Александр Сабуров - Силы неисчислимые

Герой Советского Союза

А. Н. Сабуров

Силы неисчислимые

Глава первая. ТАЙНА АНОНИМОК

Прислушиваюсь сквозь дрему. За окном беснуется вьюга. Шумят под ее напором сосны. Уже сгустились январские сумерки, а вставать все не хочется. Тепло, уютно в доме ветеринарного фельдшера Пустомолотова. Давно я так спокойно не отдыхал. Никто меня не будит, никто не идет с докладом, как будто партизанские будни на этот раз минуют меня стороной. Но вдруг за окном раздается отчаянный крик часового:

— Тревога! Воздух!..

А затем оглушительные, частые удары по подвешенному на дереве рельсу. Сбрасываю одеяло. Впотьмах под руку попадается все не то, что надо. Чертыхаясь, натягиваю на себя одежду. Ярко освещаются замерзшие стекла, над крышей поплыл шум моторов. Где-то неподалеку послышалась длинная с перебоями очередь. Что происходит? Из чего стреляют? Для зенитного пулемета очередь слишком редкая и неравномерная, а для автоматической мелкокалиберной пушки слишком длинная.

Бросаюсь к двери и — замираю. Нарастает вой падающей бомбы. От взрывов вздрагивает земля. Дребезжат окна. Звенит в буфете посуда.

Ничего себе выбрали безопасное местечко!

Но откуда взялись бомбардировщики? Как они могут летать в такую непогодь? Темень, мороз, пурга… Неужели предательство? Неужели шпион пролез к нам? Никак не могу заставить себя думать по-другому. Целый месяц мы шли по степным районам Брянщины, сражаясь с превосходящими силами оккупантов, и нигде враг так быстро не мог нас засечь на отдыхе. А вот сегодня утром только успели вернуться в Суземский район, давно полностью нами освобожденный от фашистов, и сразу налет. В таком мраке нашли…

Вглядываюсь в окно. Тьма непроглядная. Во всех домах то ли еще не зажигали, то ли все враз погасили огни. Но за околицей села, на высоком заснеженном берегу Неруссы, в зданиях школы и больницы, где сейчас разместились партизаны, мерцают два огонька. Не может быть, чтобы они послужили для врага ориентирами. Жду возобновления бомбежки. Но вокруг тихо. Только порывами налетает ветер, метет сухой снег, сердито рвет незапертую калитку, и она надрывно скрипит заржавленными петлями.

И вдруг слышу тревожные людские голоса:

— Убили!

— Ранили!

— Доктора!

— Медицина, черт вас побери!..

Выскакиваю на крыльцо.

Темные тени мечутся во дворе. Стараюсь перекричать шум ветра:

— Кого убили?

Мне пришлось несколько раз повторить вопрос, прежде чем кто-то отозвался.

— Павла Федоровича Реву ранило…

— Где он? Ведите меня к нему!..

Бегу не разбирая дороги. Павел Рева — мой самый дорогой друг. Мы с ним вместе дрались под Киевом, выходили из окружения. С первого дня организации отряда он — секретарь партийной организации. Сейчас Рева мой заместитель по снабжению. Это у нас, пожалуй, самый тяжелый пост. Не так-то просто накормить и снабдить хотя бы самым необходимым сотни людей в ограбленной фашистами местности. А Рева умел. И этот чудесный, незаменимый человек сейчас в опасности. Ничего не различаю вокруг. Бегу и бегу за Ларионовым, сбиваюсь с узкой дорожки, проваливаюсь в сугробы. В валенках уже полным-полно снега.

На крыльце школы останавливаюсь в изнеможении, одышка мешает двигаться дальше. Спрашиваю у Ларионова, кто еще пострадал. — Не знаю, ничего не знаю, бормочет он. — Вышел я из дома, слышу, кто-то плачет. Подбегаю. Это наш Васильев, глухой. Спрашиваю, что случилось? Молчит, только плачет. Вижу, взваливает на себя Реву. А Павел Федорович даже не стонет… Мне стало страшно заходить в комнату. Тихо открываю дверь. Полно народу. На полу на носилках лежит Павел. Наш партизанский доктор Александр Николаевич Федоров и медсестра Орлова туго забинтовывают ему ногу выше колена. В углу замечаю Васильева: ссутулился и не то плачет, не то стонет.

Лицо у Павла бледное. Он то и дело закрывает глаза. Видимо, старается скрыть нестерпимую боль, но выдают глубокие морщины, прорезавшие лоб, и крепко, до синевы, сжатые губы.

Встретившись со мной взглядом, он пытается улыбнуться. Бросаюсь к нему.

— Что случилось, Павел?

— Да ерунда, Александр! — Он с трудом разжимает губы: — Сам смастерил пулемет, им же и просверлил себе в ноге дырку.

— Кость не задета, — констатирует доктор Федоров. —Но дырка, надо сказать, очень большая, ведь патрон-то как снаряд. Хорошо, что навылет.

