Лидия Авилова - Творчество

Творчество

Чтобы попасть из сада в луга, надо перелезть через канаву. Она довольно глубокая.

Марья Павловна чувствовала себя в этот счастливый для себя день такой молодой, легкой и веселой, что ей хотелось бегать и шалить, и она первая, не дожидаясь помощи, соскользнула вниз на своих высоких острых каблучках, ухватилась за побеги ветлы и выкарабкалась на противоположную сторону. Потом она обернулась и засмеялась.

— Ну, лезь! — крикнула она своему другу детства, Андрею Ивановичу, с которым она свиделась сегодня после 10 лет разлуки.

— Ни за что! — возмущенно ответил он. — Ноги ломать? Я обойду кругом.

— Старый барин! Привык на дачах по дорожкам гулять. Ну, решайся!

— Но, пойми, что здесь круто и скользко!

— Да ведь я же перелезла. Ты только спустись, а я тебя вытащу за руку. Обходить кругом слишком далеко.

— А зачем нам непременно идти в луга? — спросил Андрей Иванович. — Ведь это все твои выдумки и глупости.

— Подагрик! — смеясь и издеваясь, кричала Марья Павловна.

— Да ты помнишь, ты помнишь, когда мы были здесь в последний раз? — спросила она, вешаясь на его руку, когда переход наконец был совершен и они шли вдоль ручья по мягкой зеленой траве.

— Помнишь, ты прискакал меня спасать, потому что за меня сватался Вальдек, а он так нравился отцу, или, вернее, отцу так нравилось его имение «Борки», что мне было объявлено, что, если я не дам согласия, конец! Денег нет, и ехать в Петербург в консерваторию не на что. Простись со всем и сиди в деревне. А какой же там Вальдек, когда я только о тебе и думала, только и мечтала поскорей удрать к тебе в Петербург. Ну, конечно, я написала тебе самое отчаянное письмо, но никак, никак не думала, что ты прилетишь сам.

Она вдруг слегка толкнула его, отступила на шаг и, глядя ему в лицо, расхохоталась.

— Ну, скажи, пожалуйста, зачем это ты разлетелся? Я, как сейчас помню, хотя с тех пор прошло чуть не 15 лет… В студенческом кителе и белой фуражке. У madame была мигрень, и она была зла, как черт. Танька пролила чернильницу на ее газету, и она ее выгнала из класса, и Танька стояла у дверей и ревела. Жарко было ужасно. У Зины, как у самой старшей и к тому же любимицы, была привилегия ходить в капоте, а меня это бесило, и я как раз сцепилась с ней из-за того, что я принесла себе с огорода зеленого аркада, а она, что получше, съела, а остальное выбросила. И вдруг колокольчик все ближе и ближе. Madame, конечно, тоже за Вальдека была и тебя вообще не выносила. Зина презирала всех, кто обращал на меня больше внимания, чем на нее. Поэтому она и Вальдека презирала, и тебя, и других. Ну, и встречу тебе устроили! Ты помнишь? Таньке опять попало, за то что она тебе на шею бросилась. Madame пошла разыскивать отца, настроила его, как ей хотелось, и он вышел такой, что я все время боялась, как бы вы друг другу не наговорили дерзостей. И ведь, ей-богу, отец тебя любил! Если бы не madame и ее влияние на него… Если бы еще Зина была за нас…

— Что значит «за нас»? — спросил Андрей Иванович. — У тебя была когда-нибудь мысль выйти за меня замуж?

— Никогда! — крикнула Марья Павловна. — Честное слово! Влюблена я в тебя была по уши — это верно, но мне и в голову не приходило, что ты мог бы на мне жениться. Может быть, оттого, что мы были дружны еще детьми и считались чуть не братом с сестрой. Может быть, оттого, что ты как-то сразу поднялся в моих глазах на недоступную вышину. Мне импонировали твой талант, твой успех, твое имя, которое встречалось во всех газетах. Да, ты был не как «все» и на особом положении. Даже твой студенческий сюртук внушал мне особое уважение, потому что на нем уже был значок: ты кончил один факультет и перешел на другой. Ах, нет! Ты не знаешь, каким ты был в моих глазах! Мне кажется, что, если бы ты сделал мне предложение, ты был бы развенчан.

— Мое имя во всех газетах, — задумчиво повторил Андрей Иванович. — Да. Во многих. В числе сотрудников… Случалось, что я отказывался давать что-либо, и только разрешал печатать имя.

Марья Павловна опять взяла его под руку и повела.

— Вот ревновать мне тебя приходилось часто, — призналась она. — Кто не был в тебя влюблен из знакомых девиц? Все! Хотя бы не надолго, но все. И вот, какая ты дрянь! Ты тоже во всех был понемножечку влюблен.

— Я? — возразил Андрей Иванович.

Марья Павловна сжала его локоть.

