Разипурам Нарайан - В ночь урагана

Р. К. Нарайан

В НОЧЬ УРАГАНА

Словоохотливый хозяин рассказывал:

— Работу я наконец нашел в Визагапатаме. Там один важный банкир строил себе виллу на Приморском шоссе, и он положил мне двадцать пять рупий в месяц и дал домишко для жилья. Он назвал меня строительным надзирателем. Раньше я о такой должности и не слыхал, однако быстро смекнул, что от меня требуется. Надзирателю поставить себя нелегко: подрядчик считает тебя выскочкой, каменщику мерещится, что ты лезешь не в свое дело, а плотник воображает, что он тебе ровня. Надо хорошенько понять, в чем твои обязанности, и тогда все пойдет гладко. А обязанности твои в том, чтобы не давать спуска подрядчику, каменщиков держать в страхе и делать вид, будто бережешь каждую хозяйскую рупию.

Можете мне поверить, я тогда считал, что я самый везучий человек во всем Мадрасском округе. Во-первых, мне в том повезло, что работа легкая. Надзирал я обычно из окна, лежа в постели. Во-вторых, в том повезло, что мы с женой жили душа в душу. Нрав у нее в то время был ровный, кроткий — может, потому, что она еще не произвела на свет нашего первенца: он должен был появиться месяца через два. В-третьих, в том повезло, что местность там была — красивей не сыщешь. От моего крыльца до моря было шагов десять, не больше.

Как-то в ноябре я поднялся этак в половине десятого, смотрю — а на улице почти совсем темно. Рабочие собрались возле моего дома и просят, чтобы я их отпустил, потому что, видите ли, будет ненастье. Я строго ответил, что никаких глупостей не потерплю, и отправил их обратно на работу.

Попозже я шел по Базарной улице, и вокруг чувствовалась какая-то гнетущая тишина. Было половина одиннадцатого утра, а все еще толком не рассвело. Некоторые лавки уже закрывались. А я как увижу, что в дневное время лавки закрываются, так сразу чую недоброе. И люди вокруг все точно были чем-то перепуганы. Из школы высыпала орава ребят, от их веселого гомона как будто стало полегче на сердце. Но один малыш горько плакал. Я его спросил:

— Ты о чем?

Он проговорил сквозь слезы:

— Сегодня наступит конец света? Это правда? Нам так учитель сказал.

Когда я вернулся домой, жена сообщила мне дрожащим голосом, что нынче наступит конец света. Тут же она стала уверять меня, что все это выдумки, а потом неестественно рассмеялась. Я выдавил из себя какую-то дурацкую шутку насчет конца света и посоветовал ей захватить с собой на тот свет только самые лучшие свои сари.

Около полудня я убедился, что рабочие бросили работу и разошлись по домам без моего разрешения.

Не помню точно, когда именно началась заваруха. Часа в три стихии уже бушевали вовсю, словно сговорившись обрушить всю свою долго копившуюся ярость на человека. Кокосовые пальмы, что росли вдоль берега, раскачивались и гнулись чуть не до земли. Море в зловещем полусвете выглядело грозным. Не верилось, что это то же самое море, которое порой навевало на меня чувствительные мечты. Вода была красно-коричневая, цвета крови, перемешанной с грязью. Каждая волна вздымалась без малого на высоту пальм, готовая в любую минуту упасть и поглотить землю. Из этого бурого поблескивающего простора в воздух поднимался страшный шум, что-то там все время бурлило и шипело.

Моя жена долго сидела неподвижно, в удрученном молчании, а потом легла, сказав, что ей нездоровится. Она побледнела, очень нервничала. Я зажег лампу, сел у ее изголовья и пытался развлечь ее, вычитывая ей интересные новости из газеты. А море уже орало и бесновалось, как дьявол, ветер кровожадно визжал, и дождь стучал по крыше, как тысяча молотков по листу железа. Жена выслушивала мои самые увлекательные новости в мрачном молчании. Потом начала тихонько постанывать и жаловаться на боли в пояснице.

Часам к восьми вечера ей стало хуже. Я не знал, что делать. Между стонами она выговорила, что надо затопить печку и приготовить еду. Я, кряхтя, поплелся на кухню. Голод точил мне желудок. Уж кажется, я в жизни всему выучился, только что не на велосипеде ездить, а вот огонь разжечь не умею. Для меня всегда было загадкой, как наши женщины с этим справляются, честь им и слава. Я до отказа набил топку дровами, потом стал искать коробок со спичками и нашел его на подоконнике, а окно-то было открыто.

Я стал чиркать спичками, извел их штук пятьдесят — и хоть бы струйка дыма. Пятьдесят первой спичкой я зажег газету и попробовал газетой поджечь дрова. Одна газета за другой сгорала, а дрова — ни в какую, я только пальцы себе сжег. И к слову сказать, я тогда подивился, как это бывает, что загораются дома и лавки. Тесная кухонька была полна дыма, набилось мне его достаточно и в нос и в глаза.

