Вен. Андреев - Партизанские встречи

В. Андреев

Партизанские встречи

В ГОРОДКЕ НА БЕРЕГУ ДЕСНЫ

1

Вся молодежь Трубчевска хорошо знала этого парня: Алексей был одним из руководителей комсомольской организации района. С Верой он познакомился на городском комсомольском собрании. Они сидели рядом. Дарнев слушал выступления и делал пометки в блокноте. Иногда он переставал слушать выступавших и украдкой заглядывал в лицо соседки. Однажды она поймала его взгляд и сказала: «Не надо ворон ловить, лучше слушайте, интересно говорит товарищ».

— Барчуков, баловней и лентяев, расположенных к тунеядству, — говорил с трибуны учитель истории, — поставляет обществу чаше всего семья и окружение вне школы. Недаром говорится: «С кем поведешься, от того и наберешься». А некоторые семьи, к сожалению, перестают считать себя воспитателями, как только ребята переступают порог школы…

Потом учитель истории стал доказывать, что «и школа и комсомол бессильны выбить из ребенка барскую леность и эгоизм, когда они вселены в него с люльки».

— Чепуха, обывательская философия… Трудно, видно, вам работать в школе, и в комсомоле вы, вероятно, ничего не смыслите, как и в семье, — громко сказал Дарнев с места.

— Яснее, — бросил кто-то реплику.

— Хорошо, точнее скажу. — Дарнев прошел к сцене. — Я у матери один. Рос без отца. Она баловала меня, но ведь не пришел же я в школу баловнем. И другие ребята не были баловнями. А вот в школе некоторые хулиганить стали. Почему? Выходит: «С кем повелись, от того и набрались?» Чепуха. Мы, комсомольцы, плохо работаем.

В зале зашумели. Дарнев со свойственной ему прямотой и резкостью проговорил ещё минуты три, свернул блокнот в трубку и вернулся на место.

— Слишком грубо, — сказала Дарневу соседка, — не по-комсомольски.

Дарнев не нашелся, что ответить, и от смущения надсадно закашлял, приставив блокнот к губам. Потом он сделал вид, что внимательно слушает выступающих, не переставая, однако, время от времени взглядывать на соседку.

На трибуну поднимались новые ораторы. Выступали и коллеги учителя. Одни из них резко критиковали его, другие прятали свое осуждение в педагогических схемах.

— А это уж скучно, — поморщилась Вера.

Собрание закончилось поздно. Когда застучали скамейки и поднялся говор, Дарнев неторопливо встал. Девушка сидела неподвижно, преградив ему путь. Он искал повода заговорить с ней. Но Вера сама легонько тронула Дарнева за локоть и сказала:

— Всё-таки вы очень вспыльчивы. Садитесь. Подождем, сейчас не пробиться к вешалке.

Дарнев улыбнулся и охотно сел, точно только и ждал этого предложения.

— Так резко вы не должны были выступать против Александра Христофоровича, — сказала Вера. — На комсомольское собрание он не сам пришел, его пригласили. Учитель, и не молодой…

— В том-то и дело, — перебил её Дарнев.

— В чём?

— В том, что ему уже шестой десяток, а своей семьи он ещё и во сне не видел. Знаю я этого вечного холостяка — хлюст в маске добродетели. Мне кажется, он и говорит-то не своим голосом.

Вера удивленно посмотрела на соседа и протянула, не заметив, как перешла с ним на «ты»:

— О, это уже слишком. Хорошо, что не с трибуны произнес.

— Мог бы. И произнесу, если понадобится…

— Пойдем, — тронула его Вера за рукав. — Мы, кажется, уже последние.

По длинному залу шли молча. Дарневу нравилась девушка. Он всматривался в её лицо: густые изогнутые брови, открытые, с большими зрачками глаза, пушистые ресницы, чуть припухшие, почти детские, губы, длинная русая коса, спускавшаяся через плечо, — всё в Вере казалось Дарневу милым.

У выхода Вера круто повернулась к своему спутнику и, не то кокетливо, не то хитро прищурив глаза, посмотрела на него.

— А в отношении Александра Христофоровича, — сказала она, — ты всё-таки неправ. Я люблю его.

Дарнев бросил взгляд на тусклые лампочки на потолке, поморщился, дернул плечами.

— Что можно сказать?

— Ничего, — перебила его Вера, — Это лучше. Лучше помолчим.

Вера не разрешила Дарневу проводить её домой, но встречаться молодые люди стали часто — и в городском саду, и на танцевальной площадке, и в библиотеке. Со временем их знакомство перешло в крепкую дружбу.