— Ты, ты. Не возражай и не спорь. С каждой из твоих поклонниц ты сочинял маленький роман, с разнообразными настроениями и подробностями. О, я за тобой наблюдала! Вы разыгрывали какие-то пьесы, ты и она. Миниатюры. Разыгрывали по вдохновению. Вдохновлять ты умел, и самая безличная, самая шаблонная героиня на время становилась оригинальной и интересной. У тебя была способность расшевелить, разбудить, заставить найти и расправить крылья. И эту свою способность ты любил больше всего во всех твоих приключениях. Ты на время оживлял кукол и, наигравшись, прибирал их назад в картонки и на полки. Разве не правда? Скажи!

Андрей Иванович смеялся.

— Мне смешно слушать тебя. Это было так давно! Да, может быть, это так и было. Удивляюсь, как ты помнишь. Так я спасал тебя от Вальдека на этом лугу?

Марья Павловна остановилась, заставив и его остановиться, и вытянула руку.

— Вот там… Видишь, этот столбик, межевой знак? Здесь поворот ручья, и здесь когда-то было глубоко. Водилась рыба. Ну, был, по крайней мере, предлог сидеть с удочкой и требовать, чтобы никто не смел приближаться и шуметь. Всю печаль своей жизни я оплакала, кажется, на этом месте. На глинистом обрыве противоположного берега множество круглых дырок с ласточкиными гнездами. Ласточки летают и кричат. Мне казалось, что это очень красиво, что я сижу здесь и плачу, и я иногда, для картины, распускала волосы. Ах, Андрей! Я не видала тебя десять лет, и сегодня в первый раз за эти десять лет я могла бы распустить волосы, чтобы поплакать.

— Не дергай меня все время за рукав, — попросил Андреи Иванович. — Ты дергаешь, толкаешь… И вот еще, друг мой: трудно бы тебе распустить волосы, как прежде. Пришлось бы разложить на траве целый ворох фальши… Вот теперь ты еще дерешься.

Марья Павловна ударила его по плечу, отбежала в сторону и, стараясь рассеять какое-то неприятное впечатление, сорвала несколько полевых цветков и сложила их в пучок.

— Лучше моей молодости ни у кого не было… из сестер, — продолжала она, нагнав Андрея Ивановича и щурясь на цветы. — Даже и теперь, знаешь, я считаю себя самой счастливой. Зина и Таня замужем. Летом я гощу то здесь, у Зины, то у Тани в Улыме. Зимой я даю уроки пения. Петь я уже не могу, но уроки… Конечно, это уже не то, о чем я мечтала: сцена, успех, слава. Но у меня есть заработок, я самостоятельна. Сестрам я не завидую. Они уверяют, что они счастливы. Нет, я не верю! Я вообще не верю семейному счастью. Раскопай его, и ты непременно наткнешься на какую-нибудь неожиданность. В лучшем случае этот сюрприз очень глубоко и хорошо похоронен. Я допускаю супружеское благополучие в глубокой старости, когда властвует одна привычка, когда похороненное забыто, потому что уже нет памяти чувств, а осталась одна память фактов… Ну, пусть я ошибаюсь, пусть сестры счастливы. Дело в том, что я им не завидую, а моей молодости, когда я любила тебя, когда я безумствовала, когда я мечтала быть певицей, когда я поднимала знамя бунта против интриг madame, которая науськивала на меня отца и Зину, я не променяла бы ни на какую другую.

— Зачем же ты плакала? — спросил Андрей Иванович.

— А ты думаешь, я была счастлива? — смеясь спросила Марья Павловна. — Во-первых, я всегда боялась, что ты увлечешься кем-нибудь из твоих поклонниц, а меня уберешь куда-нибудь в картонку на полочку. А я любила тебя, ты это знаешь? Ты знаешь тоже, как я любила отца? Ну и что же? Я причиняла ему одни неприятности и он постоянно сердился на меня. Это виновата madame. Я уверена, что, если бы не было madame, отец понимал бы меня и мы были бы друзьями. В сущности, у меня было много горя, заботы, неприятностей, и если я называю свое прошлое хорошим, то только потому, что я тогда безумствовала. Да, я была пьяна: молодостью, любовью, надеждами, мечтами. Андрей, скажи мне теперь: а ты меня когда-нибудь любил?

— Скажи теперь откровенно, — приставала она. — Ведь это теперь безразлично… Не так ли? Ты, может быть, воображаешь, что ты и теперь производишь на меня чарующее впечатление? Пожалуйста, не воображай! Полнейшее разочарование! Ты слышишь? Полнейшее разочарование!

— А ты не врешь? — лукаво спросил Андрей Иванович. — А мой талант? Мое имя во всех газетах? Ты думаешь, у меня уж нет поклонниц и я уже не могу вдохновлять, заставлять находить и распускать крылья или подрезать эти крылья и…

— Ты? Теперь? — спросила Марья Павловна и расхохоталась. — Ты уже не можешь перелезть через канаву. Если ты еще что-нибудь воображаешь о себе, то это глупо.

Она бросила пучок цветов ему в лицо и, притворяясь, что боится его мести, побежала вперед.