Жан Жионо - Король без развлечений

Жан Жионо

Король без развлечений

…Если бы вы прислали мне свою волынку и все штучки, к ней относящиеся, я бы их сам приладил и стал бы играть какие-нибудь очень печальные мелодии, весьма соответствующие, я бы сказал, моей тяжелой доле узника.

Лесопилка Фредерика стоит возле дороги, что ведет в Авер. Она досталась ему в наследство от отца, от деда, от прадеда, и всех их звали Фредериками.

Стоит она возле крутого поворота, там еще огромный бук растет. Уверен — нет его красивее, просто Аполлон, а не бук. Не сыскать на земле другого такого, с такой складной фигурой, правильными пропорциями, с такой гладкой, красивой корой, чтобы было в нем столько же благородства, грации и молодости. Именно Аполлона он напоминает при первом же взгляде, и сколько бы на него ни смотрел, тебя не покидает это впечатление. Самое необычное заключается в том, что он и прекрасен, и вместе с тем прост. Несомненно, он знает себе цену и может сам судить о себе. Может ли такое совершенство не осознавать себя? Достаточно ведь легкого дуновения ветерка, случайной игры вечернего освещения, незаметного колыхания листьев — и красота нарушается и уже совсем не кажется такой волшебной.

В 1843 году, в 1844 и в 1845 годах господин В. часто пользовался этим буком. Господин В. был родом из Шишильяна, это в двадцати километрах отсюда по извилистой дороге, в ложбине, что лежит довольно высоко. Никто туда не ездит. Ездят в другие места: в Клелль (это в том же направлении), в Ман и даже дальше; во многие места ездят, но не в Шишильян. А чего там делать, зачем туда ехать? Чего там не видали, в Шишильяне? Там все, как и здесь. Как и в других местах, конечно. Но в других местах, к востоку или к западу, встречаются кое-где открытые горизонты, пейзажи с рощицами или с живописными перекрестками дорог. В 1843 году двадцать один километр — это немало. Ходили тогда в рабочей блузе, в сапогах, ходили пешком или ездили верхом на муле, неторопливым шагом. Так что поход или поездка в Шишильян были делом редким.

Не думаю, что сейчас в Шишильяне остались какие-нибудь представители рода В. Семья не вымерла, но людей с этой фамилией там не осталось. Не найти ее на вывеске бистро или бакалейной лавки, нет ее и на доске, прикрепленной к памятнику тем, кто погиб.

Есть люди с фамилией В. подальше, в сторону перевала Мене. Дорога туда ведет через лес, где есть сотни огромных и очень красивых буков, но ни один не сравнится с тем, что растет возле лесопилки Фредерика. А вот если спустишься по склону, то за перевалом, в Ди, вот там — да, там есть люди с фамилией В. На третьей ферме справа от дороги, на лугу, где вода из родника вытекает по желобу, сложенному из двух черепиц, там, в палисаднике, какие бывают перед домами кюре, растут мальвы. Если вы попадете туда летом, во время каникул, или на Пасху (хотя на Пасху там еще бывают заморозки), вы увидите, быть может, возле мальв худощавого юношу с очень темными волосами, небольшой бородкой, подчеркивающей огромные мечтательные глаза. Когда бы я его ни видел, он сидел с книгой. Читал «Сильвию» Жерара де Нерваля. Так вот он — один из рода В. Он учился в педагогическим училище то ли в Балансе, то ли в Гренобле. А читать «Сильвию» в этих местах — занятие необычное.

Под перевалом Мене проходит тоннель, приспособленный для проезда не больше, чем какая-нибудь старая галерея заброшенной шахты. А склон в сторону Ди, куда выходит тоннель, — это просто хаос застывших волн из камней серо-голубого цвета между темными полосами елей, спускающимися откуда-то сверху, среди скатов породы грязно-розового или серого цвета, похожих на земляных моллюсков, а ниже на многие километры тянутся темные пятна озер, где во время сильных ветров бушуют волны. Вот почему я и говорю: «Сильвия» здесь выглядит довольно странно, потому что ферма, которая называется «Ширузы», расположена в стороне от других селений, и судя по ее толстым стенам, по крыше, по дверям и окнам, прячущимся между огромными арками, дом словно боится чего-то. Вокруг нет деревьев. Кажется, дом изо всех сил старается уйти в землю, поскольку только там он может спрятаться. Выгон, что за домом, словно нависает над крышей. Палисадник окружен, если не ошибаюсь, проволочной изгородью и там непонятно почему растут мальвы. Вот на их фоне я и увидел господина В. (Амедея), сына. Он читал «Сильвию» Жерара де Нерваля. Ни отца его, ни мать я не видел; не знаю, есть ли у него братья и сестры, знаю только, что он — один из этой фамилии, что в то время он учился в педагогическом училище то ли в Балансе, то ли в Гренобле, а каникулы проводил здесь, в своем доме.

