Борис Егоров - Песня о теплом ветре

Егоров Борис Андрианович

ПЕСНЯ О ТЕПЛОМ ВЕТРЕ

Посвящается комсомольцам, которые накануне Великой Отечественной войны по призыву партии пятнадцатилетними ребятами пошли в артиллерийские спецшколы.

Алешинцы едут на парад

Когда мне приходится рассказывать свою биографию, я всегда думаю: с чего начать?

Обычно говорят: родился в таком-то году. Но биография человека начинается, по-моему, не со дня рождения, а позже — хотя бы с тех пор, как он помнит себя.

Я вспоминаю детство, и перед моими глазами возникает моя улица, мой дом. Воронцовская улица, дом 36.

Он стоит напротив часового завода. Этого завода раньше не было. Была фабрика папиросных гильз Катыка. Завод построили уже при мне. Серое здание из стекла и бетона, увенчанное круглой башней с часами.

В дни праздников оно ярко иллюминировалось. На фасаде горело множество электрических ламп. «Да здравствует XII годовщина Октября!»

Может быть, отсюда, с 1929 года, и начинается моя биография. Мне тогда было пять лет.

Каждый год 6 ноября вечером я сидел у окна и смотрел на праздничные огни. «Да здравствует XIII…», «Да здравствует XIV…»

В ночь с 6 на 7 ноября я никогда не спал. Сколько меня ни уговаривали лечь, я не соглашался, не отходил от окна: боялся проспать конницу, артиллерию. Ночью по Воронцовской улице из Алешинских казарм двигались на парад войска. Я мог пожертвовать всем ради того, чтобы видеть, как мимо нашего дома проходят конники. Они в буденовских островерхих шапках, с шашками. Я смотрю на них, и у меня от волнения перехватывает дыхание.

А утром наша улица звенит музыкой: идут демонстранты. Идут рабочие автозавода, первого шарикоподшипникового. Поют «По морям, по волнам», «Там, вдали за рекой…» Поют боевую песню о «лихих эскадронах приамурских партизан».

Вместе с ребятами нашего двора я ношусь среди праздничных колонн.

А потом я пошел в школу.

Она находилась на Крутицком валу, в переулке, рядом с военными казармами. Во время перемен мы, мальчишки, смотрели с четвертого этажа, как на большой площадке, на плацу, скачут кавалеристы, как легко и красиво всадники берут барьеры.

Мы горячо обсуждали конные соревнования не только на переменах, но и на уроках. Иногда платились за это «удочками» — тройками. Для повышения успеваемости к нам в порядке шефства прикрепляли девочек. Девочки учились старательнее.

Однажды мой брат принес из библиотеки книжку о гражданской войне, о бойцах-комсомольцах.

Я читал ее, и у меня было то ликующее настроение, какое приходило ко мне, когда я видел алешинцев, отправлявшихся на военный парад. Только мне было уже не пять и не шесть лет, а четырнадцать с гаком.

Я читал не отрываясь до тех пор, пока не перевернул последнюю страницу. А потом долго не мог успокоиться: передо мною снова и снова мелькали люди, с которыми я только что познакомился и которые стали для меня родными, близкими, но вместе с тем такими недосягаемыми. И тут у меня возникло решение: я должен немедленно вступить в комсомол.

Но ведь мне откажут: мне только четырнадцать, а в комсомол принимают с пятнадцати.

Ждать я не мог и поэтому, достав из комода свою метрику, вооружился бритвой и резинкой… Через несколько минут мне было уже пятнадцать.

Позже, когда мне нужно было получать паспорт, я очень волновался: посмотрит на мою метрику работник паспортного стола и скажет: «Гражданин, ваш документ не внушает доверия…»

Но больше всего я волновался в феврале 1939 года, когда меня принимали в комсомол.

К счастью, подделку метрики в райкоме не заметили, и вскоре я получил комсомольский билет.

Я всегда буду помнить этот год — тысяча девятьсот тридцать девятый. Этот год вошел в мою жизнь не только тем, что я стал комсомольцем. Произошло и другое, что надолго определило мою судьбу: я поступил в артиллерийскую спецшколу.

Весной, перед концом учебного года в школе, было комсомольское собрание. Разговор шел об одном: партия и комсомол зовут пятнадцатилетних ребят — сегодняшних семиклассников в артиллерийские спецшколы. Перед нами выступил артиллерийский командир со шпалой в петлице.

Тут же, на собрании, я написал заявление. А артиллеристом я себя чувствовал давно. Недаром ночи не спал, ожидая, когда по нашей Воронцовской проедут алешинцы.

