Василий Шукшин - И разыгрались же кони в поле

Шукшин Василий

И разыгрались же кони в поле

Василий Шукшин

И РАЗЫГРАЛИСЬ ЖЕ КОНИ В ПОЛЕ

И разыгрались же кони в поле,

Поископытили всю зарю.

Что они делают?

Чью они долю

Мыкают по полю?

Уж не мою ль?

Тихо в поле.

Устали кони...

Тихо в поле

Зови, не зови.

В сонном озере, как в иконе,

Красный оклад зари.

Минька учился в Москве на артиста.

Было начало лета. Сдали экзамен по мастерству.

Минька шел в общежитие, перебирал в памяти сегодняшний день. Показался он хорошо, даже отлично. На душе было легко. Мерещилась черт знает какая судьба - красивая. Силу он в себе чуял большую.

"Прочитаю за лето двадцать книг по искусству, - думал он, измордую классиков, напишу для себя пьесу из колхозной жизни - вот тогда поглядим". В общежитии его ждал отец, Кондрат Лютаев.

Кондрат ездил на курорт и по пути завернул к сыну. И теперь сидел на его кровати - большой, загоревший, в бостоновом костюме, - ждал. От нечего делать смотрел какой-то иностранный журнал с картинками. Слюнявил губой толстый прокуренный палец и перелистывал гладкие тоненькие страницы. Когда попадались голые женщины, он внимательно разглядывал их, поднимал ма ссивную голову и смотрел на одного из Минькиных товарищей, который лежал на своей кровати и читал. Подолгу смотрел, пристально. Глаза у Кондрата неожиданно голубые - как будто не с этого лица. Он точно хотел спросить что-то, но не спрашивал. Опять слюнявил палец и осторожно переворачивал страницу.

Кондрат Лютаев лет семь уж был председателем большущего колхоза в степном Алтае. Дело поставил крепко, его хвалили, чем Кондрат в душе сильно гордился. В прошлом году, когда Минька, окончив десятилетку, ни с того ни с сего заявил, что едет учиться на артиста, они поругались. Кондрат не понял сына, хотя честно пытался понять. "Да ты спроси у меня-а! - орал тогда Кондрат и стучал себя в грудь огромным, как чайник, кулаком. - Ты у меня спроси: я их видел-перевидел, этих артистов! Они к нам на фронте каждую неделю приезжали. Все алкоголики! Даже бабы. И трепачи". Минька уперся на своем, и они разошлись.

Минька удивился, увидев отца.

Кондрат криво усмехнулся, отложил в сторону журнал.

Поздоровались за руку. Обоим было малость неловко.

- Ну, как ты здесь? - спросил Кондрат.

- Нормально.

Некоторое время молчали.

- Тут у вас выпить-то хоть можно? - спросил Кондрат, оглядываясь на другого студента.

Тот понял это по-своему:

- Сейчас займем где-нибудь... Завтра стипуха.

Кондрат даже покраснел.

- Вы что, сдурели! Я ж не в том смысле! Я, мол, не попадет вам, если мы тут малость выпьем?

- Вообще-то не положено, - сказал Минька и улыбнулся. Странно было видеть отца растерянным и в новом шикарном костюме. - В исключительных случаях только...

- Ну и пошли! - Кондрат поднялся. - Скажете потом, что был исключительный случай.

Пошли в магазин.

Кондрат чего-то растрогался, начал брать все подряд: колбасу дорогую, коньяк, шпроты... Рублей на сорок всего. Минька пытался остановить его, но тот только говорил сердито: "Ладно, не твое дело".

А когда шли из магазина, разговорились. Неловкость помаленьку проходила. Кондрат обрел обычный свой - снисходительный - тон.

- Не забывай, когда знаменитым станешь, артист... Забудешь небось?

- Что за глупости! Кого забуду?..

- Брось... Не ты первый, не ты последний. Наде правда, сперва знаменитым стать... А?

- Конечно.

Выпили вчетвером - пришел еще один товарищ Миньки.

Кондрат раскраснелся, снял свой бостоновый пиджак и сразу как-то раздался в ширину - под тонкой рубашкой угадывалось крупное, могучее еще тело.

- Туго приходится? - расспрашивал он ребят.

- Ничего...

- Вижу, как ничего... Выпить даже нельзя, когда захочешь. Тоскливо небось так жить? Другой раз с девкой бы прошелся, а тут книжки читать надо. А?

Ребята смеялись; им стало хорошо от коньяка. Минька радовался, что отец пошел открыто на мировую. Может, кто ему втолковал на курорте, что не все артисты алкоголики. И что не пустое это дело, как он думал.

- А я считаю - правильно! - басил Кондрат. - Раз приехали учиться, учитесь. Девки от вас никуда не уйдут. И пить тоже еще рано сопли еще по колена... Я на Миньку в прошлом году обиделся... Я снимаю свой упрек, Митрий. Учитесь. А если, скажем, у вас после окончания не будет получаться насчет работы приезжайте ко мне, будете работать в клубе. Миньке знает, какой у меня клуб - со столбами. Чем в Москве то сшиваться...

