Николай Почивалин - Жил человек

Почивалин Николай Михайлович

Жил человек

Николай Михайлович ПОЧИВАЛИН

ЖИЛ ЧЕЛОВЕК

(Роман по заказу)

1

Когда постоянно и долго живешь на одном месте, - как я, например, в Пензе, - с читателями-земляками складываются какие-то своеобразные, доверительные и одновременно весьма требовательные отношения. Свой - одним словом. Малознакомые, а то и вовсе незнакомые люди могут остановить на улице, спросить, что ты сейчас делаешь, впрямую, без критических преамбул и концовок сказать, что понравилось в твоей книге, а что нет, причем нередко - это самые точные оценки; как в любое время могут обратиться с просьбой - лично, по телефону или, чаще всего, письменно.

Иногда письма идут сплошным потоком - как вода после ливня, и ты, отложив все остальное, отвечаешь на них, чертыхаясь и радуясь. Иногда они текут слабым ручейком, который вот-вот вовсе иссякнет, и тогда начинаешь смутно беспокоиться, доискиваться: где-то, в чемто, выходит, промазал, недотянул. Удивительная штука - эти читательские письма! Они - как пульс твоей работы, то равномерный, то учащенный, а то замедленный; и как некая пуповина, связывающая тебя с тем, основным, ради чего ты и терзаешь бумагу; они же, наконец, - и самый безошибочный компас на трудных и всегда неизведанных литературных дорогах.

Некоторые письма бывают - как крепкий орешек. Наверно, каждый испытал: щелкаешь их, орехи, щелкаешь, только скорлупа летит, потом вдруг подвернется такой, что - ни в какую.

Таким крепким орешком явилось для меня письмо бухгалтера детского долга, неведомой мне Александры Петровны. Причем и мудреного-то в нем вроде ничего не было - судите сами, "...обращаюсь к Вам от имени всего коллектива воспитателей и воспитанников. Наш детский дом существует 54 года. И из них тридцать лет директором его был всеми уважаемый Орлов Сергей Николаевич, который недавно умер. Весь наш коллектив просит Вас написать о нем очерк, так как за тридцать лет своей работы он оставил неизгладимый след в душах воешь танников и коллектива работников..."

Письмо будто - как письмо. Первой реакцией было намерение коротко и вежливо ответить: не смогу, так как занят срочной работой, что, в общем-то, было правдой, Я уже взялся за ручку и в нерешительности отложил ее, Пишет-то, получается, не одна эта Александра Петровна, - от всего коллектива. Неловко что-то, невежливо, наверно, будет. И, поколебавшись, прибег к испытанной бюрократической методе: сунул письмо подальше, - потом как-нибудь...

Через некоторое время - когда работа над новой рукописью была в самом разгаре, а почта, продолжая безотказно действовать, добавила всякой корреспонденции, - я наспех просмотрел ее и опять натолкнулся на письмо бухгалтера. В этот раз оно вызвало откровенную досаду, Ну что ты будешь делать! С одной стороны - занят по уши, а с другой - да кто же станет печатать очерк о человеке, которого нет в живых? В подобных обстоятельствах - я сам старый газетчик, знаю это, - очерк могут напечатать о личности необыкновенной, да и то - приуроченно к какой-то дате: "Десять лет назад перестало биться пламенное сердце..." Для успокоения совести поговорил все-таки с редактором областной газеты, давним приятелем, и, к удовольствию своему, услышал то, что и надеялся и хотел услышать: "Ну, милый мой, человека нет, а ты о нем - очерк! Видал, что с уборкой делается?

Дожди, непогода, валки прорастают. Взял бы да написал о тех, кто в таких условиях в передовиках идет. В колхозе "Россия" ребята прямым комбайнированием, знаешь, сколько дают?.."

Несколько месяцев спустя, отправив наконец рукопись в издательство, я начал наводить порядок на своем захламленном столе. Обнаруженное в завалах письмо бухгалтера лежало передо мной, как молчаливый упрек. Такие невысказанные вслух упреки, о которых никто, кроме тебя, не знает, - штука тягостная. Надо было что-то немедленно делать, отвечать, но что отвечать, если ничего, кроме стереотипных извинений за неприлично долгое молчание, на ум не приходило?.. Раз за разом - наизусть запомнив - перечитал короткие, какие-то наивно-доверчивые строки, написанные аккуратным женским почерком, и почувствовал, что не смогу просто отмахнуться от них. Почему?.. Задержался взглядом: тридцать лет проработал директором детдома; подумалось, что человек этот - моего поколения, рождения двадцатых годов, - тема, постоянно занимающая меня. Вслед за этим, - начиная какую-то подспудную работу, - мысль принесла, напомнила высказывание, кажется, Белинского, что под каждои могильной плитой скрыта всемирная история. Неосознанно противясь чему-то тому, что возникало помимо воли, вопреки желанию влекло куда-то, - принялся листать том Белинского, чтобы найти это высказывание, не нашел, да это отчего-то было уже и неважно. В таком инертно-бесцельном состоянии, с чего, вероятно, и начинаются целеустремленные действия, позвонил заведующему областным отделом народного образования, в ведении которого находятся детские дома, спросил, знал ли он Орлова Сергея Николаевича.

