Алексей Писемский - Питерщик

Писемский Алексей

Питерщик

Алексей Феофилактович Писемский

Питерщик

Рассказ

{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.

I

Чухломский уезд резко отличается, например, от Нерехтского, Кинешемского, Юрьевецкого и других*, - это вы заметите, въехавши в первую его деревню. Положительно можно сказать, что в каждой из них вам кинется в глаза большой дом, изукрашенный разными разностями: узорными размалеванными карнизами, узорными подоконниками, какими-то маленькими балкончиками, бог весть для чего устроенными, потому что на них ниоткуда нет выхода, разрисованными ставнями и воротами, на которых иногда попадаются довольно странные предметы, именно: летящая слава с трубой; счастье, вертящееся на колесе, с завязанными глазами; амур какого-то особенного темного цвета, и проч. Если таких домов два или три, то прихоти в украшениях еще более усиливаются, как будто домохозяева стараются перещеголять в этом случае один другого; и когда вы, проезжая летом деревню, спросите попавшуюся вам навстречу бабу: "Чей это, голубушка, дом?", - она вам сначала учтиво поклонится и наверно скажет: "Богачей, сударь". - "А этот другой чей?" - "А это других богачей". Произношение женщины{213}, без сомнения, обратит на себя ваше внимание: представьте себе московское наречие несколько на а и усильте его до невероятной степени, так что, говоря на нем, надобно, как и для английского языка, делать гримасу. Я сказал, что вы встретите женщину, на том основании, что летом вы уж, конечно, не увидите ни одного мужика, а если и протащится по перегородке какой-нибудь, в нитяной поневе, нечесаный и в разбитых лаптях, то вы, вероятно, догадаетесь, что это работник, - и это действительно работник и непременно леменец**.

______________

* Костромской губернии. (Прим автора.)

** Вологодской губернии волость. (Прим. автора.)

Зима - другое дело; зимой мужиков много появляется. У Богоявления, что на горе, с которой видно на тридцать верст кругом, в крещенье храмовой праздник: с раннего еще утра стоят кругом всей ограды лошади в пошевнях. Такой нарядной сбруи я в других местах нигде и не видывал. На узде, например, навязано по крайней мере с десяток бубенцов, на шлее медный набор сплошь - весом в полпуда, а дуга, по золотому фону расписана розанами. Войдите в церковь: народ стоит удивительно чистый, лица умные, благообразные, на всех почти синие кафтаны; а вон напереди стоят одна лисья и две енотовые шубы - это-то и есть самые богачи: они из Терентьева, да их и много; вон в синем кафтане, рублей по восьмнадцати сукно, - это из Овсянова; заезжайте к нему в гости: уверяю, что без цимлянского не уедете! В серой поддевке, рыжая борода, тоже богач из Маслова, одним словом, очень много, всех не перечтешь!

Дело в том, что весь тамошний народ ходит на чужую сторону, то есть в Москву или в Петербург; а есть и такие, которые забираются и в Гельсингфорс и даже в Одессу и промышляют там: по столярному, стекольному, слесарному мастерству. Очень трудной работы - каменной, плотничной, кузнечной чухломец не любит.

Жизнь почти каждого из них проходит одним обычным порядком: приходит к барину крестьянка - полустаруха.

- Что скажешь, Михайловна? - спрашивает тот.

- К вам, сударь, - парнишку с анофревским Веденеем Иванычем сговорила.

- А по какой это части?

- По стекольной, батюшка, части.

- Что это у вас всё стекольщики?.. Хоть бы кто-нибудь из вас в колесники в Макарово отдал? А то по деревне колеса некому сделать.

- Где уж, батюшка, мне это затевать, дело вдовье, непривычное, а тут всё на знакомстве-с.

- На сколько же лет?

- На пять-с лет, а по выходе от хозяина сто рублей да синий кафтан-с с обувкой.

- Ну что же? Хорошо, с богом!

И отправляют парнишку с Веденеем Иванычем, и бегает он по Петербургу или по Москве, с ног до головы перепачканный: щелчками да тасканьем не обходят - нечего сказать - уму-разуму учат. Но вот прошло пять лет: парень из ученья вышел, подрос совсем, получил от хозяина синий кафтан с обувкой и сто рублей денег и сходит в деревню. Матка первое время, как посмотрит на него, так и заревет от радости на всю избу, а потом идут к барину.

- Кто там? - кричит тот из кабинета.

- Афимья с своим питерцем пришла, - отвечают ему из девичьей, с любопытством оглядывая новичка.

- А, хорошо! Войдите.

Входит питерец; волосы приглажены, кафтан подпоясан с форсом, сапоги светятся и скрыпят, кланяется барину и кладет ему на стол рыбу, или яблоков, или просто полтинник.

- Полно, братец, не надобно, - замечает барин.

- Пожалуйте*, - отвечает питерец, встряхнув головой.

______________

* Это значит - примите. (Прим. автора.)

- Молодец вырос, а мастерству выучился ли?