«Расстаньтесь с детством»

Мы надели военную форму 1 сентября 1939 года. На петлицах кителей и гимнастерок — артиллерийская эмблема — два скрещенных орудийных ствола — и буквы «СШ»: спецшкола.

Мы — это те счастливцы, которые благополучно прошли через вступительный конкурс и «личные собеседования», которые ответили на множество вопросов разным комиссиям и не вызвали сомнений у придирчивых, дотошных врачей.

Теперь мы в списках, в строю!

Первая фраза, которую слышим здесь, звучит так:

— Запомните, наша школа не общеобразовательная, порядки — другие!

Ее произносит старший политрук Тепляков — тот самый командир со шпалой в петлице, который приходил к нам в «общеобразовательную» на комсомольское собрание. Слово «другие» он многозначительно подчеркивает.

А военный руководитель школы майор Кременецкий наставительно добавляет:

— Расстаньтесь с детством. Отныне вы живете по воинскому уставу. Понятно? На вас — военная форма.

…Каждое утро на этажах огромного здания тонко поет горн.

Батареи выстраиваются на поверку.

Командиры по нескольку раз придирчиво обходят строй, и в застывшей тишине коридоров слышатся их отрывистые замечания:

— Ботинки нечищены…

— Подворотничок меняли?

— Старшина, запишите: не гладит брюки… Научить. Поверка — начало учебного дня. После нее мы взводами расходимся по классам.

Что будет дальше — хорошо известно. Придет Ласточкина, преподавательница немецкого языка, — отдавая рапорт, мы называем ее геноссен ляйтерин — и скажет:

— Сегодня спрашиваю новые сто слов. Кто не назовет одного слова, «отлично» не получит, «аусгецайхнет» не состоится, кто забудет пять, заработает «плохо» и вечером придет пересдавать…

Пересдавать один немецкий — это еще не страшно. Но если к нему прибавится химия или математика?

Единственный человек, который никогда не назначает свидания на вечер, это преподаватель физкультуры, У него — свое:

— Явитесь ко мне в воскресенье, я из ваших мускулов железо сделаю!

Но воскресенье тоже не очень свободно: днем — стрельба в тире, потом — урок танцев.

А в понедельник на поверке командир батареи перед строем подведет итог недели. Несколько человек получат благодарность, несколько — предупреждение. К последним будут обращены примерно такие слова:

— Интересно, зачем вы пришли сюда? Родина тратит на вас огромные деньги, а вы бездельничаете. Сколько умных ребят, настоящих патриотов осталось за стенами нашей школы, а вы занимаете их место!..

Конечно, командир батареи сам понимает, что берет через край. Ему хорошо известно, что те, кого он отчитывает, не бездельники и не слабые. С тройками в спецшколу вообще не берут. Просто здесь труднее, намного труднее. Но командир не может быть либерален, у него свой принцип: «По головке вас пусть гладят дома, а моя задача — воспитывать».

«На чем мы остановились в прошлый раз?»

Сегодня после немецкого — история. Историю у нас ведет Орешин. Орешин не только преподаватель, он — директор школы. Директор в спецшколе — штатский, он носит командирскую форму, но без знаков отличия.

В класс Орешин входит стремительно. Увидев у доски дежурного, торопливо говорит:

— Рапорт отставить. На чем остановились в прошлый раз?

— Убийство Марата.

— Ша! Пошли дальше.

У Орешина никогда нет планов урока или конспектов. Рассказывая, он высоко поднимает руку, словно произносит речь с трибуны. Голос его звучит то громко-громко, то переходит на шепот. Порою Орешин замолкает, ищет слова. Те слова, которые нас должны тронуть, взволновать.

Мы сидим не шелохнувшись, только перьями скрипим, записываем. И ничего сейчас на свете для нас не существует, кроме отважного Марата, неистового Робеспьера, пламенного Дантона, кроме тех безымянных парижан, которые штурмовали Бастилию.

В старой школе историю я не любил. Что в ней было интересного? Учительница простуженным голосом читала учебник и требовала «наотлет» знать все даты. Это в наших сердцах и умах отклика не находило. Прошлое человечества казалось нам тусклым, серым. Оно сплошь состояло из имен царей, лет их правления, названий войн и реформ. Так от Рамзеса и дальше, через все века.

И вот мы слушаем Орешина. Похоже, что он хочет увлечь нас своим предметом настолько, чтобы мы стали не артиллерийскими командирами, а историками.

Историков из нас не вышло, хотя заинтересовались мы этой наукой всерьез. Организовали исторический кружок и читали на нем доклады. Я написал целый трактат о Фердинанде Лассале, где яростно разоблачал матерого оппортуниста.