Я вернулся из кухни в комнату очень сердитый. Жена спросила, поел ли я, и в ответ услышала грубость. Пережить ураган я еще надеялся, но голод — нет. Жена напомнила, что в кладовке оставалось немного молока. Кладовкой торжественно именовался закуток все в той же злосчастной кухне. Я бросился туда. Я уже собрался залпом выпить все молоко, но спохватился, что оно в любую минуту может понадобиться жене. Я отставил молоко, решив набить желудок чем попало, и стал шарить по полкам кладовки, совать руку во все банки подряд. Наконец я сунул руку в банку с финиками и тут же взвыл и отдернул руку. В банке сидел большой черный скорпион.

Укус давал себя чувствовать. Я прыгал и выл от боли. Потом стал кататься по полу.

А ураган между тем набрал полную силу. С крыши сыпалась черепица. В моей гостиной календари и картины летали по воздуху, как метательные диски. Пол был залит водой — ни одного сухого места. Еще немного — и дом рухнет. И все бы еще ничего, но боль от укуса была нестерпима. Я прошлепал через гостиную в спальню жены. Она стонала то громче, то тише и корчилась на постели, как червяк. А я стоял, смотрел и не знал, что делать.

Потом она призналась мне, что у нее начались роды. Этого еще недоставало! Я так обозлился, что обругал ее — не могла выбрать другого времени!

Когда боль отпустила, она сказала:

— Мне не хочется тебя затруднять, но, может быть, ты сходишь за помощью?

За помощью? А куда я пойду? Кто выйдет на улицу, когда там такая свистопляска? Да и кого я здесь знаю?

Однако я взял зонт и фонарь, сказал ей, чтоб не унывала, и пустился в путь. Дорогу перед моим домом частью смыло, на ее месте плескалась морская вода. Я решил кратчайшим путем добраться до дома соседа, стоявшего на пригорке. А зонт уже вырвало у меня из рук и унесло неведомо куда. Затем потух фонарь — так называемый противоураганный. Я шел в темноте, ушибая ноги о камни, спотыкаясь о кусты кактуса, и спину мне приятно холодили струи дождя, стекавшие за воротник. Я чувствовал, что предаюсь во власть демону. Казалось, ветер вот-вот сложит меня пополам, поднимет в воздух и швырнет о землю, а не то завяжет мое тело в сотню узлов. Справа и слева трещали и валились деревья. С избитыми, окровавленными ногами я, пыхтя, поднялся к дому соседа. И только когда я очутился у него на крыльце, мне стало ясно, как опрометчиво я поступил. Сосед-то был европеец; он служил в полиции — был полицейским инспектором или что-то в этом роде — и держал злющего бульдога. В общем, такой букет, что хуже некуда! Я поспешно ретировался.

Отойдя от дома, я остановился в нерешительности. Жил я в этих местах недавно. Мало того, что ни с кем не был знаком, а даже не знал, где кого искать. И вдруг я вспомнил, что здесь неподалеку живет врач — в огромной, похожей на замок вилле под названием «Вид на океан». Я направился туда, посасывая укушенный скорпионом палец, в котором точно пульсировала не кровь, а тысяча иголок. Вдруг я услышал, что плачу — навзрыд, как малый ребенок.

Я бегом одолел бесконечные склоны и ступени и оказался на веранде «Вида на океан». Минут двадцать я изо всех сил стучал в дверь. Потом стал бегать вокруг дома и кричать. Отворилось окно, и женский голос спросил, кто здесь. Глупый вопрос! Как будто она могла все обо мне узнать, чуть только я назову себя! Все же я вкратце рассказал ей мою несчастную жизнь вплоть до этой минуты, но она, конечно, не расслышала ни слова. Тогда она спросила, как меня зовут. Я прокричал свое имя. Кругом стоял такой шум, что вопросы и ответы приходилось повторять раз по десять. Это было очень утомительно. И хорошо же я, наверное, выглядел — мокрый до нитки, волосы прилипли ко лбу, одежда вся в грязи. Я уже понимал, что женщина приняла меня за бандита. Как можно смиреннее я спросил ее, дома ли доктор. Собрав последние остатки мужества, она ответила, что доктора нет — он уехал в Бомбей и вернется только через месяц. А потом добавила ни к селу ни к городу — наверно, чтобы произвести впечатление на бандита, — что в доме гостит много родственников и что они страшно разгневаются, если потревожить их сон. Я заверил ее, что я не бандит, и объяснил свое бедственное положение. Она как будто мне посочувствовала, но что ей было делать? Медицину-то знал ее муж, а не она и не те грозные родственники, что спали под ее крышей.