Не знаю даже, родственник ли он, потомок ли того В., что жил в 1843 году. Факт тот, что он — представитель единственной семьи, носящей фамилию В. вблизи — сравнительно вблизи — Шишильяна.

Я не знаю точно, каким был тот, что жил в 1843 году. Никто не мог мне сказать, был ли он высок ростом или не очень. Мне он представляется с бородой, как тот юноша, что читает Жерара де Нерваля, с очень черными кудрявыми волосами, но борода не очень густая и сквозь нее просматривается форма подбородка. Не очень красивая борода, но все же борода, — мне кажется, я ясно излагаю, — борода необходима, обязательно нужна. Высокий? Право, не важно, он мог быть и невысоким, но коренастым, причем наверняка очень сильным.

Мой друг Сезара, что живет в Пребуа, написал несколько брошюрок по истории края. Я у него расспрашивал об этом господине В. Среди книг и картин у него я нашел немало портретов Картуша и Мандрена,[1] изображений оборотней с оскаленными мордами (точность поразительная — все зубы видны). Есть у него портреты двух-трех злодеев, душителей пастушек, и даже немало сведений о некоем Броше, нотариусе из Сен-Бодийо, который растратил все свое состояние на какую-то светскую львицу. Но о человеке с фамилией В. из 1843 года — ни слова.

А Сезара, между прочим, знает эту историю. И все в округе ее знают. И вот решил я об этом рассказать, иначе вам никто ничего не скажет. Сезара сказал мне: «Все молчат из чувства деликатности. Его считали больным, умалишенным. Стараются не раздувать историю. Люди уверены в себе, знают, что не кинутся завтра же останавливать автобусы на шоссе, но допускают, что при определенных обстоятельствах все же могут выкинуть какой-нибудь номер. Так что не стоит говорить о таких вещах, привлекать к ним внимание».

Я ему говорю: «Ну так давай, расскажи, ты же не все сказал!» — «Да все я сказал, — отвечает он. — Чего мне от тебя скрывать?» Конечно, он историк, он ничего не скрывает: он объясняет. А то, что случилось, — намного интереснее, так я думаю.

* * *

43-й год (1843-й, конечно). Декабрь. Зима началась рано, но как бы нехотя. Каждый день дует ветер; облака собираются в дуге между Арша, Жоконом, Плени, Пастушьей горой и Авером. Тучи уже и в октябре достаточно черные, а к ним добавились ноябрьские, еще более черные, а потом — декабрьские, совсем черные и очень тяжелые. Все они скапливаются над нами и стоят неподвижно. Свет днем сперва зеленоватый, потом серый, потом черный, но какой-то особенный — черный с темно-красными отблесками. Неделю назад еще виден был пик Авер, что у Жокона, опушка ельника, поляна, заросшая горечавкой, небольшая часть пастбищ, спускающихся с гор. Потом тучи затянули все это. Вот так. Правда, тогда еще видны были Префлёри и стволы деревьев, оставшихся от лесоповала, потом тучи опустились еще ниже и закрыли Префлёри и стволы деревьев. Тучи остановились на уровне дороги, поднимающейся к перевалу. Видны были клены и старый дилижанс, отходящий на Сен-Морис в 12:15. Снег еще не выпал, и все, кому надо было, спешили пройти по перевалу в ту или в другую сторону. Еще хорошо был виден постоялый двор (сейчас этот дом называют «Тексако», из-за развешенной на стенах рекламы смазочного масла для машин), так что конные обозы спешили перебраться за перевал, пока проезд был еще свободен. Видно было, как спускается с перевала кабриолет фирмы, торгующей метизами в Гренобле. А когда он возвращался, то это означало, что скоро перевал занесет снегом. Потом тучи затянули дорогу, «Тексако» и все вокруг. Только внизу, на лугах Бернара, виднелись живые изгороди.

Сегодня утром еще видны все два десятка домов деревни, с густой пурпурной полосой под навесом, но уже не виден шпиль колокольни, его словно под корень срезала туча, как раз над башенками, указывающими юг, север, восток и запад.

И сразу после этого начинается снегопад. К полудню все становится белым, все покрывается снегом, и тогда уже никого и ничего не видно, звуки — и те пропадают. Тяжелый дым из труб окутывает крыши домов. Снежинки, как белые бабочки, порхают на фоне темных окон, и из-за них дым вдруг каясется каким — то розовым, словно свежая кровь, а в каком-нибудь из окон появляется рука, словно похожая на качающийся метроном. Она стирает иней со стекла, потом из-за нее выглядывает усталое, жестокое лицо.