Роман Гари - Жизнь и смерть Эмиля Ажара

Гари Роман

Жизнь и смерть Эмиля Ажара

Ромен Гари

Жизнь и смерть Эмиля Ажара

Перевод французского И. Кузнецовой

Я пишу эти строки в такое время, когда наш мир, отсчитывающий в своем вращении последнюю четверть века, все настойчивее ставит перед писателем вопрос, убийственный для всех видов художественного творчества: кому это нужно? От всего того, к чему литература стремилась и в чем видела свое назначение -- содействовать расцвету человека, его прогрессу, -- не осталось сегодня даже красивой иллюзии. И я вполне отдаю себе отчет в том, что эти страницы могут показаться нелепыми к моменту их публикации, ибо, коль скоро я собрался объясняться перед потомками, значит, я вольно или невольно предполагаю, что для них будут представлять какой-то интерес мои книги и среди них четыре романа, написанные мною под псевдонимом Эмиль Ажар.

Однако объясниться я все-таки хочу, хотя бы из чувства благодарности к моим читателям, а также потому, что пережитая мною эпопея, за единственным, насколько мне известно, исключением -- я имею в виду Макферсона и его детище, мифического поэта Оссиана, от лица которого Макферсон написал знаменитые поэмы, потрясшие в начале прошлого века всю Европу, -- не имела себе равных за всю историю литературы.

Сразу же приведу здесь один эпизод, дабы показать -- и это было, кстати, одной из причин всей моей затеи и ее успеха, -- до какой степени писатель может быть рабом, по прекрасному выражению Гамбровича, "лица, которое ему сделали". Лица, не имеющего никакого отношения ни к его сочинениям, ни к нему самому.

Когда я работал над своим первым "ажаровским" романом "Голубчик", я еще не знал, что опубликую его под псевдонимом. Поэтому я не таился, рукописи у меня, как обычно, валялись где попало. Одна моя приятельница, мадам Линда Ноэль, навестившая меня на Майорке, видела на столе черную тетрадь с четко выведенным на обложке названием. Потом, когда вокруг имени Эмиля Ажара, этого загадочного невидимки, поднялся шум, о котором молено получить представление, полистав газеты тех лет, мадам Ноэль безуспешно всюду ходила и говорила, что автор книги -- Ромен Гари, что она это видела, видела собственными глазами. Никто и слушать ничего не желал, хотя эта благородная женщина приложила немало усилий, чтобы восстановить меня в моих правах. Но куда там: Ромен Гари никогда бы не смог такое написать! Именно это, слово в слово, заявил Роберу Галлимару один блестящий эссеист из Н.Р.Ф. Другой в разговоре все с тем же моим другом, который был мне очень дорог, сказал: "Гари -- писатель на излете. Этого не может быть". Я как автор был сдан в архив, занесен в каталог, со мной все было ясно, и это освобождало литературоведов от необходимости разбираться в моих произведениях, вникать в них. Еще бы, ведь для этого пришлось бы перечитывать! Делать им, что ли, нечего?

Я настолько хорошо это знал, что на протяжении всей истории с Ажаром (четыре книги) ни минуты не опасался, что самый обыкновенный и несложный анализ текстов может меня разоблачить. И я не ошибся: никто из критиков не услышал моего голоса в "Голубчике". Ни один -- в "Жизни впереди". А ведь там та же самая манера чувствовать, что и в "Европейском воспитании", "Большой раздевалке", "Обещании на рассвете", и зачастую те же фразы, те же обороты, те же характеры. Достаточно было прочесть "Пляску Чингиз-Кона", чтобы немедленно опознать автора "Жизни впереди". Друзья молодого героя в "Тревоге царя Соломона" все вышли из романа "Прощай, Гари Купер": Ленни там думает и говорит в точности так же, как Жанно в "Царе Соломоне" -- это заметил и сказал моему сыну Юг Море, в то время семнадцатилетний ученик лицея имени Виктора Дюрюи. Весь Ажар уже заключен в "Тюлипе". Но кто его читал среди профессионалов? Легко вообразить мое ликование. Самое сладостное за всю мою писательскую жизнь. На моих глазах происходило то, что в литературе обычно происходит посмертно, когда писателя уже нет, он никому не мешает и ему можно наконец воздать должное.

Только год спустя после выхода первого "Ажара", когда я для ведения переговоров с издателем попросил своего двоюродного племянника Поля Павловича вступить в игру и наше родство стало известно -- только тогда подозрения впервые пали на меня. Но меня это не обеспокоило: я знал, что эти дамы и господа не станут заниматься своим прямым делом и сравнивать тексты.