После ответного приветствия телефонная трубка умолкла, затянувшаяся пауза была нарушена лишь чирканьем спички, потом неторопливый голос признался: "Знаете, до сих пор не могу свыкнуться, что его нет... За свою жизнь я редко встречал людей такой кристальной души".

Вслушиваясь в этот неторопливый голос, хорошо представлял сидящего за широким полированным столом немолодого светловолосого человека, обычно очень скупого на похвалы и так убежденно произносящего эти высокие увесистые слова.

На следующее утро я уже был в ста двадцати километрах от Пензы - ходил по детскому дому, сидел у секретаря райкома, пил чай в гостях у глубокой старушки с выцветшими голубыми глазами и слушал ее полный живых подробностей рассказ о том, как полвека назад юной девушкой пришла она в детдом преподавателем музыки..

Затем я поехал в район второй раз, третий - записная книжка и воображение мое стремительно набухали; воспоминания людей, хорошо знавших Орлова, признательно и щедро лепили образ удивительного человека; говорили они о нем так, будто он навсегда остался с ними, мерили его мерой своп поступки и дела, и мне начало казаться, что только по нелепой случайности я все никак не могу застать его на месте...

А кончились поездки тем, что однажды - это однажды, если быть точным, заняло осень и всю зиму - я сел и добросовестно записал все, что узнал, увидел и услышал, - так и появилась эта книга. Роман - потому что в книге рассказывается не только об Орлове, но и о людях, с которыми он жил и работал, с их нелегкими подчас судьбами; по заказу - потому что книга действительно написана по заказу бухгалтера Александры Петровны, коллектива детского дома, районного комитета партии, всех, кто знал Орлова. И очень хочу, чтобы кое-кто почувствовал в этом некий вызов. С тех пор как существует советская литература, на Западе и за океаном не перестают твердить, что советские литераторы пишут по заказу, - подобные утверждения, то прямые, то несколько завуалированные сочувствием, оказываясь за рубежами родины, не раз самолично слышал и я. Да, по заказу! - хочется мне подтвердить все это и дать тем самым в руки подобным теоретикам прямую улику - чтобы задумались они над сутью и природой наших социальных заказов. Что же касается моей скромной работы - был бы счастлив, если б хоть частично сумел выполнить заказ моих читателей!

И без того нарушив строгие жанровые каноны своим прямолинейным вступлением, вынужден сделать еще одну оговорку. Работая над книгой, вольно или невольно я, конечно, что-то додумывал, обобщал, вкладывая, возможно, в уста людей слова, которые они не произносили, - посему, во избежание каких-либо упреков в неточностях, назвал действующих лиц другими именами, равно как переименовал и место действия. Так что документальным в книге остается только одно: все, о чем в ней рассказывается, происходило на моей родной Пензенщине. Упоминаю об этом потому, что Орлов Сергей Николаевич очень любил ее, нашу пензенскую землю. И в глубине души убежден, что именно наша земля рождает и вскармливает таких людей, как он.

2

Зачем я все-таки еду в Загорово? Встретиться с бухгалтером детского дома Александрой Петровной, объяснить ей, что не так-то просто выполнить ее просьбу, избавиться от мешающего ощущения какой-то обязанности и едва ли не вины. Ответов находится множество, но одного, определенного - нет. Как в старой байке: иду туда, не знай куда, ищу то - не знай что...

А за окном машины - будто не середина марта, а конец апреля. Сухо блестит серо-сизая лента автострады, и лишь изредка, в низине, хрупнет стекло прихваченной ночью лужи; в хрустально-ледяных желобах кюветов свотится талая голубая вода с грузно плавающими ошметнами ноздреватого снега; мелькают, пронзительно белея стволами и краснея скрытно набухающими ветками, придорожные березы, на которых грачи заняты срочным капитальным и текущим ремонтом прошлогодних гнезд; в прогалах между деревьями чернеют жирные пласты пахоты, кажется, что это ее дегтярные капли обрызгали стволы берез, родимыми пятнами оттенив их девственную чистоту. И надо всем этим солнечное, не по-мартовски высокое и чистое небо, прикрытое на горизонте опаловолиловой дымкой, в которую летит, теряясь в ней, - сухо блестя на пригорках и западая на спусках, - лента автострады. В открытое окно пружинисто бьет студеный сладковатый воздух - словно хватил, как в детстве, с ладони слежавшегося синеватого снега, и сладко замлели, заныли зубы. Понимаю, что такая ранняя весна, как правило, несет в себе немало неприятностей для села, и все-таки это преждевременное буйство, ликование красок и света будоражит, наполняет нетерпением, поездка моя начинает казаться необычайно важной, будто там, в Загорове, ждет что-то необыкновенное...