Евгений Козловский - Диссидент и чиновница

Козловский Евгений. Диссидент и чиновница

ДИССИДЕНТ И ЧИНОВНИЦА

повествование об истинном происшествии

Разные бывают джазы, и разная бывает музыка для них.

Бывают такие джазы, которые и слушать-то противно, и

понять невозможно.

1

Галина Алексеевна Тер-Ованесова (по мужу) служила в министерстве культуры и должность занимала весьма высокую: заведовала отделом, — другими словами, если кому-нибудь пришло бы в голову применить к ней старые, дореволюционные, навсегда, слава Богу, отжившие мерки, — была в свои едва сорок директором департамента и — автоматически — генералом. Не больше и не меньше.

Высокое положение уже само по себе делает вполне понятным и оправданным наш к ней интерес, а тут еще и подробность: вот уже лет пятнадцать была Галина Алексеевна, дама по всему положительная и до самого последнего времени замужняя, влюблена в непризнанного художника и совершенного диссидента.

То есть (если подойти к последнему определению с мерками достаточно строгими и на сей раз современными) вовсе и не совершенного, ибо писем никаких он не подписывал, в демонстрациях не участвовал, менее того: не только в демонстрациях, но и в пресловутых скандальных выставках, а диссидентом был в том лишь смысле, что не нравилось ему все это, — ну, а таких диссидентов у нас, сами знаете, пруд пруди, каждый второй, если не чаще, даже, коль договаривать до конца, — даже и сама Галина Алекю Но нет! до конца договаривать мы остережемся, чтобы как-нибудь случайно не повредить нашей героине по службе, а заметим только, что противоестественная эта влюбленность и стала, в сущности, причиною той совершенно непристойной, гаерски-фантастической истории, которая, собственно, и побудила нас взяться за перо.

Началась она много-много лет назад в небольшой подмосковной деревне, во время уборки урожая картофеля. Судьба ли, разнарядка ли райкома партии свела в одну бригаду вчерашнюю выпускницу Московского университета и студента-первокурсника художественного училища. Студента звали Ярополкомю

Снова невольная накладка: дело в том, что как раз Ярополком-то никто и никогда его не звал: ни в те поры, ни посейчас, не назовет, наверное, и в старости, — он для всех просто Ярик, и даже вообразить его Ярополком или тем более — Ярополком Иосифовичем — столь же сложно и нелепо, как Галину Алексеевну — Галею или, скажем, Галчонком, — язык не поворачивается. Однако, хоть и Ярик, — а и тогда был он отнюдь не из тех салаг, которые, позанимавшись год-другой в районном доме пионеров и с определенным изумлением поступив в творческий ВУЗ, еще и на дипломе чувствуют себя учениками, а некоторые в воздушном, приятном сем состоянии засиживаются и до пятидесяти, — сколько он себя помнил, столько сознавал художником. Может, по этому вот самоощущению, как-то, надо полагать, отпечатлевшемуся и на внешности юноши, и выделила его Галина Алексеевна из толпы, а не по тому одному, что был он свеж, черняв и чрезвычайно собою хорош, — а уж выделив — заодно поверила на всю жизнь и в его талант.

Такая вера, да еще помноженная на донельзя льстящее ему внимание со стороны вполне взрослой женщины, — ему, пусть художнику, а — семнадцатилетнему пацану, — не могла не вызвать в Ярике соответствующей реакции, которую он тут же принял за первую любовь и которая, может, и была его первой любовью.

Словом, начало истории получилось трогательным, чистым и прозрачным и отнюдь не предвещало черт знает какой развязки: днем Галина Алексеевна работала с Яриком в паре: он рыл картошку, она — собирала в корзину, вечерами они гуляли по кладбищенской роще, разбирали надписи на крестах и обелисках, вычитали даты рождений из дат смертей, всматривались в выцветшие фотографии и фантазировали жизнеописания мертвецов, нередко забредали и в заброшенную церковь, делая друг перед другом вид, будто не замечают под ногами там и сям разбросанных антиромантических куч экскрементов, попросту — говна, тем более, что небосклон мерцал сквозь купол вполне романтически и провоцировал мечтания. Галина Алексеевна выслушивала грандиозные планы спутника, лихорадочные от молодости и мандража, и по очереди с Яриком выпивала из горл прихватываемый им иногда портвешок. Ночи они тоже проводили вместе, впрочем, в обществе всей бригады, одетые, вповалку на нарах, устроенных в недоделанном курятнике. И ни разу так и не решилась Галина Алексеевна ни поцеловать красивого мальчика, ни погладить по щеке, ни даже просто намекнуть на свое к нему особое расположение и готовность пасть, в которой, впрочем, и сама была далеко не уверена.