Но по-настоящему я насладился плодами своей дерзости после выхода в свет "Псевдо". Притом что я изобразил там самого себя -- таким, каким воображают меня критики, и все они узнали меня в персонаже дядюшки по прозвищу Тон-Тон Макут, -- никому из них не пришло в голову, что это не Поль Павлович сочинил Ромена Гари, а Ромен Гари сочинил Поля Павловича. Критик из "Экспресса" объявил, ссылаясь на обмолвку человека, связанного профессиональной тайной, что у Ажара в его предыдущих книгах были "помощники", в числе коих, конечно, и я, но "Псевдо" Ажар явно написал в одиночку, без соавторов. Эта книга, по его выражению, была в спешке "выблевана" автором, ибо у молодого писателя от славы голова пошла кругом, он отверг "помощников", отказался следовать их советам и взялся за дело сам, кое-как. Отсюда, провозглашает наш критик, и отсутствие "уловок", "ремесла", которое чувствовалось, по его мнению, в двух первых книгах, и сырой, "выблеванный" текст. Пресвятая Богородица! Уж что как не "Псевдо" написано старым прожженным профессионалом! "Уловка" состояла в том, чтобы ее не заметили. Потому что этот роман о смятении, панике молодого человека перед жизнью я писал с двадцати лет, бросал, начинал снова, таскал за собой рукопись через войны, по морям и континентам с ранней юности, настолько ранней, что друзья моих студенческих лет Франсуа Бонди и Рене Ажид спустя четыре десятилетия узнали в "Псевдо" два отрывка, которые я не включил когда-то в "Вино мертвецов": о насекомых-полицейских, ползающих в борделе, и о Христе, мальчике и спичке -- я их читал им в своей студенческой комнате на улице Роллен в 1936 году.

Добавлю для любителей извращений, что этот мсье Галле, дабы окончательно добить Ажара, ибо тот находился тогда в центре внимания, напоминает, что именно я, его дядюшка, написал "прекрасную книгу" "Обещание на рассвете". Эту "прекрасную книгу" он разнес в пух и прах, когда она вышла...

В "Псевдо" все за небольшим исключением есть плод литературной фантазии. Образ Поля Павловича, его неврозы, психозы, "сдвиги в сознании" и больничные перевоплощения мною полностью выдуманы, причем без его согласия. Я написал книгу за две недели в моем женевском убежище и позвонил ему.

-- У меня в романе действует вымышленный Поль Павлович. Совершенно безумный. Мне нужно было передать острое чувство тревоги, и я наградил им тебя. Заодно я рассчитался и с самим собой, точнее, с легендой, которую мне навязали. Себя я тоже придумал от начала до конца. Получились два романных персонажа. Ты не против? Цензуры не будет?

-- Не будет.

Я восхищаюсь душевной силой -- английское слово "fortitude" подошло бы больше, -- с которой мой двоюродный племянник согласился прослыть "чокнутым".

Единственные подлинные детали -- это те, которые касаются наших общих родственников: я имею в виду моего дядю по матери Илью Осиповича Овчинского, приходящегося Полю дедом. Этот кусок был написан в 1959 году и должен был войти в "Обещание на рассвете". Я тогда сообщил об этом матери Поля, моей двоюродной сестре, но ее задело, что я пишу о ее отце в юмористическом тоне. Я и сам сознавал, что предавать огласке некоторые обстоятельства было в тот момент невозможно. Поэтому я отложил эти страницы в сторону и включил их в "генеалогическое древо" в "Псевдо". Я получил сведения о лечении психических заболеваний у доктора Бертанья, точно так же как во время работы над "Светом женщины" меня просвещал относительно афазии доктор Дюкарн из Сальпетриер.

Только когда "Голубчик" был уже закончен, я принял решение опубликовать его под псевдонимом без ведома издателя. Я чувствовал, что писательская известность, вся система мер и весов, по которой оценивались мои книги, "лицо, которое мне сделали", несовместимы с самим духом этого романа.

Я уже дважды пытался вырваться, скрывшись под псевдонимами: Фоско Синибальди для "Человека с голубем" -- было продано пятьсот экземпляров, и Шатан Бога для книги "Головы Стефании", которую начали покупать только тогда, когда я признался в авторстве.

Итак, я знал, что "Голубчик", первый роман неизвестного писателя, будет продаваться плохо, но инкогнито было для меня важнее. Поэтому я не стал посвящать в свой план издателя. Рукопись была прислана из Бразилии стараниями моего друга Пьера Мишо. С автором, неким молодым скитальцем, он якобы познакомился в Рио: тот был не в ладах с правосудием, и путь во Францию ему был заказан.

Рецензия читательского комитета в издательстве Галлимара оказалась посредственной. Только страстная настойчивость первой рецензентки, которая читала роман до передачи его августейшему комитету, убедила в конце концов издателя, решившего отказаться от публикации, все-таки порекомендовать книгу издательству "Меркюр де Франс". Энтузиазм Мишеля Курно довершил дело.