Михаил Скобейников - Одиннадцать миллиметров

Михаил Скобейников

Одиннадцать миллиметров

Фотограф Бертьен ван Манен / Bertien van Manen

Мы говорили, а потом перестали. Вошла Нина. Одеяло тянулось за ней по полу.

— Пап, — сказала она.

— Привет, Нин, — сказал Гутовский, но она даже не обернулась.

— Ты на часы смотрела? — спросил я.

— Пап.

— Нин, вам с бабушкой вставать в четыре утра.

— Я их видела. Опять. Даже не видела. Он по лицу пробежал.

— Кто, Нин? — спросил Гутовский.

Она не ответила.

— Нин, мы же говорили с тобой на эту тему, — сказал я. — На той неделе, да?

— Он по лицу пробежал, и я проснулась. Я, честно, спала.

— Нин, давай не сейчас. На часы посмотри, пожалуйста.

Она посмотрела и мотнула головой.

— Пап, я вчера их в ванной видела. Они сидят и воду пьют из капель.

— Кто? — спросил Гутовский. — Нин, ты о чем?

— Скажи дяде Вите, — сказал я. — Он посмеется.

— Пап, ты же обещал. Ты сказал.

— Что я сказал?

— Что мы позовем Сергея Николаевича.

Она сказала «Николаича», и я улыбнулся. Она нахмурилась.

— Нин… — я остановился. — Разве я говорил такое?

— Говорил.

Ей нужно спать. Спать.

— Господи, — сказал я. — У вас с бабушкой самолет, забыла? Ты так весь полет пропустишь. Хочешь сесть в самолет и сразу заснуть?

Она помотала головой.

— Тогда спать.

— Пап?

— Да.

— Ты вызовешь его?

— Потом, ладно? — сказал я. — Вы уедете, я приберусь, пропылесошу.

— Сергей Николаевич будет их ловить?

— Кого, Нин? — спросил Гутовский.

Она не ответила.

— Тараканов, — сказал я.

— Господи, откуда у вас тараканы? Сейчас их ни у кого нет.

— Почему нет? — Нина резко повернулась к нему.

— Не знаю, — сказал Гутовский. — Это как-то с мобильниками связано. Эти волны. Они их боятся. Как только появились у всех мобильники, тараканов не стало. Ты не представляешь, сколько их раньше было.

Нина не слушала его, но кивала.

— Пап, — сказала она. — Можно я буду спать в твоих наушниках?

— Зачем?

— Помнишь, вы с мамой читали мне про того египца?

— Про кого?

— Которому заполз таракан в ухо.

— Египца?

— Который в Каире жил.

— С мамой? Не помню.

— Или мама читала, — сказала она. — Он заполз к нему в ухо и умер там. Его повезли в больницу и в череп лазили, чтобы таракана достать. Открыли ему череп и искали там.

— Нин, не дури. Какие наушники? Ты проспишь все на свете.

У нее дрогнуло лицо — нос и подбородок. Сейчас заплачет.

— Только не плачь, — сказал я. — Помнишь, мы договорились?

— Как мы договаривались?

— Мы договаривались-договаривались и договорились.

— Чтобы без слез?

— Вот именно, — сказал я.

Он кивнула и вдруг улыбнулась. Она так умеет.

— Пап, а зачем они ходят у нас по голове?

— Ты у дяди Вити спроси. Он знаток.

— Дядя Вить, зачем они ходят у нас по голове?

— Нин, ты так говоришь, будто они, как шахтеры, у нас по головам ходят. Прямо ходят и кричат «ау»?

— Почему «ау»? — она улыбалась.

— Не знаю, — сказал Гутовский. — Боятся заблудиться. Боятся, что будут ходить кругами, как в лесу, а потом выйдут не в мозг, например, а в рот. Или даже не в рот, а в нос. Знаешь, что будет, когда какой-нибудь заблудившийся таракан залезет тебе в нос?

— Что будет?

— Ты чихнешь во сне и даже не проснешься. А он вылетит из твоего носа и размажется по стенке. Все, будь здоров!

— Будь здоров, — повторила она и засмеялась.

Посмотрела на Гутовского, потом на меня:

— Ты посидишь со мной?

Я кивнул:

— Пойдем скорее. Только, чур, ты быстро будешь засыпать. Нехорошо, если мы дядю Витю здесь надолго бросим.

— Что это?

Она взяла со стола патрон и вертела его в руках. Я посмотрел на Гутовского, Гутовский посмотрел на меня.

— Такая пуля? — спросила она.

— Патрон, — сказал Гутовский.

— Почему патрон?

— Ну пуля — это пуля, — сказал Гутовский. — Патрон — это патрон. Пуля вылетает из патрона, и остается гильза.

— А зачем дядя Витя его принес?

— Спроси дядю Витю.

— Нет, ты скажи.

— Господи, — сказал я и остановился.

— Нин, давай-ка спать, — сказал Гутовский. — Нам выезжать через пять часов.

