Клэр Липман - Дилемма папаши Дюбуа

Клэр и Мичел Липмэн

Дилемма папаши Дюбуа

Хотя еще не наступил полдень, Папаша Жан Дюбуа запер и закрыл на засов дверь своей пыльной гравировальной мастерской и опустил шторы. Он подошел к станку и решительно выдвинул ящик. Из него он вытащил купюру в тысячу долларов, которая была тщательно спрятана в тайничке, изготовленном в задней стенке ящика.

Изучая банкноту под сильной лупой, он отметил, что чернила наконец-то высохли, и вздохнул, испытывая гордость и удовлетворение. Он знал, что у него, Папаши Дюбуа, золотые руки, и эта великолепная подделка была тому еще одним доказательством. Вещь получилась не хуже, чем у государственного казначейства США. Бумага, шелковые ниточки, сеть прекрасных переплетающихся линий. Все выполнено на высшем уровне. Да, он мог бы сделать десятки таких изделий, если бы захотел.

Но продолжения не будет. Только одна эта банкнота, потому что он был честным и законопослушным американским гражданином.

Причина была в том, что его любимой внучке Аннет необходимо было пианино. То самое, прекрасно настроенное пианино, которое они присмотрели в магазине музыкальных инструментов мистера Фраерли, на Каронделе-стрит. Потому что Аннет была необычайно талантлива. Мадам Лозан говорила, что Аннет могла бы достигнуть больших успехов, если бы только у нее был хороший инструмент.

Папаша Дюбуа, живший в небольшой пристройке в задней части их дома на Сан Чарлз, понимал, что у родителей Аннет едва ли были деньги на оплату уроков. И хотя его граверные плиты и инструменты были лучшими в то время, когда он привез их из Франции сорок лет назад, пара сотен долларов — это тот максимум, на который он мог бы рассчитывать, если бы решил продать их сейчас, в Новом Орлеане.

Кроме того, мастерская была его средством к существованию. Слабеньким средством, если уж говорить честно, — кому нужна тончайшая гравировка в наши дни? Мысль о пианино для Аннет не выходила у него из головы, и наконец, воспользовавшись фотографией, он приступил к работе над стальной плитой.

В результате вышел небольшой шедевр — эта тысячедолларовая банкнота.

Он свернул и развернул ее несколько раз, потом положил в бумажник. Наиболее явные улики уже были сожжены на газовой горелке. Он положил стальную плиту в тазик с кислотой, и его темные глаза, более острые, чем у многих молодых людей, не мигая, смотрели, как кислота меденно съедает тончайшую гравировку. Наконец он распрямился, невысокий плотный человек с седой головой и густыми усами, с добродушным лицом, уравновешивающим яростную устремленность его галльского носа.

И тем не менее Папаша Дюбуа ощущал какую-то неловкость. Не то чтобы он не был уверен в своем шедевре и боялся разоблачения. Причина скорее заключалась в другом. Все соседи в округе, а район больше напоминал небольшой городок, чем пригород крупного мегаполиса, считали Папашу Дюбуа исключительно честным человеком. И нельзя было сказать, чтобы он не испытывал определенную гордость по этому поводу.

Он знал, как относится правительство к незаконному производству денег. Но это, говорил он себе, распространяется только на жалкие подделки, и поэтому вполне понятно. Его работа представляла собой нечто другое, она превосходила любую копию, она фактически сама была еще одним оригиналом!

Он уговаривал себя, что не наносит никому ущерба. Наоборот, он помогал тому, чтобы в стране появилась великая пианистка.

И все-таки он был расстроен, даже когда он покинул мастерскую и проследовал вверх по Каронделе-стрит, к магазину музыкальных инструментов мистера Фраерли.

— С тех пор, как вы, мистер Дюбуа, вместе с маленькой девочкой рассматривали это пианино прошлой осенью, — сказал Фраерли, — оно подорожало с 795 долларов до 929 долларов и пятидесяти центов.

— Это не имеет значения, — небрежно сказал Папаша Дюбуа, доставая хрустящую тысячедолларовую банкноту. — Я покупаю.

Фраерли повертел банкноту.

— Я… я даже не знаю, как с этим быть, — сказал он.

— Это хороший образец, — шутливо сказал Папаша Дюбуа. — Я сам делал.

— Хо! — сказал Фраерли. — Вы! Могу себе представить. Нет, дело не в этом. Просто я слышал, что правительство проверяет тысячедолларовые банкноты. Много парней, которые сделали большие деньги на черном рынке, сейчас не могут сбыть эти крупные бумажки. Я слышал, что тысячедолларовые банкноты можно купить за семьсот-восемьсот долларов.

— Хорошо, — сказал Папаша Дюбуа. — Не продавай пианино. Я вернусь.