- Тять...

- Не то говорю? Ну ладно, ладно... Вы ж ученые, я забыл. А хозяйство у меня!.. Вон Минька знает...

Потом Кондрат и Минька пошли на выставку - ВДНХ.

Минька вспомнил свой экзамен, и ему стало вдвойне хорошо.

- Вот ты, например, человек, - заговорил он, слегка пошатываясь. - И мне сказали, что тебя надо сыграть. Но ведь ты - это же не я, верно? Понимаешь?

- Понимаю. - Кондрат шел ровно, не шатался. - Тут дурак поймет.

- Значит, я должен тебя изучить: характер твой, повадки, походку... Все выходки твои, как у нас говорят.

- А то ты не знаешь?

- Я к примеру говорю.

- Ну-ка, попробуй мою походку, - заинтересовался Кондрат.

- Господи! - воскликнул Минька. - Это ж пустяк! - Он вышел вперед и пошел, как отец, - засунув руки в карманы брюк, чуть раскачиваясь, неторопливо, крепко чувствуя под ногой землю.

Кондрат оглушительно захохотал.

- Похоже! - заорал он.

Прохожие оглянулись на них.

- Похоже ведь! - обратился к ним Кокдрат, показывая на Миньку. Меня показывает - как я хожу. Миньке стало неудобно.

- Молодец, - серьезно похвалил Кондрат. - Учись - дело будет.

- Да это что?.. Это не главное. - Минька был счастлив. - Главное: донести твой характер, душу... А это, что я сейчас делал, - это обезьянничанье. За это нас долбают.

- Пошто долбают?

- Потому что это не искусство. Искусство в том, чтобы... Вот я тебя играю, так?

- Ну.

- И надо, чтобы в том человеке, который в конце концов получится, были и я и ты. Понял? Тогда я - художник...

- Счас пойдем глянем одного жеребца, - заговорил вдруг Кондрат серьезно. - Жеребец на выставке стоит образцовый!.. - Он зло сплюнул, покачал головой. - Буяна помнишь?

- Помню.

- Приезжала нынче комиссия смотреть - я его хотел на выставку. Забраковали, паразиты. А седня прихожу на ВДНХ, смотрю: стоит образцовый жеребец... Мне даже нехорошо сделалось. Какой же это образце вый жеребец, мать бы их в душеньку! Это ж кролик против моего Буяна. Я б его кулаком с одного раза на коленки уронил, такого образцового.

Минька представил Буяна, гордого вороного жеребца, и как-то тревожно, тихонько, сладко заныло сердце. Увидел он, как далеко-далеко, в степи, растрепав по ветру косматую гриву, носится в косяке полудикий красавец конь. А заря на западе - в полнеба, как догорающий соломенный пожар, и чертят ее - кругами, кругами - черные стремительные тени, и не слышно топота коней - тихо.

- Буяна помню, как же, - негромко сказал Минька. - Хороший конь.

Кондрат долго молчал. Сощурил синие глаза и смотрел вперед нехорошо - зло.

- Я его последнее время сам выхаживал, - заговорил он. - Фикус ему в конюшню поставил - у его там, как у невесты в горнице, стало. Как дите родное, изучил его. Заржет черт те где, а я уж слышу... Забраковали!.. - Кондрат замолчал. Ему было горько.

Минька тоже молчал. Расхотелось говорить об искусстве, не думалось о славной, нарядной судьбе артиста... Охота стало домой. Захотелось хлебнуть грудью степного полынного ветра... Притихнуть бы на теплом косогоре и задуматься. А в глазах опять встала картина: несется в степи вольный табун лошадей, и впереди, гордо выгнув тонкую шею, летит Буян. Но удивительно тихо в степи.

- Да, - сказал он.

- Со всего края приезжали смотреть...

- Да ладно, чего уж теперь.

...Образцовый жеребец стоял в обазцовой конюшне, за невысокой оградкой. Косил на людей большим нежнофиолетовым глазом, настороженно вскидывал маленькую голову, стриг ухом.

Остановились около него.

- Этот?

- Но. - Кондрат смотрел на жеребца, как на недоброго человека, ехидные повадки которого хорошо изучил. - Он самый.

- Орловский.

- По блату выставили.

- Красивый.

- "Красивый", - передразнил сына Кондрат. - Ты уж... лучше походки изучай, раз не понимаешь.

- Чего ты? - обиделся Минька.

- Ты сядь на него да пробежи верст пятьдесят - тогда посмотри, что от этой красоты останется.

- Но нельзя же сказать, что он некрасивый!

- Вот за эту красоту он и попал сюда. У нас ведь все так... Конечно, полюбоваться можно, особенно кто не понимает ни шиша. А ты глянь! - Кондрат перешагнул оградку и пошел к жеребцу. Тот обеспокоился, засучил ногами. - Трр, той! - прикрикнул Кондрат. Гляди сюда - это грудь? Это воробьиное колено, а не грудь. Он на двадцатой версте захрипит...

Тут к ним подошел служитель в синем комбинезоне.

- Гражданин, вы зачем зашли туда?

- На коняку вашего любуюсь.