— Папа сказал через четыре.

— Папа сказал «в четыре». А это через пять часов.

— А ты, дядя Вить, почему не спишь?

— Я привык не спать.

— Пап, нас с бабушкой в аэропорт дядя Витя повезет?

Я кивнул. Она взяла мою руку, потянула в коридор.

— Я не боюсь, честно.

— Надеюсь, так и есть, — сказал я. — Только тихо. Не разбуди бабушку.

Елена Александровна спала на нашей со Светой кровати. Мы вошли в комнату, Нина села на диван, завернулась в одеяло.

— Пап, — шепнула она.

— Да?

— Я не боюсь, честно. Иди к дяде Вите.

— Да, мы еще посидим с ним немного на кухне. Спокойной ночи.

— Приятного аппетита, — сказала она.

— Смешно, — сказал я.

Она улыбалась в темноте, но я не видел. Я прикрыл дверь и вернулся на кухню. Гутовский сидел у раскрытого окна. В руках у него был обрез.

— Ты что, охуел? — сказал я.

— Давай, а?

— Ты ебнутый, что ли?

— Да не дергайся. Все спят.

— Блин, Нина не спит. Никто не спит.

— Не ссы.

— Положи на стол.

Из окна шел теплый запах прибитой дождем пыли. Обрез старого французского ружья мы когда-то привезли со Светой. Он был инкрустирован дешевым серебром и выглядел как туристический хлам. Гутовский положил обрез на стол, уставился на меня.

— Поставишь чайник?

— Ты псих.

— Чайник поставишь?

— Ты ебаный псих.

— Ты чай поставишь?

Нельзя злиться. Нельзя.

— Может, кофе? — спросил я.

— Не, давай чайку.

Я поставил на плиту чайник, вспыхнул газ.

— А что за Сергей Петрович-то? — спросил Гутовский.

— Николаевич. Такая история…

— Что за история?

— Да она, блин, втемяшила себе в голову, что, когда у нас были тараканы, мы вызывали какого-то Сергея Николаевича.

— А у вас были тараканы?

— Да не было, конечно.

— А кто-то приходил?

— Никто не приходил.

— Так что за Петрович?

— Сергей Николаевич. Понимаешь, она так про все это рассказывает… Мол, у нас были тараканы, мы позвонили куда-то, и пришел этот Сергей Николаевич. И, типа, пришел в обычном костюме, а потом переоделся в ванной и вышел оттуда в костюме пчелы.

— Чего?

— В костюме, блин, пчелы. Она говорит, это у них форма такая.

— У кого?

— Ну, у санэпидстанции. Не знаю.

— А почему пчелы-то?

— Потому что она думает, что пчелы охотятся на тараканов.

— Да, чувак.

— И, понимаешь, она так рассказывает об этом — даже не знаю, как сказать.

— Послушай, — сказал Гутовский, — у меня такая история была. Я все детство рассказывал родителям, как мы ехали однажды все вместе в метро, а тут вагон загорелся. Кто-то потушил все из огнетушителя, но поезд дальше не поехал. Машинист сказал, что вроде как обесточил рельс и попросил всех идти до станции пешком. Короче, мы вышли и, наверное, полчаса топали до станции. До «Автозаводской», кажется.

— Ты это к чему?

— К тому, что ничего этого не было. Никакой «Автозаводской». Просто мне, видать, приснилось все это года в четыре — и так приснилось, что я решил, что это правда. Знаешь, как я ревел, когда родители мне не верили? Я только годам к семи понял, что это был сон.

— И чего?

— Может, этот Петрович отсюда же?

— Не знаю, — сказал я. — Она мне пару недель назад говорила, что он ей даже визитку оставлял, а она ее потеряла.

— И давно так?

— В смысле?

— Ну она раньше рассказывала про этих тараканов?

— Ты про Свету?

Он кивнул.

— Нет, блядь, — сказал я. — Свете она ничего такого не говорила.

— Прости, чувак.

Я махнул рукой.

Тишина. Через двор, с улицы, доносился шум машин. Гутовский снова потянулся к обрезу.

— Не трогай, а? — сказал я.

— Ты что, Эм Си Хаммер, что ли?

Это было глупо, но я улыбнулся. Хрустнул затвор, Гутовский вложил патрон, загнал его в ствол.

— Смотри, чувак. Я же говорил.

— Вить, угомонись, а?

— Да ладно.

— Ты серьезно собрался стрелять?

— А чего такого?

— А чего такого?

— Слушай, я искал патрон почти полгода.

Это была правда.

— Чувак, если хочешь стрелять — иди на крышу. Или, блядь, иди к себе домой.

— Вот ты зануда. Я просто засажу его в столб.

— Будет грохот на весь двор.

— Да не будет никакого грохота.

— Проехали, а?

— Ладно, прости.

Я налил в заварочный чайник кипятку. Гутовский отвел затвор, ногтем поддел патрон. Вытащил, протянул мне.