Он прошел квартал до отделения банка, расположенного на углу.

— Мне нужно разменять сотенными и добавьте две купюры по пятьдесят долларов, — сказал он молодому Дэнни Робертсону.

Дэнни покачал головой, осторожно оглянулся и наклонился вперед:

— Послушайте, мистер Дюбуа, я знаю, что вы — честный человек, но правительство в последнее время стало очень внимательно к этим тысячам. Мы должны будем зарегистировать поступление купюры, записать серийный номер, заполнить разные формуляры и послать все это в Вашингтон. Там они снова все проверят и…

— Я бы не хотел беспокоить Вашингтон, — с достоинством сказал Дюбуа, пряча банкноту обратно в бумажник. — Правительство и так уже наняло слишком много людей, чтобы они совали нос в дела других людей.

Он порылся в карманах и выудил монету достоинством в полдоллара.

— Вы не будуте так любезны дать мне мелочи, чтобы мог позвонить?

— Конечно, мистер Дюбуа.

Он сгреб монеты с прилавка и направился к телефонным кабинкам. Взглянув автоматически на мелочь в ладони, он повернул обратно. Он терпеливо дождался, пока миссис Гилли из галантерейной лавки «Сэкономь еще» сделала вклад, долго отсчитывая мелочь, затем снова подошел к окошечку.

— Вы дали мне лишние десять центов, Дэнни, — с упреком сказал он. — Нужно быть более внимательным, а то ведь так и банк может прогореть.

— Верно! Спасибо. Если мне понадобится кто-то, чтобы иногда присматривать за деньгами, я вам позвоню.

Дюбуа задумчиво опустил монетку в щель телефонного аппарата и стал набирать номер. Фраерли был прав. Он не ожидал, что возникнет столько проблем с обменом крупной купюры. Но могло ли это обескуражить его, Жана Дюбуа? Никогда! Существовали и другие пути. Да, конечно, он был добропорядочным гражданином Соединенных Штатов, но то, что он родился в Париже, тоже кое-что значило. Он мог, как говорится, пользоваться окольными путями.

По телефону никто не отвечал. Прекрасно, он придет туда сам. Даже если он получит семьсот-восемьсот долларов за свою банкноту, он сможет достать остальную сумму, чтобы заплатить за пианино для Аннет.

Он завернул в бар «Зеленая кошка» на улице Милан.

— Где мистер Дель Мьюто? — спросил он бармена.

— Кто им интересуется?

— Жан Дюбуа. Месяц назад я печатал ему карточки и бланки меню.

— Наверху. Третья дверь, налево.

Папаша Дюбуа нашел владельца в его офисе и показал ему свой шедевр.

— Где вы это взяли, Папаша?

— Я… я нашел на улице.

Дель Мьюто пожевал сигару, торчавшую у него изо рта, посмотрел на него из-под черных густых бровей, затем снова взглянул на банкноту.

— Если бы мне кто-то другой рассказал эту сказку, я бы ему не поверил.

— Не могли бы вы помочь мне? Я отдам вам ее за семьсот пятьдесят.

— Послушайте, у меня у самого сейчас целая пачка этих банкнот, и я не могу их продать даже за символическую сумму. А учитывая, как сейчас идут дела… Хотите совет? Порвите ее.

Папаша Дюбуа был мокрый от пота, когда он покинул «Зеленую кошку». Он не мог даже отдать ее! Он мог бы спрятать банкноту, но у него не было по-настоящему безопасного места. И он не мог разорвать ее. Это было бы все равно, что разорвать картину «Мона Лиза». Что же он мог сделать?

Он вернулся на улицу Сан Чарлз. Патрульный Нортон наблюдал за транспортным движением на улице в этот полуденный час.

— Эй, мистер Дюбуа, — крикнул Нортон, — как ваша Аннет, продолжает заниматься музыкой?

— Да, и очень усердно, — солидно ответил Папаша Дюбуа. — Беда только в том, что у пианино отсутствуют две клавиши.

Патрульный Нортон энергично махнул водителю грузовика, чтобы тот проезжал.

— Она пробьется. Настоящий артист всегда будет выше таких мелочей, как две отсутствующих клавиши.

— Может быть, вы и правы, — задумчиво сказал Папаша Дюбуа. Все его мысли крутились вокруг неразрешимой проблемы. Как избавиться от этой проклятой банкноты?

На какой-то момент он даже подумал о том, чтобы выложить все патрульному Нортону. Затем ему в голову пришла гораздо более интересная мысль.

Почти бегом добравшись до полицейского участка, он подошел к сержанту Висерсу.

— Я… я думал, что это долларовая бумажка валяется в кювете, — сказал он. — А когда я поднял ее, я… я чуть не потерял сознание!