Хоть и красива и в определенном смысле соблазнительна, обладала Галина Алексеевна всосанным с молоком первой учительницы удивительным целомудрием: комсомолка-активистка из крупного сибирского города, она и за пять лет учебы в столице не перестала чувствовать провинциальное стеснение, которое недавний и, в сущности, безлюбый брак с пожилым Тер-Ованесовым, преподавателем журналистского мастерства и завотделом одного из партийных органов печати, не уничтожил, а, напротив, усилил. Нет, впрочем, худа без добра: стеснение было принято начальством за важность и, вкупе с протекцией супруга, обеспечило нашей героине все предпосылки для головокружительной карьеры в министерстве, куда она была распределена на должность коллежского регистраю тьфу! редактора.

И все же хрупнуло! Обиднее всего, что произошло это в самый последний день, в самый последний час колхозной их жизни, что перетерпи они хоть чуть-чутью Трудно даже сказать, чт именно подтолкнуло к проступку: сознание ли скорой и, возможно, вечной разлуки; одиночество ли, в котором, отстав, увлеченные разговором, от двигающейся к райкомовскому автобусу бригады, они оказались; частность ли ландшафта в виде преградившего путь ручья, — только в тот миг, когда Ярик взял будущего генерала на руки, чтобы перенести на другой, в метре лежащий, берег (исключительно чтобы перенести, ни для чего больше!), им внезапно овладела нервическая дрожь, не укрывшаяся от Галины Алексеевны, в которой и в самой кровь уже стучала с утроенной противу обыкновения громкостью, и так и осталось неизвестным, кто из них двоих стал собственно инициатором первого поцелуя, затянувшегося головокружительно долго, так что левый сапог Ярика успел напитаться сквозь микроскопическую трещинку холодной октябрьской водой.

Так или иначе, а телефон Галина Алексеевна дала Ярику только служебный, хоть и пыталась уверить себя, что невинное ее приключение опасности для крепкой советской семьи не представляет и представлять не может и в принципе и что, подзывай ее на яриковы звонки даже сам Тер-Ованесов, никаких у нее оснований краснеть перед ним и смущаться не было бы.

2

Впрочем, случай испытать собственную уверенность предоставился Галине Алексеевне всего две недели спустя: лишний петуший хвост[1] в кафе, где, сдавшись на один из настойчивых звонков влюбленного, встретилась она с Яриком, основательно разрушил нормальную предусмотрительность; доводящие обоих почти до обморока поцелуи задерживали в каждой попутной подворотне — в результате к дому они подошли далеко заполночь. У подъезда нервничал Тер-Ованесов, и фокстерьер Чичиков бегал кругами, преданно разделяя состояние владельца. Ярик, нетвердо сообщила мужу Галина Алексеевна. Тер-Ованесов, буркнул Тер-Ованесов, не протянув руки, и раздраженно дернул за поводок Чичикова, который радостно рванулся было к хозяйке. Лифт в их ведомственном доме отключали в половине двенадцатого, и весь долгий пеший путь на четвертый этаж резко протрезвевшая Галина Алексеевна сочиняла рассказ о вечере худ. училища, куда экстренно призвал ее долг службы, и о любезном, едва знакомом ей студенте, взявшем на себя, в общем-то, тер-ованесов труд проводить ее до дому, — рассказ так, впрочем, и не опубликованный, поскольку Тер-Ованесов выслушать его не пожелал, а бестактно лег спать. Ладно! обиженно подумала Галина Алексеевна. Не хочешь слушать — тебе же хуже! но недели три отговаривалась от Ярика занятостью, болезнями, прочими вымышленными сложностями.

Он меж тем рисовал возлюбленную, и когда, поддавшись уговорам, а, главное, собственному греховному желанию, она явилась, наконец, в комнату общежития, — в первый же миг увидела над узкой железной койкою, не слишком аккуратно заправленною, портрет себя. Несколько чрезмерная на ее редакторский взгляд стилизация и почти до непристойности доходящая сексапильность изображения были восприняты ею как горький, но справедливый упрек, и Галина Алексеевна решительно решилась в ближайшее же время одарить избранника]высшим счастием, пусть даже ей придется поступиться при этом до сих пор не запятнанной честью верной жены. Тем более, что Тер-Ованесов, в сущности, сам толкает ее к преступлению своей черствостью! Она намекнула Ярику на свою эту готовность, поставив таким образом перед ним непростую техническую задачу, ибо падение героини нашей не было покуда столь окончательным, чтобы допустить в ее голову мысль об адюльтере в супружеской постели или, скажем, в кабинете, где несколько лет спустяю Но стоп, стоп! всему свое время.