Витольд Гомбрович - Пампелан в репродукторе

Гомбрович Витольд

Пампелан в репродукторе

Витольд Гомбрович

Пампелан в репродукторе

Рассказ

Перевод с польского и вступление К. Старосельской

Искусство - это попытка высказать то, что не было сказано, доплыть до девственного материка, это крайняя точка, где дух соприкасается с Неведомым и Неназванным.

Витольд Гомбрович

Пожалуй, в любой стране, если разговор зайдет о польской литературе ХХ века, прозвучит один и тот же (с небольшими вариантами) набор имен, известных в мире и составляющих гордость Польши, являющихся визитной карточкой польской словесности. Такому набору можно и позавидовать. Судите сами: лауреаты Нобелевской премии Генрик Сенкевич и Владислав Реймонт - это первая половина столетия; не успевший перешагнуть во вторую половину века, но всем своим творчеством ей принадлежащий Станислав Виткевич; наши современники - еще два нобелевских лауреата Чеслав Милош и Вислава Шимборская; Славомир Мрожек, Станислав Лем... И где-то в этом ряду обязательно будет назван Витольд Гомбрович, который за рубежом - по причинам отнюдь не литературного свойства стал доступен широкому читателю раньше, чем у себя на родине. И который, как никто другой из этого достойнейшего списка, каждой своей книгой вызывал лавину не прекращающихся по сей день горячих споров и безудержных восторгов, бурю непонимания, неприятия и возмущения. Отчасти потому, что (как заметил один из исследователей его творчества) "принес с собою в мир свое с ним несогласие".

Свой первый рассказ Гомбрович написал в 1928 году; до войны в Польше кроме публикаций в литературной прессе - вышли сборник рассказов и роман "Фердидурке". Вышли - и нарушили покой критиков и читателей, поразив всех новаторством языка и стиля, неожиданностью сюжетов и ситуаций, беззастенчивым вторжением в тайники человеческой психики и бесстрашием, с которым автор разоблачал национальные стереотипы и крушил устоявшиеся традиции. Начало Второй мировой войны застало Гомбровича на корабле, плывущем в Буэнос-Айрес; в Аргентине он задержался надолго; в 1963 году перебрался в Европу, где скончался в 1969 году, шестидесяти пяти лет от роду; в Польшу он так и не вернулся. Но остался польским и только польским писателем с мировой славой: его книги переведены на двадцать с лишним языков, пьесы идут по всему свету. На русском языке опубликованы четыре из пяти его романов (некоторые даже в разных переводах), фрагменты "Дневников". Томик рассказов тоже издан и переиздан; предлагаемая читателю публикация пополняет его еще одним рассказом, написанным в 1937 году и не вошедшим в последний прижизненный сборник "Бакакай".

Рассказывая эту историю, воистину трудно сохранить равновесие между ее публичной и приватной составляющими, ибо, с одной стороны, это наиболее публичная и космическая история изо всех, что когда-либо в наше время случались, с другой же стороны - исключительно приватная, мало того: омерзительно, приторно, издевательски приватная. Род генерала гр. Мацея Драги, уже начиная с XV столетия, отличался особым пристрастием ко всему, что заметно превышало уровень заурядности. "Не всякий умеет мыслить в генеральных категориях," - сказал Генрик Сенкевич в 1897 г., но еще в середине XVII века, за 220 лет до Сенкевича, Мельхиор Драга, ловчий Вел. Кн. Лит. и подскарбий, первым начал мыслить генерально, генерал же Юзеф Драга, кавалер орденов и кавалерист, в 1810 г., в апреле, довел оное мышление до пределов совершенства применительно к императору Наполеону I. "Драги никогда не были на "вы" с великими", - заявил он императору и впредь неуклонно обращался к нему на "ты" и звал просто Наполеоном, император же, сраженный благородным чванством гордого чудака, возвел его в графское достоинство, и с той поры генеральство вместе с графством в этом роду передавалось от отца к сыну, притом со все большей изощренностью: если старший сын был кавалеристом, то средний подвизался на дипломатическом поприще, а третий обычно бывал лишь графом pur sang - чистокровным графом, и только.

Драги любили славу; соблюдали традицию; чтили прошлое и культивировали безграничную широту взглядов, но главное - в крови у них сохранялся культ Наполеона I и, как следствие, глубочайшее понимание Истории, исторического момента, а также пылкое обожание исторических личностей и правящих династий. И все же не это являлось основной фамильной чертой, а то, что Драги вносили нечто достойно публичное во все личное и интимное. Каждый из них неизменно держался так, будто за ним наблюдали сто тысяч пар глаз, и не было во всем доме закоулка, в котором Драга повел бы себя иначе; больше того, ни на одном из Драг и вообразить было нельзя вещь столь личную и интимную, как прыщ. Блестящее, невыразимое словами brio сопутствовало самым неприметным их жестам и даже банальнейшим высказываниям. Ныне здравствующий ген. гр. Вацлав Драга, кавалер ордена и бодрый старец в отставке, был женат на последней представительнице баронского рода Праг, принесшей ему в приданое внушительную коллекцию фамильных портретов и множество стильных зеркал. Зеркала и портреты умножали великолепие до бесконечности, расширяя его и раздувая во времени и пространстве. Старший сын генерала, Эразм гр. Драга, играл в бридж, был знатоком геральдики и служил в МИДе. Средний сын был поручиком 1-го полка, sportsman'ом, наездником и женолюбом. Младшему же ничего не оставалось, как, в силу фамильной традиции, стать исключительно графом pur sang, в связи с чем отец намеревался прикупить для него поместье под Калишем либо под Кутно.

