Марина Бонч-Осмоловская - Южный Крест

Бонч-Осмоловская Марина

Южный Крест

Марина Бонч-Осмоловская

Южный Крест

С любовью посвящается моему мужу Алеше.

Эпиграф: Когда я прошел этот путь, я остановился и увидал дела свои...

Пролог

Моя жена и я - мы едем в гости в этот праздничный вечер. Нет спасения от жары. Австралия. Новый Год.

Машина шуршит далеко-далеко, через весь город - сквозь австралийскую ночь. Мимо текут спальные районы: множество домов, разделенных крошечными лужайками, розами, парой-тройкой деревьев - нескончаемые, неразличимые, как солдаты, как солдатские гимнастерки, как холмы и деревья, придорожные камни, травы и заборы, как загородки вокруг пастбищ - мириады километров колючей проволоки, обнявшей всю страну, оберегая священную частную собственность, как шаг вправо и шаг влево, как сознание правоты, а также непоколебимости, как неугасимая повторяемость того и сего, для них и для нас, и сейчас, и во веки веков.

Как легко все кануло во мрак. Я поднял голову, и вот передо мною Ночь горячая, болеутоляющая, необъятная австралийская Ночь, облившая все небо несметным множеством звезд, слишком просторная, слишком глубокая, и звезды слишком крупные и блестящие горят в немыслимых сочетаниях, как будто не здесь, совсем не на этой Земле, а во сне, в дремоте об этой ночи - вон та, та - совсем желтая. Южные Звезды - это сон и бред, этого не может быть, это - пираты, "Дети капитана Гранта" летом под одеялом, когда все спят и тишина, молочница поутру, душистый сбитень сада с его благовонными, проливающимися соками на границе соснового бора, сладкое горение земляничин, их случайный праздник среди теплой травы. Щуки и судаки, пойманные в это утро, их зеленые бока, как звездное небо. И как звездное небо, усыпанный существами лес, и вода, и воздух, и ты - мелкой жизнью вместе с ними. Там, где летние воды сливаются в высоких травах, неся в себе рыбу, лодки, пузыри и другое, что наполняет воду. Там, где пыльная, долгая дорога на Волгу - пыльная и жаркая - босиком. Толстые, заварные летние облака - ослепительные облака моего детства... Еще не серые, не размазанные пальцем по стеклу, как зимняя скорбь. Вот сливочное за 13 копеек в ларечке, достань монетку, разожми потную ладошку, лижи его скорее - вот уже капает и течет по рукам, и пальцы сладкие, горячие и липкие. Добрый шелудивый пес тоже высунул язык и смотрит, что это у тебя там в руке. Молочные реки, кисельные берега, сон, сон терпкий от запаха смолы, терпкий от запаха родного вокруг, молочный сон по-над речкой на полустаночке Бубна.

Сюда закралась ошибка, очень странная ошибка - ты говоришь: "Южный Крест над головой". Может быть, это чей-то рассказ, чей-то рассказ в сосняке напротив дома, когда падают сумерки, и одна птица редко и одиноко вскрикивает что-то, принося печаль. А, может быть, это недописанная глава в книжке о капитане Гранте, но где я - там или здесь, а, также, кто я и зачем? Откуда такая горечь?.. Что бы ты сказал мне на это? Я бы хотел поговорить с тобой, но ты только повторяешь: "Южный Крест над головой".

Оглянись, ты видишь - тебе все это снится: и жара в Новогоднюю ночь, и тайное дыхание Великого океана - его порывы, влага и всевластье. И немыслимая древность этого материка, лежащего в водах за пределами жизни, не нуждающегося ни в чем и менее всего в человеке. В этой стране есть что-то странное, невыразимое: какая-то загадочность и даже мрачность. Она кажется одухотворенной. Так можно говорить об одушевленном существе, как если бы не все вокруг было живо, а сам материк - то, что под ногами, - кажется живущим. Это необычное чувство, но от него невозможно отделаться: он ощущается как архаичная и очень темная сила. Он сам-друг, корявый, слепленный из красного, бесплодного камня, покрытый сухими, пахучими лесами, полными странных и невиданных животных, вымерших повсюду миллионы лет назад, но живущих здесь от сотворения мира. И такими же древними, высушенными аборигенами, не создавшими ни домов, ни вещей - о! ни домов, ни вещей! Они бредут, как странники, по этой красной земле, по пустыням и лесам, смотрят на Океан, танцуют, мягко притоптывая в такт, и рисуют подлунный мир и жизнь, нанося сложные сочетания кругов и точек. Они верят в свой "Dreaming" (мечтания англ.) в котором нет слова "думать", а только "грезить" - непереводимый ни на какой язык, ибо за сорок тысяч лет им не было нужды записать это, и они не создали ни письма, ни алфавита - но верят в словах и красках ощущаемых, как мир, чистое пространство, в котором человек живет вместе с Богом, в котором человек часть Бога и в этом его предназначение.

