Филип Ридли - Крокодилия

Филип Ридли

Крокодилия

посвящается Терри

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Мы будем королями, ты и я

1

Это история о крокодилах. Конечно, и о многом другом тоже. Но в основном о крокодилах.

Когда я был маленьким, мама часто рассказывала мне истории. Я очень хорошо это помню. Она садилась на мою постель, когда мои губы были еще липкими и теплыми от какао, и в звуках ее голоса рождался новый мир. Она никогда не читала по книге. Все эти истории она сочиняла сама, сказки рождались с волшебной легкостью. В каждой из них непременно была принцесса с длинными рыжими волосами и голубыми глазами. Прекрасная и элегантная, но очень одинокая. Иногда она все же становилась не такой одинокой, когда находила — и здесь слезы наворачивались на мамины глаза — своего принца, Но потом она всегда теряла его, всегда. Я инстинктивно чувствовал, что мама считает себя этой самой принцессой. Но какао и мечты о ковбоях делали свое дело, и я неизбежно засыпал до того, как она заканчивала рассказ. Я знаю миллионы, миллионы историй. И ни у одной из них нет конца.

Мы жили в лондонском Ист-Энде. В районе Бетнел Грин. Здесь родились и мать, и отец. Мы жили в старинном доме — ему вполне могла быть и тысяча лет. Больше всего на свете мама хотела переехать куда-нибудь, где была бы ванна. Нам приходилось мыться в старом жестяном корыте: полночи оно наполнялось водой, столько же потом уходило на то, чтобы его опорожнить. Мы с сестрой мылись вместе. Сестра, на три года старше меня, была маленькой копией матери: рыжие волосы, голубые глаза, слезливая и скрытная. Я — по крайней мере, так было принято считать — пошел в отца. С этим выводом я боролся яростно, но безуспешно. У меня был его нос, видите ли. А раз у вас такой нос, как у отца, спорить не приходится.

Когда мне было двенадцать лет, я увидел этот сон. Мой член стал огромным, как дерево, до него было больно дотронуться. Красный, сверкающий, он свисал между ног, словно хвост гигантской ящерицы. Я подтянул его к губам и оттянул кожу так, чтобы обнажился великолепный шлем, гладкий и пульсирующий. Я облизал член языком и почувствовал, как мое тело пронзили сотни электрических разрядов. Пальцы ног изогнулись, словно их свела судорога. Желудок странно урчал, как от голода. Я откинулся и стал гладить огромный набухший член. Внезапно откуда-то донесся голос, слегка насмешливый, но все же дружелюбный.

— Кто ты? — спросил я.

— Я помогу тебе, — был ответ.

И некто сел у моих ног. Он стал мне дрочить, крепко и ритмично. Неожиданно вырвался фонтан спермы, залив нас обоих — меня и моего любовника. Сперма обволокла нас, как желе, застыв вокруг вязким коконом. Оболочка кокона была неровной и чешуйчатой, как шкура ископаемого чудища из джунглей. Я повернулся, чтобы разглядеть своего любовника. Но его лицо тонуло в тени.

Его руки, напротив, заливал свет. Он держал стопку фотографий.

— Взгляни на эти картинки, — сказал он. — На каждом снимке запечатлена история, и еще, и еще… — Он стиснул пачку в руках и стал перелистывать снимки, так что изображения сливались, словно в мультфильме. — А сейчас, когда смотришь все подряд, создается совсем другая история.

— Да, — подтвердил я удивленно. — Совсем другая.

Он продолжал показывать фотографии, поясняя:

— Это как музыкальная фуга. У каждого сюжета есть своя мелодия и структура, но если их собрать воедино — можно сказать, что истории преследуют друг друга — возникает новая мелодия.

Я восхищенно взирал на невидимого наставника. Я страстно жаждал увидеть его лицо, но проснулся.

Постель была влажной и пахла спермой. Меня это страшно смутило. Мне надо было торопиться в школу, но я принялся старательно заправлять белье. Сперма высохла, но следы остались. Мама не проронила ни слова, когда в четверг, как обычно, принялась за стирку. Она посыпала порошком следы моего прекрасного порока, уничтожив и сперму, и стыд.

По сути дела, с этого момента и начинается моя история. С той ночи, когда я впервые кончил во сне и проснулся, так и не разглядев лица своего любовника. Так что скажем, удобства ради, что история уже началась. Хотя ничего интересного не происходило еще шесть лет.

Шесть лет я спал, дожидаясь крокодилов.