Однако младший сын Мацей мл., Мацей мл. гр., по причинам невыясненным - а может, мамка чересчур стремительно, чересчур неожиданно, чересчур беззастенчиво обнажила, приступая к кормлению, грудь, а может, чересчур болезненно перерезана была пуповина - получился, прямо скажем, неудачный. И настолько несмелый, насколько родные его отличались разухабистой смелостью, настолько придавленный комплексом неполноценности, насколько они комплекс собственной полноценности лелеяли, и настолько прыщавый, насколько те были гладенькие. Он не то что ставил себя выше других - ниже всех себя числил, ковырялся в зубах, подглядывал в замочную скважину, никогда не завязывал шнурки, чесал в ухе, скреб затылок, теребил манжеты и чавкал. И, будучи графом по рождению, не вышел таковым ни обличьем, ни наружностью, ни статью, ни манерами, ни речами - затюканный провинциал, да и только. И мыслить генерально не умел - мышление у него было рядовое, мелкотравчатое, серенькое, без эполет и аксельбантов; ни дать ни взять грубая мозолистая рука. Любил починять звонки и немного разбирался в радиоаппаратуре, ковырялся в ней отчасти как в зубах, отчасти как в ухе, настраивался на Берлин и слушал, ловил Москву - типичный, с позволения сказать, школяр и недоросль в коротковатых брюках.

Его пытались взбодрить, подбавить смелости его несмелости - и подбавили, отчего несмелость еще пуще осмелела. Пытались также приохотить к чему-нибудь и преуспели: к еще большей неохоте приохотили. Призвали искусных лекарей, дабы искоренить нездоровый комплекс неполноценности, но в руках искусных лекарей тот еще глубже пустил корни. Пока все это было укрыто в тиши родного крова, обходилось без серьезных неприятностей, однако недоросль подрастал, и гости, валом валившие в гостеприимный дом, требовали предъявить им младшего чистокровного графа, Мацея гр. мл.

На ту пору в одной из сопредельных стран как раз пришлось бракосочетание принцессы Терезы Марии Аделаиды государевой дочки, со знаменитым национальным героем, генералом Пампеланом, в связи с чем подъем духа в народе наблюдался беспримерный, и люди по три дня простаивали на улицах, чтоб хоть одним глазком взглянуть на обожаемую фигуру великого исторического мужа, шествующего во главе свадебного кортежа. Никогда еще приватная амурная связь не возносилась на плечах миллионов на такие высоты, никогда ни единый исторический момент не обещал стать более историческим по своим международным последствиям, и старый ген. Драга гр., невзирая на географическую отдаленность, порешил отметить незаурядность сего события приемом на 40 особ. Радиоаппарату, установленному на тумбе в столовой, назначено было сообщать о ходе торжеств, гостям предстояло в нужную минуту провозглашать здравицу, и все было затеяно (с учетом радио и Истории) на широкую ногу - с тем самым, издавна отличающим Дражеский род здоровым размахом во времени и пространстве, благодаря которому в их роду ни о каких прыщах и не слыхивали.

День этот на семейном совете был сочтен самым подходящим для представления гостям порочащего доброе имя семьи радиота с лучшей его стороны, с той единственной и исключительной стороны, которая свидетельствовала, что и он не лишен талантов, то есть со стороны радиолюбительской, и отец распорядился, чтобы, одевшись понаряднее, тот взял на себя заботу о техническом оснащении мероприятия. Цветы млели - фамильные портреты блистали - зеркала умножали перспективы - графиня в туалете bois de rose в кресле в стиле Второй империи восседала - оба генеральских сына, геральдик и наездник, бриджист и спортсмен, дипломат и завзятый ловелас удваивали и утраивали врожденную самоуверенность, когда появился наш радиолюбитель в ad hoc пошитом костюме, с разинутым ртом, вылезающими из рукавов манжетами и гладко прилизанными волосами. Гости издали тихое восклицание. Отец поднялся, чтобы представить сына, который, перепуганный и оробевший, ни на шаг от него не отступал. А следуя неотступно за отцом, с которым они были схожи кое-какими анатомическими особенностями (хотя то, что отец ловко маскировал телом и делом, у сына, беспорядочно разбросанное, лежало на поверхности), - он извлекал из отца эти малосимпатичные особенности и выставлял их на всеобщее обозрение, словно охотничий пес куропатку. Гости при виде изъянов телосложения старого, но покуда осанистого графа заслонили глаза руками.