Разипурам Нарайан - Добровольное рабство

Р. К. Нарайан

ДОБРОВОЛЬНОЕ РАБСТВО

Никто в доме не знал ее имени. Никто и не задумывался над тем, что у нее есть другое имя, кроме «Айя»[1]. Дети понятия не имели, когда она появилась в их семье: ведь когда ее наняли, старшему было всего полгода; теперь ему было семнадцать лет и он учился в колледже. После него было еще пятеро детей, и младшей уже исполнилось четыре.

С каждым из них айя заново переживала свое младенчество, шла с ними в ногу, пока они не обгоняли ее и не уходили вперед. А тогда скатывалась обратно к самому младшему и с ним опять начинала расти. Можно сказать, что пределом для нее был шестилетний возраст; выше этой черты она делалась для всех помехой и мученьем. Так, например, ей трудно было ужиться в мире прислуги, состоявшей из повара, двух домашних слуг, горничной, садовника и его бесплатного помощника. Их шутки были ей непонятны, их споры ее не интересовали, и вдобавок она передавала хозяйке все, что узнавала сама. Садовник однажды чуть не лишился места, когда неуважительно отозвался о хозяине, о чем айя и не преминула донести. Она сама себя назначила табельщицей и зорко следила за тем, чтобы на работу приходили вовремя. Завидев опоздавшего, старуха на таких высоких нотах требовала у него объяснения, что на шум выходила хозяйка дома и взимала с него штраф.

Эту работу она взвалила на себя сама и по собственной же воле приглядывала за учителем, который приходил по утрам обучать детей арифметике и английскому языку. Все время, пока шел урок, она маячила в комнате, потому что боялась, как бы он не стал мучить детей. Любой учитель представлялся ей личным врагом, любая школа-тюрьмой. По ее мнению, люди, отдававшие детей в школу, проявляли изощренную жестокость. Она твердо запомнила, как ее два сына (теперь уже деды), приходя домой, просили у нее три пайсы на покупку травы, из которой делалась мазь, необходимая для подготовки кожи к завтрашним щипкам и палочным ударам. Они говорили, что покупать эту траву им велел сам школьный инспектор. Это входило в курс обучения. Не раз она спрашивала: «А вы-то почему стоите столбом и даете себя бить?» — «Приходится, — отвечали мальчики. — Это входит в программу. Учитель не получит жалованья, если не будет нас бить по нескольку раз в день». Ничего другого узнать об учителях старухе не довелось. Вот она и следила во все глаза за домашним учителем. Стоило ему повысить голос, как она вмешивалась: «С этими ангелами ваши штучки не пройдут, лучше и не пробуйте. Они не какие-нибудь там обыкновенные дети. Если что, мой хозяин живо упечет вас в тюрьму. Смотрите».

Еще она, тоже по собственному почину, следила за тем, чтобы мальчик из булочной не ездил на велосипеде по газону, чтобы почтальон не оставлял газеты в детской, а слуги не вздумали подремать после обеда. Кроме того, она прислуживала гостям, чистила их одежду, отдавала в стирку их белье. А главное — когда все уходили из дому, она затворяла двери, задвигала засовы и, усевшись на парадном крыльце, превращалась в сторожа. Все это были ее второстепенные обязанности. Основная же ее работа, за которую она получала еду два раза в день, пятнадцать рупий в месяц и три новых сари в год, занимала больше двенадцати часов в сутки.

В шесть утра маленькая Радха, младшая дочь хозяев, просыпалась в своей детской на втором этаже с криком «Айя!». И айя, старая, грузная, бегом бежала наверх, потому что крики Радхи следовали один за другим почти без перерыва. Едва она подходила к кроватке и раздвигала москитную сетку, Радха спрашивала:

— Айя, ты где была?

— Все время была тут, мое золотце.

— Всю ночь была?

— А как же, всю ночь.

— Ты спала или так сидела?

— Да неужели ж я лягу, пока моя Радха спит? Сидела и нож в руке держала. Если бы какие злые люди попробовали к тебе подойти, я бы отрубила им головы.

— А где нож?

— Вот только что снесла вниз.

— Ты мне покажешь нож?

— Что ты, детям на него нельзя смотреть. Вот как подрастешь, станешь большой девочкой, такой высокой, что дотянешься до замка вон того шкафа, тогда я тебе и нож покажу. Ты хочешь вырасти большая-пребольшая?

— Хочу. Тогда я сама буду открывать шкаф и доставать печенье, да?

— Да, да, но если будешь валяться по утрам, то никогда не вырастешь. Вставай, умывайся да пей молоко, тогда знаешь как быстро будешь расти? Вон три дня назад встала как умница и сразу подросла.