Только тут я вспомнил, что Рева задумал переконструировать наш отечественный противотанковый пулемет на зенитный. Бывший инженер Павел Рева со своим «ассистентом» — мастером на все слесарно-токарные работы Васильевым взялись за это с большим рвением и, как выяснилось, только что закончили работу, когда прилетел злополучный немецкий самолет. Друзья, конечно, не упустили возможности испытать свое оружие. Но впопыхах не успели как следует закрепить треногу, и, когда Васильев повел стрельбу, она свалилась, вместе с ней упал и Васильев. Растерялся парень, уцепился за ручки и не выпускает их. Ну пулемет и строчит вовсю, трясется и водит стволом из стороны в сторону.

— Уцепився за той пулемет, як мала дитына за грудь матери. Я бегаю туда-сюда, а ствол все на меня направлен. Ну и стрелял, пока все патроны не выпустил.

— И надо было вам открывать эту стрельбу! — не удерживаюсь от упрека. — Не могли дождаться светлого дня для ваших «испытаний»?

— Так немецкие литуны, как добрая мишень, сами к нам пожаловали. Мы и обрадовались, как дурни… — Павел был верен себе: беспощадно критикуя других, не боялся признать и свою ошибку. — Добре, что только я один да и всего одной дыркой отделался…

Веселый голос Ревы всем принес облегчение. Дружный смех заполнил комнату. Но тут доктор Федоров, закончив перевязку, очень корректно и столь же настойчиво попросил всех уйти.

Захлопала дверь, люди стали выходить, и тут врывается наш начальник штаба Илья Иванович Бородачев.

— Да как же это так, Павел Федорович? — с порога кричит он.

— Техника не туда сработала, — нашел в себе силы ответить Павел.

Наш Бородачев сугубо военный человек, штабист до мозга костей, и затея Ревы с «переконструкцией» пулемета в его голове просто не укладывается. Он еще отчитывал и без того убитого горем Васильева, когда в комнату вихрем влетела Мария Кенина.

После первой встречи с нами в октябре 1941 года бывшая учительница комсомолка Мария Кенина, оставив маленькую дочку своей старой матери Анне Егоровне, стала первой нашей разведчицей. Она очень привязана к Реве. Увидев лежащего Павла, Мария сразу заплакала.

— Мамоньки мои… Надо ведь, ночью угодить бомбой прямо в ногу, запричитала она. — Вы живы, Павел Федорович?

— Як бачиш, живой, Мария Ивановна, только вот встать по всей форме перед дамой не могу, — отшучивается Рева.

В дверях показывается другая наша разведчица, Муся Гутарева. Мягкими, почти неслышными шагами приближается к Павлу. Они знают друг друга давно. Когда Муся впервые появилась в отряде и заявила, что хочет быть разведчицей, Рева решительно запротестовал. Боялся, что эта хрупкая девушка сразу станет жертвой гестапо: уж слишком молода и непосредственна. Поэтому между ними сохранялся холодок. Но сейчас в ее глазах жалость и участие.

— Что это вы надумали, Павел Федоорович? — говорит она. — Я спешу к вам с доброй вестью: нас на Украине ждут… А вы?..

— Мусенька, вот порадовала! — восклицает Павел. — А главное сама вернулась живой и невредимой.

- Я-то невредима. А вам о своем здоровье подумать придется…

— У такого казака, как я, раны быстро рубцуются, — бодритс Павел, пытается приподняться, но вскрикивает от боли и роняет голову на подушку.

— Ну хватит, казаки-разбойники, — кладет конец разговорам доктор Федоров.

Я велю отнести Реву ко мне в комнату: там ему будет спокойнее. Дружеские руки подхватывают носилки.

Павел лежит у меня в комнате. Но вижу я его редко. Готовимся к большому рейду. Радиограмма ЦК КП(б) Украины от 24 января 1942 года обязывает нас ускорить выход отрядов на Украину. Это задача очень сложная, и весь наш штаб ломает голову над ее решением.

Представляю, как сейчас трудно Павлу. Ведь он привук всегда быть в курсе всех событий и принимать в них самое живое участие. Отрыв от партизанской хлопотливой жизни для него хуже любой болезни. Мне становится не по себе. Захватив необхоодимые бумаги, мчусь домой. Открываю дверь и вижу: Павел, полулежа на диване пьет чай, а перед ним в кресле сидит председатель Суземского райисполкома Егорин. На столе самовар, миска меду, кулебяка с капустой. Собеседники возбуждены. Егорин раскраснелся, в голосе гнев и обида:

— Нет, нет, ты мне объясни. Как это так вы уходите? Да и почему это вдруг на Украину? Вы же формировались-то здесь, на Брянщине!..

Никогда еще я Егорина не видел таким. Глаза так и горят. Рыжая окладистая борода трясется.