкую бригаду, и я начал работать в паре с долговязым украинцем, которого звали Мишей. Как я уже говорил, строительство велось бешеными темпами, потому что вот-вот должна была подъехать новая партия людей, и к их приезду мы готовили жилье. Но как мы ни торопились, они застали-таки нас врасплох.

Помню это утро. Совсем недавно сошел снег, и в каждой выемке, в каждой низинке стояла вешняя вода. Солнце хоть и поднималось рано, но к восьми часам утра еще не успевало основательно прогреть воздух, и по утрам было довольно-таки свежо. Я подходил к нашему недостроенному общежитию, еще ни о чем не подозревая, сонный и злой на весь мир за то, что надо так рано подниматься и идти по раскисшей дороге в тяжелых сапогах, а потом долго и нудно приколачивать сухую штукатурку к потолку. Вокруг общежития было необычайно многолюдно, но я не обратил на это внимания и пошел прямо в ту комнату, где мы работали с Мишей накануне.

— Привет, — говорит мне Миша и улыбается, — новоселов видел?

— Каких?

— А вот, — он кивает на чемоданы, стоящие посреди комнаты.

— Что, приехали? — удивился я.

— Ну да. Давай по-быстрому дошьем потолок и отсюда. Пусть вселяются.

Я выглянул в окно. И в это самое время высокая красивая девушка, с волосами, распущенными по спине, удивленно крикнула ярко накрашенной женщине:

— Анья, вода такой… шалтос.

Анна засмеялась и что-то ответила на непонятном мне языке. В одну секунду, в одно неуловимое мгновение со мною что-то случилось. Мне вдруг стало горько и больно при виде этой девушки. Какой-то холодок образовался у меня в груди, покатился вниз, к ногам, и я зажмурился. Что со мною случилось и как это вообще могло случиться за одно мгновение — я не знаю. Но я уже был самым несчастным человеком на земле. Я уже думал о том, что эта девушка никогда не обратится ко мне, не улыбнется и не скажет что-нибудь своим удивленным и странным голосом.

А она между тем умывалась снеговою водой, испуганно и быстро черпая ее узкими ладонями. И все в ней было прекрасно: лицо, волосы, стройная фигура и даже короткое пальто в крупную клетку и тоненький зеленый шарфик.

Я с грустью отошел от окна, и каким бледным и серым показалось мне все вокруг. А Мишка, этот упрямый и веселый хохол, мог спокойно колотить в эту минуту гвозди. Я был оскорблен.

— Кого ты там увидел? — спросил Мишка, заметив, очевидно, мое состояние.

Я смутился и, схватив ножовку, принялся торопливо пилить кусок сухой штукатурки, не зная зачем и для чего.

— О, Лина, а у нас строят, — услышал я голос и оглянулся. Девушка стояла на пороге и удивленно смотрела на нас. Я тут же отвернулся, потому что она мне показалась существом необыкновенным, совершенно из другого мира, куда мне доступа нет и никогда не будет. И я с яростью принялся пилить дальше, уже смирившись с тем, что, как говаривали у нас в деревне, хорош квас, да не про нас. Лист штукатурки прыгал, ножовку заедало, и разрез получался кривым, бестолковым. И Мишка, стоя на козлах и глядя на мою работу, самым будничным голосом сказал:

— Лина, помоги ему, а то он руку себе оттяпает. — Я похолодел. Мне показалось, что сейчас начнется буря, случится что-то такое ужасное, чего я даже толком представить не мог. Но вместо этого девушка радостно и доверчиво сказала: «Пожалуйста», — и ее маленькая узкая рука осторожно коснулась листа штукатурки. Не знаю, не слишком ли я теперь сентиментален, но тогда мне показалось, что она коснулась меня. Проклиная Мишку, я кое-как допилил штукатурку и выскочил из комнаты.

А через час их увезли. Я не знал куда и зачем, я только видел, как они, человек сорок, садились в крытые грузовики вместе с чемоданами и чему-то весело смеялись, о чем-то беспечно говорили на непонятном языке. Из окна украдкой я наблюдал, как подхватили Лину несколько рук, и она моментально оказалась в кузове и скрылась от меня. Тогда я думал, что навсегда.

— Куда их? — стараясь быть равнодушным, спросил я Мишку.

— Не знаю. Наверное, в Беловку.

— А почему здесь не оставили?

— Так общежитие не готово. Они тут в первую ночь померзнут и смотаются назад, в свою Литву.

Литва, Литва. Я ничего не знал об этой стране. Я, кажется, впервые услышал о ней. Но вдруг какой чудесной и заманчивой показалась мне она. И я уже думал, что там живут исключительно красивые и странные люди, такие же, как девушка с распущенными волосами.

3

Через день была среда. В пять часов я вернулся с работы и, скинув сапоги, развалился в кухне на железной кроватке, служившей у нас вместо дивана. Странная скука и равнодушие овладели мной с той самой минуты, как Лина исчезла в кузове грузовика. Все мне вдруг показалось постылым и ненужным в моей жизни.

— Вон Петька уже к тебе бежит, — сказала бабушка, не одобрявшая нашей дружбы. Петька был старше меня на пять лет, и я по сей день не могу понять, почему он дружил именно со мной, всюду таскал за собой и при нужде стойко защищал от всевозможных неприятностей. Что касалось меня, то и говорить нечего — гордился я этой дружбой чрезвычайно, да и по сей день сохраняю о нем самые благодарные воспоминания. Это был веселый, разбитной деревенский парень. Высокий и стройный, с хитроватым прищуром серых глаз, он нравился всем нашим девушкам. Но это его мало заботило. У нас за сараем мы выдумывали с ним сложные танцевальные трюки, отрабатывали их и затем демонстрировали на очередных танцах в Калугино. Как-то так повелось, что у нас в Березовке не устраивали танцев, а все девчата и парни ходили в соседнее село, за полторы версты. И это тем более удивительно, что березовцы бесспорно признавались лучшими танцорами и плясунами.