Осаму Дадзай - Припадаю к вашим стопам...

***

Выслушайте, выслушайте меня, повелитель! Я расскажу все.

Этот человек ужасен. Да, да, отвратителен и жесток. А-а-а, Он просто невыносим. Он должен умереть...

Хорошо, хорошо, я буду говорить спокойно.

Он должен умереть. Он враг всем людям.

Да, я расскажу все, что знаю, ничего не утаю. Я знаю, где Он скрывается. Я скажу вам. Замучьте, уничтожьте его.

Он — мой учитель, мой господин. А лет Ему столько же, сколько и мне. Тридцать четыре. Чем же Он лучше? Он такой же человек, как и я. Но знаете ли вы, как жестоко Он обращался со мной? Как издевался? Все, хватит, надоело. Я терпел, пока мог. Но стоит ли смиряться, когда душит гнев? А ведь до сих пор я пытался еще тайком уберечь Его! Никто не знает об этом. А сам Он не замечает. О нет! Он знает, отлично знает. И именно поэтому еще больше презирает меня. Гордец! Он вынужден при бегать к моим услугам, и это вызывает Его досаду. Самонадеянность, доходящая до глупости! Он, видите ли, изволит полагать, что, принимая чьи-то услуги, проявляет слабость. Ну конечно, ведь больше всего на свете Он хочет прослыть всесильным! Это просто смешно! Мир не таков. Но именно в этом мире мы живем и должны поэтому, пробивая себе дорогу вперед, подобострастно склоняться перед одними и оттеснять других. Ничего другого нам просто не остается.

А вообще говоря, что Он может? Да ничего! У Него на губах молоко не обсохло! Ведь не будь рядом меня, Он давным-давно умер бы где-нибудь в поле вместе со своими болванами-учениками. «Лисицы имеют норы, и птицы небесные — гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где преклонить голову».

Да, да, это верно! Откровенно говоря, Его поведение не вызывает у меня ничего, кроме отвращения. На что способны эти Его Петр, Иаков, Иоанн, Андрей, Фома — сборище идиотов, они толпой ходят за Ним по пятам, осыпают Его слащавой лестью, от которой мороз продирает по коже, без конца приходят в экстаз, фанатически веруют во все эти небылицы о Царствии Божьем. Глупцы! Надеются, что, если оно наконец наступит, это Царствие Божье, сядут они по Его правую и левую руку.

Вот и в тот вечер они проявили полную беспомощность, и, если бы я не оказался достаточно расторопным и не ухитрился раздобыть еды, мы бы все умерли с голоду. Ведь это правда! Я давал Ему возможность проповедовать, а сам тайком выманивал пожертвования у толпы, выпрашивал деньги у деревенских богатеев, не гнушался никакой работой: обеспечивал им ночлег, покупал одежду и пищу, но куда там, несмотря на все мои заботы, ни Он сам, ни эти идиоты-ученики не сказали мне ни слова благодарности. Да что там говорить о благодарности! Он делает вид, будто и знать ничего не знает о моих каждодневных хлопотах, и продолжает требовать все большего. Вот есть у нас всего пять хлебов да две рыбы, так нет же, Он обязательно скажет: «Дай пищу всем, кто стоит перед нами». Ну вот я и изворачиваюсь и ухитряюсь в конце концов достать все, что Он хочет. А что остается делать? Так что я не раз помогал Ему в чудесах и опасных фокусах.

Вы можете подумать, что я просто скуп, но это не так. Больше того, я умею ценить прекрасное. А Он действительно прекрасен. Он бескорыстен, как ребенок, и я не упрекал Его, когда деньги, которые я копил, чтобы каждый день иметь хлеб, Он раздавал направо и налево безо всякой нужды, не оставляя себе ни гроша. Он действительно прекрасен. Пусть я и торговец по природе своей, но высокие побуждения мне не чужды. Поэтому я молчу даже тогда, когда Он бессмысленно растрачивает жалкие гроши, с трудом накопленные мной. Да, я молчу. Но ведь Он-то, Он мог бы сказать мне хоть одно ласковое слово?! Но нет, кроме грубости и жестокости, от Него ничего не дождешься.

Однажды, это было весной, Он беспечно прогуливался по берегу моря и вдруг подозвал меня к себе и сказал:

«Окажу и тебе услугу. Я понимаю, что мучит тебя. Но нельзя же всегда ходить с таким удрученным видом! Показывать на лице своем печаль, грызущую сердце, достойно лицемера. Ибо это они принимают на себя мрачные лица, чтобы люди узнали об их печали. Если искрення вера твоя, то, даже когда тебе грустно, будь беззаботен, помажь голову твою, умой лицо твое и улыбайся. Ты не понимаешь Меня? Не перед людьми раскрой печаль свою, но пред Отцом твоим, который втайне. Ведь печаль — она в сердце каждого».