- Про себя, сударь, говорить нельзя, а все могим сделать, что от хозяина было показано.

- Это хорошо: жениться теперь пора, да и в тягло.

Парень, слегка покраснев, улыбается.

- Не оставьте уж, батюшка, - отвечает за него мать и при этом случае опять прослезится.

- А у кого же думаете взять? - спрашивает помещик.

- У кого ваше приказанье будет, а мы, по нашему сирочеству, никого не обегаем, - отвечает мать.

- Какое же мое приказанье: вы знаете, я в этом случае не приказываю... сходитесь по себе, полюбовно.

- На том благодарим, батюшка, покорно, - отвечает все мать, - коли милость ваша будет, так у Ефья Петровича девушку желаем взять.

- У Ефья, так у Ефья, ваше дело, - только чтобы с той стороны не было сопротивленья.

- Сопротивленья не полагаем, разговор уж об этом был.

- А тебе она нравится ли? - относится барин к парню.

- Нравится, сударь, - девушку похулить нечем, как быть следует.

И женят таким образом парня в мясоед, между рождеством и масленицей. Но как пришел великий пост, так и начали молодого в Питер сбирать: прибрали попутчиков, привязал он к спине котомку и пошел, а там, месяца через два, и поотпишет что-нибудь, вроде того:

"Милостивеющая государыня матушка Афимья Михайловна и дражайшая сожительница Катерина Ефьевна, просим вашего родительского благословения и навеки нерушимо; о себе уведомляю, что проживаю по тепериче у Веденея Иваныча за триста рублев в лето, и при сем прилагаю десять целковых на подушную, чего и вам желаю.

Крестьянин ваш сын такой-то".

На Петров день и барину оброк выслал, а к Новому году и остальную половину, и сам сошел в деревню. Так он ходит каждый год, а там, как бог посчастливит, так и хозяйство заведет: смотришь - и дом с белендрясами{216} вытянул... Все это хорошо, когда хорошо идет, а бывает и другое.

Летом, в 184..., приехал я в чухломскую деревню Наволоки и, зная хорошо местность, вовсе не удивился, когда на крик моего ямщика: "Эй, десятской, подь сюда!" - вышла молоденькая и прехорошенькая собой баба.

- Ты, голубушка, десятской? - спросил я ее.

Она улыбнулась.

- Я, сударь.

- А как тебя зовут?

- Марьей.

- А строга ли ты?

- Да с чего мне строгой-то быть? Что за строгость такая, я и не знаю.

- Можно ли мне остановиться в этом большом доме?

- Для чего не остановиться... Погодите, я поспрошаю, - отвечала десятский Марья и начала стучать в окошко большого дома.

- Клементий Матвеич, а Клементий Матвеич! Вона барин приехал, на фатеру к тебе позывается!

В окно выставилось мужское лицо.

- Позволь мне, мужичок, остановиться в твоем доме, я приехал по службе, - сказал я.

- Сделайте милость, батюшка, - отвечал тот проворно. - Не больно приглядно у нас...

- Дарья Михайловна, уберите там в горнице, что не надо, - услышал я его голос в избе, а через несколько минут он и сам показался на улице.

Это был лет тридцати пяти видный собой мужик, волосы русые, борода клином; на лбу несколько морщин, взгляд умный, лицо истощенное.

- Пожалуйте сюда на лесенку, - отнесся он ко мне, - уж извините на этот случай, что в таком наряде вас принимаем, дело деревенское... - На нем была наскоро накинутая, значительно поношенная купеческая сибирка. - Ты, любезный, возьми кругом, там под навесом и поставишь, - прибавил он извозчику, - а то тут в ворота не пройдешь; наш экипаж - телега, не громоздка, в калитку продернуть можно.

В сенях, у окошка, сидела худая сгорбленная старуха и что-то ворчала, замахиваясь клюкой на пятилетнего мальчишку, который к ней то подскакивал, то отскакивал.

- Федька! Перестань баушку дразнить! Что ты? - крикнул на него Клементий.

- Она сама начинает.

- Я тебе дам: сама начинает!.. Вот уж пословица справедлива: старый, что малый, целый день у них этакие баталии идут... В горенку пожалуйте, сюда налево, - говорил хозяин, провожая меня.

Я вошел и, осмотревшись, тотчас же догадался, что я у питерщика. Комната вся была оклеена сборными обоями: несколько полосок французских атласных, несколько хороших русских и, наконец, несколько дешевеньких; штукатурный потолок был весь расписан букетами, так что глазам было больно смотреть на него; в переднем углу стояла красного дерева киота с образами и стол, на котором были нарисованы тарелки, а на них - разрезанные фрукты, а около - серебряные ножи и вилки; лавок не было, их заменяли деревянные стулья, выкрашенные как будто бы под орех. В заднем углу стояла кровать с ситцевыми занавесками, к которой Клементий бросился тотчас, как мы вошли, и начал выкидывать оттуда различную дрянь, говоря: "Эк у них тут навалено! Что это за баба необрядная, все ей не в заметку!.."