Выпив стакан молока, Радха бежала в сад и требовала, чтобы айя играла с ней в поезда. Айя выносила из дому трехколесный велосипед и куклу. Радха садилась на велосипед, прижав куклу к груди, и айя, согнувшись в три погибели, толкала велосипед сзади. Велосипед изображал поезд, цветочные горшки — станции, а круглая клумба с папоротниками — Бангалур. Айя была машинистом, кукла — Радхой, а Радха — иногда ее матерью, а иногда тем человеком, что велит поезду остановиться или снова двинуться в путь. Время от времени айя давала себе передышку, доставала свой мешочек и совала в рот немного табачной жвачки.

— Почему поезд остановился? — спрашивала Радха.

— Винтик ослаб. Я его подкручиваю.

— Ты что-то жуешь?

— Да, только это не табак, это лекарство от головной боли. Я его купила у торговца на этой станции.

— А тут разве есть такой торговец?

— Ну да, вот он. — И айя указывала на куст жасмина.

Радха говорила, обращаясь к кусту:

— Милый торговец, дай мне хорошего лекарства для моей бедной айи. У нее очень болит голова, доктор.

В Бангалуре поезд стоял долго. Тут айе предлагалось поспать на песке, а Радха с ребенком ходила осматривать город. Игра продолжалась, пока мать не звала Радху в дом купаться, после чего айя часок бывала свободна.

В полдень она уже сидела на полу в детской, среди игрушек, до нелепости громадная рядом с крошечными слонами и лошадками, куклами и посудой. От Радхи ее отделяли каких-нибудь три шага, но считалось, что каждая живет в своем доме. Они готовили обед, читали молитвы и ходили друг к другу в гости. Для Радхи не составляло труда вскочить с пола и навестить айю, для айи же совершить таким же образом ответный визит было бы пыткой, поэтому она только наклонялась вперед, и это значило, что визит состоялся. Через час айю начинало клонить в сон, и она говорила:

— Ну, Радха, вот и вечер настал. Давай ложиться спать, чтобы завтра встать пораньше.

— А разве уже вечер?

— Конечно. Я лампу еще когда зажгла, — отвечала айя, указывая на какую-нибудь безделушку, обозначавшую лампу.

— Спокойной ночи, айя. Ты тоже ложись.

Айя расчищала себе место на полу и ложилась.

— Айя, ты спишь?

— Да, только не по-настоящему, а как будто, — раз за разом повторяла айя, и очень скоро Радха засыпала.

В четыре часа айя опять приступала к работе. Радха не давала ей вздохнуть до восьми часов, когда ей полагалось ложиться. А улегшись в постель, требовала сказок. Айя, сидя на полу возле кроватки, рассказывала ей сказку про черного шимпанзе, который залез в мешок с толченым мелом, стал белым и женился на принцессе; на свадьбе кто-то брызнул на него водой, и он опять почернел, его выгнали из дворца, но вскоре дхоби сжалился над ним, отмыл его, отбелил и прогладил, после чего принцесса опять его полюбила. Выслушав сказку до конца, Радха иногда заявляла: «Мне не хочется спать. Давай во что-нибудь поиграем». Тогда айя спрашивала: «Ты что, хочешь, чтоб пришел старик?» Упоминание о старике действовало безотказно. Им пугали всех детей, одного за другим. Считалось, что его держат взаперти в старой собачьей конуре за домом. Он вечно кричал, чтобы ему отдали айю. Готов был в любую минуту вырваться на волю и унести ее. Айя отзывалась о нем в самых резких выражениях: «Я избила этого мерзавца до полусмерти. Плохой он человек, урод, обезьяна. Ни на минуту не оставляет меня в покое. Коли не будешь спать, где же мне взять время, чтобы загнать его обратно в конуру?»

Раз в три месяца айя помадила и причесывала волосы, надевала яркое сари и, распрощавшись по очереди со всеми домочадцами, отбывала в Сайдапеттаи. Там был ее дом. О том, что это далекое жилище действительно существует, можно было судить только по тому, что в конце каждого месяца во дворе позади хозяйского бунгало появлялось двое разбойничьего вида мужчин. Айя называла их не иначе как «мои сайдапеттайские бандиты».

— Зачем ты им потакаешь? — спрашивала ее иногда хозяйка.

— А что я могу поделать? Это я за то расплачиваюсь, что носила их десять месяцев. — И, получив свое жалованье, она почти все его разделяла между ними.

Она была такая старая, грузная, такая неповоротливая, что многие удивлялись, как она ухитряется влезть в автобус, добраться до Сайдапеттаи и вернуться. Но к вечеру она неизменно возвращалась и потихоньку совала Радхе подарок — пакетик мятных леденцов, — потихоньку, потому что ей много раз наказывали ни в коем случае не давать детям грязные сласти.