Обычная дорога российская - Александра Филипповна Колесникова

А. Колесникова

Обычная дорога российская　

Повесть-быль

Вместо предисловия

Александр Фадеев на протяжении нескольких послевоенных лет переписывался с другом детства и юности Александрой Колесниковой, учительницей из города Спасска-Дальнего. Письма писателя представили собой глубокосодержательную цепь воспоминаний о революционной молодежи Владивостока. А. Ф. Колесникова сохранила переписку, и впоследствии из нее сложилась книга А. Фадеева «Повесть нашей юности». Многих читателей невольно заинтересовала личность адресата: кто же она, А. Ф. Колесникова? На этот вопрос отвечает она сама в книге «Обычная дорога российская».　

Да, трудовой путь учительницы обычен. Работала в ликбезе. Преподавала в начальных классах. Закончила без отрыва от работы педагогический институт. Стала преподавать в старших классах, в вечерней школе. Трудилась с полной отдачей. Такое у нас замечают. Учительнице были вручены правительственные награды.　

То есть, это обычная трудовая биография советского человека, и интерес к ней — именно в ее обычности. В книге прослежен трудовой путь нескольких поколений русских людей. Подмечена тяга к знаниям, духовный рост от поколения к поколению. И в этом тоже интерес. Наконец, в книге показаны юный Фадеев и его молодежное окружение, а каждое слово о писателе-бойце нам дорого.　

Вот что сказал, прочитав рукопись А. Колесниковой, известный писатель, лауреат премии им. Горького Григорий Коновалов:　

«Читал с тем волнением, которое вызывают правдивые рассказы о жизни и людях, близких по духу и исторической судьбе».　

Сейчас Александра Филипповна Колесникова вышла на пенсию, живет в Волгограде. Член КПСС, она продолжает активно участвовать в общественной жизни. Помогает школе в работе с учениками. Проводит беседы и встречи с молодежью. Книга «Обычная дорога российская» — тоже вклад А. Колесниковой в общее наше дело воспитания молодого человека.　

В. Макеев.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Кулачный бой

Давным-давно в селе Заборо́вке было…　

Вышли мужики на снег удаль на кулачках показывать. Поначалу стенка против стенки поодаль встали. Врослые мужики захлопали в рукавицы, завели:　

— Маленьки! Маленьки!　

На клич выскочили из той и другой толпы парнишки-маломерки. Носы к носам, как кочеты, начали дразнилки:　

— Рыжий!　

— Конопатый!　

— Сам ушатый!　

— А у тебя мать кривоногая!　

— Вот те за мать!　

В толчки, в тумаки и ну хлестать, распалясь, по носам и по ушам. И тут врослые, заражаясь азартом и нагоняя на себя злость, пошли стенка на стенку.　

— Я за мово Ваньку Гринькиному батьке юшку пущу!　

— А я Ванькиному старшому за Гриньку таку бубну вставлю!　

«Маленьки» из-под ног старших на карачках — и врассыпную. Большой бой пошел. Бьются и для поддержки злости орут кто во что горазд.　

— Гля, робя! Заборовски даже голь перекатную вывели!　

Это о Гоше Голикове один из богатеньких проорал. А Гоша в самом деле был из нищих нищий. И на кулачки его всем миром снаряжали. Кто валенки дал, кто армячишко, кто кушак. А потому снаряжали, что был у парня семнадцати лет рост — сажень, а в плечах — косая и кулаки по пуду. Попрек бедностью обидел Гошу. Но дрался он впервой и ударил неумело. Другие наотмашь и сплеча рубили, а Гоша посунул кулаком вперед себя, еще и споткнулся! Тут случилось удивительное: недруг вроде бы от земли оторвался, вкруг себя оборотился и грянулся плашмя лицом в снег. Страшновато получилось.　

Столпились вкруг упавшего, притихли. Перевернули болезного на спину — из носа кровь, изо рта кровь. Стали слушать сердце. Слава богу, жив. Понесли парня с поля на дорогу, к розвальням. Увезли. А Гоше приказали снять рукавицы. Старые, латаные. Ничего в них не было. Кто бился рядом, побожился, что ничего Гоша из рукавиц не выбрасывал. Все же оглядели снег вокруг. Убедились: честный был удар.　

Через несколько дней парень оклемался, но глух на одно ухо на всю жизнь остался. Потом Гоша узнал: не простит ему богатая семья того боя. Уряднику доложили: мол, со злобой дрался голодранец. От зависти к чужому добру и все такое. Мол, вообще убить хотел.　

Не хотел Гоша убить. Просто не рассчитал силы своего плеча, тяжести кулака, набрякшего от адовой крестьянской работы.　

Как бы то ни было, на время случай подзабылся.

Гоша разбогател

Мать у Гоши умерла, когда он был несмышленышем. Появилась мачеха. Она и при отце не баловала мальчонку, а когда тот умер от холеры, и вовсе стала помыкать Гошей. Тетка-вековуха забрала его от мачехи. Тетка была добра, но бедна крайне. Как только Гоша подрос, стал помогать тетке. Кости он был широкой, а мускулы взбугрил труд. Огород Гоша вскопает, лезет на избу крышу подправить. Птицу покормит, идет навоз выгребать. Дрова наколет, бежит по воду. А за сохой да бороной на чужом поле зарабатывал. Трудолюбие помогало Гоше с теткой иметь хлеб насущный. А вот с одеждой… Не приведи господь, в каком рубище они щеголяли. Онучи только уж в стужу наматывали, а чуть стужа спадет — босиком холодную жижу месили.

Восемнадцатый год шел Гоше, а он школы не знал. Из редких забав разве что в бабки с соседской ребятней поигрывал. Вот и в тот день выбрал час для потехи. Только поставили бабки на кон, как появились мачеха и чем-то расстроенная тетка.　

— Гош, домой!　

Мачеха осмотрела его, нечесанного, в одной посконной рубахе, что балахоном моталась ниже колен, бросила на лавку узел:　

— Оденься.　

В узле были отцовские сапоги, портки, пиджак и рубаха. Волосы Гоши напомадили лампадным маслом и два гребня на них изломали.　

Когда вывели его на улицу, дружки рты пораскрывали.　

— Э вон! Ну, чисто купчик!　

— Гоша, куда это тя?　

— Не Гоша, а Георгий Иванович, — важно объявила мачеха. — Голь перекатная, скоро шапку будете перед ним ломать.　

Привели Гошу на другой конец села, ввели в большой дом. В сенях мачеха наставляла:　

— Поклонишься Полине в пояс. Сядешь, руки на коленях держи. Да не чешись ты, идол.　

В прихожей Гоша увидел себя в большом зеркале и не сразу понял, что рослый светлоглазый мужчина с темно-русыми кудрями — это он сам. Сроду не смотрелся он в большие-то зеркала, да и нарядным не бывал.　

Вошли в комнаты. Как же тогда у господ или у царя-батюшки, если здесь такое богатство! Стол под скатертью. Не табуретки, а стулья вокруг стола. В шкафу за стеклянными дверцами фаянсовая посуда. На столе трехведерный самовар отливает