Я слушал Его, и рыдания подступали к горлу:

«Нет, даже если не поймет меня мой Небесный Отец, даже если люди не узнают о моей печали, мне будет довольно того, что Ты, только Ты один, понимаешь меня.

Я люблю Тебя.

Как бы сильно ни любили Тебя другие, их любовь ничтожна рядом с моей. Никто не может любить Тебя так, как я. Петр и Иаков да и все остальные идут за Тобой потому лишь только, что надеются на будущие блага.

И только я знаю.

Я знаю, что, даже если не отставать от Тебя ни на шаг, ровно ничего не получишь. Но расстаться с Тобой я не в силах. Я не понимаю, что со мной происходит. Но если Ты покинешь этот мир, сразу же умру и я. Жить я больше не смогу.

Знаешь, меня неотступно преследует одна мысль. Одну мечту я тайком вынашиваю в сердце своем. Я мечтаю о том времени, когда, расставшись со своими недостойными учениками и бросив проповедовать учение Отца Небесного, Ты смиренно, как простой смертный, будешь жить долго и спокойно вместе с матерью своей Марией и со мной, только с нами двумя. У меня на родине сохранился маленький дом. Еще живы мои старики. Около дома — сад. Весной, как раз сейчас, цветут персики, и это прекрасно. Там можно спокойно и радостно прожить всю жизнь. Мне хотелось бы всегда быть рядом и прислуживать Тебе. Ты найдешь себе хорошую жену...»

Так сказал я Ему, а Он только усмехнулся и вымолвил тихо, словно говорил сам с собой:

«Петр и Симон — рыбаки. У них нет персиковых садов. Иаков и Иоанн тоже нищие рыбаки. У них нет земли, где они могли бы спокойно и радостно прожить всю жизнь».

И тихо пошел по берегу моря.

Это был единственный раз, когда я мог поговорить с Ним по душам, ни до этого, ни после Он ни разу не удостоил меня откровенной беседы.

Я люблю Его.

Если Он умрет, умру и я. Он никому не принадлежит, Он принадлежит мне. И если вдруг придется передать Его в чьи-то чужие руки, я убью Его, прежде чем передам.

Бросив отца, мать и родную землю, я последовал за Ним. Я не верю в Царствие Небесное. И в Бога не верю. Не верю я в Его Воскресение. Почему именно Он должен быть Царем Иудейским? Разве это возможно? Глупые, презренные ученики верят, что Он посланец Божий, и прыгают от восторга, внимая Его речам о благах Царствия Небесного. Но их ждет разочарование, я уверен. Он обещает, что возвышающий себя унижен будет, а унижающий себя возвысится. Разве может мир так измениться? Это ложь! Все, что Он говорит, — вздор, от начала до конца. Ни одному Его слову я не верю. Я верю только в Его красоту. В мире больше нет таких прекрасных людей. И любовь моя чиста.

Вот и все. Я не думаю ни о каком вознаграждении. Не так я низок, чтобы следовать за Ним в надежде на Царствие Божие и будущие блага. Нет, я просто не хочу разлучаться с Ним. Мне достаточно быть рядом, внимать словам Его, любоваться Его лицом. Как бы я хотел, чтобы Он бросил свои проповеди и жил долго вдвоем со мной, только со мной. Ах, если бы это было возможно! Как бы счастлив я был! Я верю только в радости земной жизни. И не пугает меня Страшный суд. Почему, почему не принимает Он мою чистую, бескорыстную любовь? А-а-а...

Убей Его, повелитель!

Мне известно, где Он скрывается. Я провожу.

Он презирает меня, ненавидит. Я вызываю у Него отвращение. Я достаю Ему и Его ученикам хлеб, спасаю их от голода и жажды. Почему же, почему они презирают меня?

Слушайте! Это было шесть дней тому назад.

Когда Он вкушал пищу в доме Симона из Вифании, младшая сестра Марфы, Мария, украдкой вошла в комнату с алебастровым сосудом нардового миро, и возливала Ему на голову, и замочила одежды Его. Но она не только не попросила прощения, а преспокойно склонилась перед Ним и отерла волосами своими ноги Его, и дом наполнился благоуханием от миро.

Что-то тревожное почудилось мне в том, и, охваченный внезапным гневом, я крикнул женщине:

«Как смеешь ты вести себя так, недостойная! Посмотри, ты замочила всю Его одежду! К чему такая трата? Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? Сколько бы это им доставило радости! Зачем делать то, что никому не нужно?»

А Он — Он бросил суровый взгляд в мою сторону и сказал:

«Что смущаете женщину? Она доброе дело сделала для меня. Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня — не всегда. Мне скоро уже никто не сможет подать милостыни. Я не скажу вам почему. Только эта женщина знает причину. Возливши миро сие на тело Мое, она приготовила Меня к погребению. Истинно говорю вам: где в целом мире не будет проповедано о Моей короткой жизни, сказано будет в память ее и о том, что она сделала».

Кровь прилила к Его бледным щекам, и они потемнели.