2

— Конечно, живи здесь, — уговаривала меня сестра. — У нас есть свободная комната. Это рядом с твоим колледжем. Стивен не против. Да и потом сможешь иногда посидеть с ребенком. Мы никуда не выходим с тех пор, как родился Гаррет. Раньше мы со Стивеном все время гуляли. Помнишь? Вечеринки, клубы, кино, театр. Что угодно. А теперь вот Гаррет. Как гром среди ясного неба. И все прекратилось. Посмотри, Доминик, ты только посмотри на меня! Мне двадцать один, а я уже старуха. Мы ведь почти не разговариваем с родителями с тех пор, как выяснилось про Гаррета. Помнишь, как это было? Ох, они такие злые. Ничего удивительного, что ты хочешь от них свалить. Уверяю тебя, ты спятишь, если не уйдешь оттуда. Мама — упрямая как черт. А отец — зомби на колесах, как сказал про него Стивен. Они просто убогие люди. Переезжай к нам. Новый колледж в сентябре, новый дом. Новая жизнь. Все новое. Подумай хорошенько. Если останешься с предками, не сможешь даже никого к себе пригласить. Они даже комнату твоей не считают. Я уверена, мама роется во всех ящиках, как сумасшедшая сорока.

— Но как же Стивен?

— Стивен вовсе не против. Будете дружить. О, Дом! Ну разве ты не видишь? Ведь мы хотим, чтобы ты переехал, да ты и сам этого хочешь. Ты ведь хочешь?

— Да, конечно. Но…

— Никаких но. Поезжай домой. Пакуй чемодан и первым же поездом возвращайся сюда. Не волнуйся, если будешь поздно. Позвони, Стивен встретит тебя на станции. Мы приготовим тебе комнату, за лето обживешься…

— Анна, я…

Гаррет бросил в меня игрушечную машинку.

— Прекрати сейчас же, — сестра улыбалась. — Дядя Доминик с сегодняшнего дня будет жить у нас.

— Я еще не решил.

— Ты сам не знаешь, чего хочешь. Как всегда. Совсем как папа. В любом случае, — она откинула непослушную прядь, — ты можешь рассказывать мне всё, что у тебя происходит в колледже. Мне будет интересно. — Она зажмурилась от яркого солнца. — Давай-ка потише, Гаррет. У мамы голова болит.

Он снова швырнул машинку.

— О, маленькая дрянь. — Анна схватила его и отшлепала. — Теперь иди в сад. — Она выгнала его, захлопнула дверь и задернула занавески, чтобы избавиться от солнечных лучей и детского плача.

— Когда-нибудь убью этого маленького мудака. Я на это способна. Он не может утихнуть ни на минуту.

Я встал.

— Ну я пойду…. напролом и все такое.

— То есть?

— Скажу маме.

— Вот именно. Скажи ей. А она скажет папе. И все будет в порядке.

— Она взбесится, Анна.

— Дом, да она слова не скажет. А то ты ее не знаешь! Закусит губу и заявит, что ты можешь забрать из дома всё, к чему хоть раз прикоснулся, раз ненавидишь ее так сильно. А папа будет сидеть у телевизора и скажет: "Пока, сынок", когда ты будешь уходить.

Она открыла входную дверь.

Среди цветов в саду валялись консервные банки.

— Опять! — Она стала швырять их через забор в сад соседнего дома. — На прошлой неделе три каких-то панка поселились в соседнем доме. Теперь остался только один. Те двое смылись довольно быстро. Слишком там грязно даже для них, я думаю. Теперь каждый день у меня среди петуний куриные кости или консервные банки. У них ведь наверняка есть мусорные баки. Почему же они не могут туда кидать? Я уже просила Стивена что-нибудь сделать. Но ты ведь знаешь этого трусливого засранца. Он собственной тени боится.

— Анна…

— Да?

— Я думаю, что…

Вой из сада и звук падения.

— Гаррет.

— Мой маленький гномик, — сказала сестра.

Мама захлопнула чемодан.

— С чего ты решил переселиться к этой девчонке, просто не понимаю.

— Мама, послушай…

— Как ты мог так со мной поступить, Доминик? После всего, что наделала эта девчонка! После того, как она принесла нам столько горя. И теперь ты отправляешься жить с ней и с этим мужчиной!

— И ребенком, мама.

— Мне очень жаль бедного ребенка. Вот и всё. Мы вас обоих вырастили, как полагается. А она плюнула нам в лицо. Она намеренно забеременела, чтобы сделать мне больно и опозорить меня перед друзьями. Она шлюха, сынок. Шваль. И настраивает тебя против меня.

— Мама. Послушай. Ее дом ближе к моему колледжу. У меня будет собственная комната, я смогу рисовать. Мне нужны перемены. Мне уже восемнадцать.

— С каких это пор ты научился так рассуждать? Я тебя знаю лучше, чем кто-либо. Я тебя могу читать, как книгу, Доминик Нил. Читать тебя, как письмо, что тут скрывать… Ну что я еще могу сказать? Будь я проклята, если начну сейчас унижаться перед собственным сыном. Моей плотью и кровью. Мне просто жаль, что мы превратили твою жизнь в такой ад. Я всегда хотела, как лучше. От всего приходилось отказываться, чтобы ты ни в чем не нуждался.