2

Когда Вера окончила школу, секретарь райкома комсомола предложил ей работу в аппарате райкома. Но она намеревалась поступить в пединститут, туда же собирался и Дарнев. Они решили уехать в большой город вместе строить свою дальнейшую жизнь…

Война разрушила их планы. В августе пал Гомель, затем Чернигов. Враг приближался к Трубчевску. Сверстники Дарнева уже с месяц назад ушли в армию, а его почему-то не призывали. Это и волновало и удивляло Дарнева, пока секретарь райкома партии не сказал ему однажды: «В армию не пойдешь. Здесь нужен». А Дарневу хотелось на фронт. Он подал военкому заявление. На нём были две подписи: Алексея и Веры. «Мы пойдемвместе», — говорилось в конце заявления. Военком обещал посоветоваться в райкоме. Но райком забронировал Алексея, как специалиста, и не отпускал. Дарнев подавал одно заявление за другим во все инстанции — до обкома партии. Но все его просьбы остались без ответа.

Дарнев нервничал, злился, и когда Вера спросила его, пойдут ли они на фронт вместе, он ответил с досадой:

— Откуда мне знать? Я же не анархист — что хочу, то и делаю: хочу, — с милой на фронт еду, хочу, — без неё.

— Причем тут милая… Я говорю с тобой как комсомолка…

Дарнев не сдержался и ответил совсем резко:

— Ну, а я не райком комсомола.

Вера круто повернулась и ушла. Он не остановил её. Так они поссорились в это трудное и грозное время. И сколько раз потом Дарнев жалел об этом.

3

В сентябре, когда враг вышел на реку Судость, Трубчевск эвакуировали. Дарнев был так занят работой по эвакуации, что даже домой к матери не заходил целую неделю. Не встречался он и с Верой.

Тогда же в сентябре, когда по ночам за рекой стояло зарево от дальних пожаров, Дарнева вызвали в райком партии. Принял его секретарь Бондаренко. Дарнев привык его видеть в штатском. А теперь Бондаренко был в военном, с тремя прямоугольниками на алых петлицах.

На столе секретаря лежала исчерченная цветными карандашами карта района. Дарнев глядел на карту и смутно догадывался, что вызвали его не доложить о проделанной работе, а совсем по другому делу. Но он всё же почти по-военному отрапортовал:

— Машины и оборудование эвакуировали благополучно. Рабочие с семьями в том же эшелоне.

— Знаю, — перебил Бондаренко. — Хорошо потрудился, молодец.

Дарнев густо покраснел.

— А вот это напрасно. Привыкать надо к похвалам… а ещё больше, может быть, к порицаниям. Наше с тобой дело только начинается, друг мой… партизанское дело. Трубчевск придется наверно оставить, — мрачно сказал Бондаренко. И, помолчав, закончил: — А нам уходить нельзя. Мы формируем партизанский отряд, который будет действовать в тылу у врага. Страшновато?

Бондаренко посмотрел в глаза Дарневу.

— Страшно, — признался Дарнев.

— Садись, — Бондаренко ещё раз посмотрел в глаза собеседника. — В Трубчевске остаются почти все члены райкома партии: я, Коротков, Сенченков, Абрамович, Шеметов. Словом, весь актив. А как ты, Алексей?

— И я, — ответил Дарнев.

Зашел Шеметов, высокий сутуловатый человек с волевым лицом и с пытливым взглядом полуприщуренных глаз. Правая рука у него была забинтована. Влажная от пота и забрызганная кровью гимнастерка прилипла к широкой груди.

— Что с тобой? — тревожно спросил Бондаренко.

— Да вот в самую последнюю минуту не повезло, Алексей Дмитриевич, — ответил Шеметов, точно в чём-то оправдываясь.

— Как же теперь быть-то? — переспросил Бондаренко, осторожно прикасаясь к окровавленной повязке.

— Ничего, — успокаивал Шеметов. — Рана легкая, зарастет… — Он попытался улыбнуться, но тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла. Лицо побледнело.

— Позвать врача?

— Зачем же? Рана обработана тщательно. Перевязка сделана. Я просто устал и… пить хочется.

Шеметов протянул руку к графину, но Бондаренко опередил его. Пока Шеметов пил, секретарь позвонил в больницу. Врача на месте не оказалось.

— Полежи немножко, — указал Бондаренко на железную койку, стоявшую здесь же в кабинете.

— Да что вы, Алексей Дмитриевич, укладываете меня? — сказал Шеметов. — Пройдет. Я-то ведь это хорошо чувствую. Лучше давайте поговорим о деле.

Шеметов опять опустился в кресло, взял папиросу из открытого портсигара, лежавшего на столе. Бондаренко поднес спичку, дал прикурить Дарневу, закурил сам.