И в этом бездонном мире между прошлым и еще более прошлым, между водой и звездным небом, камнями и листьями, неведомыми тропами и невиданными путями, движением "от" и приходом "к", между явью и сном, в этом чудотворном пространстве, пульсирующем, как красное сердце, - белый человек с его бензоколонками, закусочными и демократическими выборами, с этой его непробиваемой мощью - в этом бездонном мире белый человек только "рябь на лице кармы".

Глава 1

В новогодний вечер вежливый поток машин несет в себе, завораживая теплом огней, неторопливым движением, сопричастностью к общему празднику. Эта яркая река людей и огней! Вьется, лучится в своих берегах, обещая, предвкушая, зализывая раны и грехи, уговаривая и утешая. Праздник, праздник! Гремите погремушками, раздавайте авансы, посыпайте головы конфетти, изящно лгите себе и другим, уснащая эту жизнь: сделайте жизнь другой, сделайте жизнь праздником прямо сейчас! Радость, подарки, застолье - все, как прежде, как встарь, но может быть лучше, новее? Конечно, конечно, и жизнь не такая, как тогда, жизнь будет ярче, умнее! Верь, верь! Вот она сила, вот - надежда и обновление, вот она звездочка вдали!

Так было, будет, есть - Прекрасной жизни зонтик! Прогулка, фаэтон, лишь рикша впереди... Беги, моя звезда! я - за тобой, я - гонщик! А разобьемся вдрызг: так нами пруд-пруди!

(Стихи Е. Тыкоцкого)

Она курит много и скорее по инерции, привычно и зорко отмечая названия магазинов, вывески распродаж, временами в разноцветных вспышках фонарей видя за рулем лицо мужа с бородой и волосами в бликах седины и с вечной печалью за старой оправой очков. "Он все-таки удивительно не подходит к этой стране, - думает она по привычке и добавляет с досадой: - И чего ему не хватает!" Она включает музыку, и тишина, так часто наползающая на них в последнее время, изчезает. Обычно Лена не выносит молчания. Теперь она чувствует себя бодрее и прибавляет звук. Вадим не замечает ни музыки, ни осуждающих взглядов жены, ни сигаретного дыма.

...Я видел дожди, долгие, ледяные... Но вот они сменились теплым снегом, а под самый Новый Год ударила стужа. Стояли настоящие морозы... Вадим вдохнул горячий запах австралийской зимы. - Снежный холод летел вдоль Невы, вдоль линий. В этих сумерках я ехал на троллейбусе домой, мечтая о чае, любимой лампе на столе и картинах, покрывающих стены драгоценным ковром. Сколько лет я собирал их, сколько лет разглядывал поутру, каждый день заново. Мой дорогой дом...

- Вадик, ты бы мог со мной поговорить... - натянуто сказала его жена. О чем ты думаешь.

- О Питере.

- Как обычно!

- Ну почему... - отозвался он.

- Уж не знаю, - она резко отвернулась, посмотрела в боковое окно и уверенно сказала: - Бессмыслица какая-то. Зачем?

- Что - зачем?

- На черта он тебе вообще понадобился?! - Лена сунула окурок в пепельницу и выключила музыку. Села поровней. - Ладно, Бог с ним с Питером и Россией этой. Но ты постоянно о том времени думаешь, а я чувствую, что здесь еще что-то замешано, да?

Он промолчал.

- Тут не в маме дело, - сосредоточенно продолжала Лена, - и не твои сантименты: речки, грибочки, пенечки... Ладно, ладно, - добавила она, заметив, что Вадим поморщился, - это, в конце концов, твое дело. Но я о другом, - она помедлила, пристально глядя перед собой, явно сдерживаясь и собираясь с силами. А затем произнесла миролюбиво, как будто спрашивая, но и утверждая, с чуткостью близкого друга: - Слушай, ты влюблен был до меня сильно?

Вадим взглянул с удивлением, но отвел глаза прежде, чем жена посмотрела на него.

- Давай найдем более подходящий момент?

- Вот и ответ.

- Нет, конечно. Мы ведь на праздник едем.

- Очень хороший момент! Когда, как не в праздник, можно посекретничать о нашей жизни. - Голос ее стал мягким и вкрадчивым: - Кто она?

Вадим долго не отвечал, Лена не торопила.

- Это было давно... Может не надо?

- Вы как познакомились?

Он помялся и нехотя сказал:

- Она как-то позвонила, спросила, нельзя ли посмотреть мою коллекцию живописи. Да, конечно, - ответил я, - когда вам удобно? - Может быть завтра? - Хорошо, завтра. - В шесть часов? - Да, можно в шесть. Вот и весь разговор.

- А завтра?

- А назавтра она пришла.

- И что потом?

- Я открыл дверь, взглянул ей в лицо. А потом повернулся и ушел в комнату. Она засмеялась и пошла следом.

- Почему?

- Она тоже спросила потом - почему? Просто... это было как столбняк, проговорил он с затруднением.