Феликс Кривин - Ходить - ходьба, судить - судьба

Кривин Феликс Давидович

Ходить - ходьба, судить - судьба

Феликс Кривин

Ходить - ходьба, судить - судьба

Парень и девушка шли по широкой степи, и им было еще далеко до горизонта. Горизонт был спокойный и ровный, словно ему нечего было скрывать, а ему было что скрывать, ох, было...

Девушка шла под конвоем, а думала, что идет в дружеском сопровождении. Она любила своего конвоира и называла его просто Вась. "Вась, куда ты меня ведешь?" - спрашивала она, делая вид, что не догадывается. Но она догадывалась, все девушки всегда обо всем догадываются, - правда, не всегда о том, что бывает на самом деле.

Конвой Вась не отвечал, на подобные вопросы отвечать не положено, он только торопил подконвойную, а ей не хотелось спешить, ей хотелось продлить это волнующее приближение к горизонту. Она старалась держаться поближе к парню, а он по уставу должен был соблюдать дистанцию. А то обезоружит чего доброго, а там ее поминай. У него в кармане предписание доставить подконвойную к месту казни. Или каторги. А она думала, что к месту любви. Она верила, что любовь побеждает смерть, как написал творец смерти на книге творца любви, чтоб отвести глаза любви от неумолимого шествия смерти.

Девушка была революционерка, а парень - шпион и стукач, агент охранки и Чрезвычайной Комиссии, и еще чего-то в этом роде. Но внешне он ничем не отличался от революционера, партизана и подпольщика. А чем он мог отличаться? Мы ведь все живем вперемешку - герои, революционеры, убийцы и предатели. Встречаемся, общаемся, говорим о том, о чем положено говорить, и молчим о том, о чем говорить не положено. Как тут отличить одно от другого?

Бывали даже случаи, когда агенты охранки становились во главе революции и вели ее на казнь, усыпляя пламенными словами. Такими словами усыплял парень девушку, а она слушала и вся тянулась к нему, потому что он был парень, а она была девушка.

"Эта штука сильнее, чем "Фауст" Гете", - сказал бы об этой сцене знаток подобных сцен, выдавая себя за знатока тонких человеческих отношений. "Любовь побеждает смерть", - сказал бы он, имея в виду всенародную любовь, существующую наперекор всенародной смерти.

Горизонт все еще скрывал правду смерти, выдавая ее за правду любви. А здесь, в том самом месте, где парень вел девушку по степи, три мальчика сидели на берегу моря. Но если хорошо приглядеться, это были три старика. Жизнь пролетает так, что не успеешь оглянуться, не то что приглядеться.

Берег моря тоже изменился. Сначала он был пустынный, потом на нем появился пляж, людей набралось - ступить негде. А потом вдруг люди исчезли, хотя был разгар лета, солнце светило вовсю, и остались только три старика: в море было запрещено купаться.

Три старика, которым многое было запрещено, жизнь которых прошла в мире сплошных запретов, ничуть не удивились, что в море купаться запрещено. Хорошо хоть можно на солнышке посидеть. А запретят - не будем сидеть. Будем дома сидеть. У телевизора.

Конечно, это слабое утешение. Но ведь мы пришли в этот мир не за утешением. А за чем мы пришли? Вот и ломай теперь голову: пришли, а за чем - забыли.

Море безмятежно плескалось, словно с ним ничего не произошло, и все так же светло и ровно уходило за горизонт, - может быть, туда, куда парень вел девушку. Но они ничего этого не видели и видеть не могли. В том месте, где сидели старики и плескалось море, парень вел девушку по сухой и безлюдной степи. События накладывались одно на другое, пронизывали одно другое, в мире было тесно от них, а если посмотреть со стороны, в мире не было никаких событий.

Три старика сидели на берегу, и через них парень вел девушку. Ходить ходьба, судить - судьба... Вот так они и складываются, судьбы. Идешь к горизонту, и сам не знаешь, куда идешь. И через что придется пройти прежде, чем придешь к своему горизонту.

И в какой-то момент конвой Вась забыл устав конвойной службы, он забыл, что у него дома семья, что у него дети Вась Вася меньше, - он решил, что здесь, в степи, ему все позволено, и тогда три мальчика заплескались в море и поплыли, высоко поднимая брызги, кто быстрей доплывет. Три мальчика вытворяли в море такое, что на них неприлично было смотреть, и девушка почувствовала, что к ней пришла любовь. А к кому ей было прийти? У конвоя Вася была семья, и только сердце девушки было свободно.

Но она все равно сказала "нет". Для конвоя это означало неподчинение. И он забыл, что у него семья, а если и не забыл, то для дальнейших его поступков это уже не имело значения.

И тогда три мальчика выбрались на берег и превратились в трех стариков. Купаться в море было нельзя, но им и не хотелось. Им хотелось просто сидеть на берегу моря, вспоминать, как они когда-то купались, когда купаться было разрешено.

Каждый из этих стариков был Василий Васильевич. И конвой Вась был Василий Васильевич. И даже девушка была Василий Васильевич.

Потому что все эти события происходили внутри Василия Васильевича, и он наблюдал их, когда перемещался внутрь себя, соединяя два, казалось бы, несовместимых пространства.

Это погружение в себя можно истолковать как глубокую задумчивость, мечтательность или пробуждение каких-то воспоминаний, но, возможно, здесь было что-то совсем другое. Возможно, внутри Василия Васильевича происходили не воображаемые, а действительные события. Не исключено, что воспоминания - это и есть действительные события, которые повторяются на микроуровне внутри нас, а мечты - события, которые на том же уровне предшествуют внешним событиям.

Есть такая теория. Современная биология ее не признает, потому что не исследует человека на атомном уровне. И если в нем случится, допустим, атомная война, ему пропишут какую-нибудь касторку. Как будто можно касторкой вылечить человека от атомной войны. А если не вылечишь человека, как можно вылечить человечество?

Создателем этой теории был Капитан, последнее плаванье которого было сухопутным, отчего он и его спутники терпели бедствия, не окончившиеся и тогда, когда корабль их прибыл на место.

Бескрайние просторы, ограниченные, правда, колючей проволокой, продувались со всех сторон такими ветрами, которые и не снились открывателям Арктики. Капитану там доказывали, что он не капитан и даже не матрос, а вообще никто, сухопутное насекомое. Но Капитан-то знал, что он капитан, и изо всех сил старался держаться капитаном.

Вот тогда-то он и создал свою теорию о черве или пауке, которому поклоняется высокоразвитая цивилизация, считая его не червяком, а всесильным богом. Потому что у высокоразвитых цивилизаций тоже имеются свои соображения. Кто-то надеется, что бог его пощадит, кто-то - что поможет продвинуться по службе, а многие просто верят, потому что у них чистая и доверчивая душа, и они создают бога по своему образу и подобию. Вот для них, для тех, кто поклоняется жестокой силе, им не видимой, Капитан и придумал, что каждый из них тоже по-своему бог, со своими внутренними мирами и вселенными. Пусть их здесь увечат и топчут, пусть заставляют есть дерьмо, но они боги и поклоняются пауку лишь потому, что так устроено это общество. Но они не умрут, когда их бог подохнет, отдаст концы, потому что атомы не погибают, атомы переходят в другие вещества и уносят туда с собой свои высокие цивилизации.

Там, где Капитан создал эту теорию, она была воспринята как вражеская пропаганда, и просторы Капитана были еще больше ограничены. Его даже посадили в канцер... нет, не в канцер... его посадили во что-что другое, похожее на канцер... Плаванье становилось все трудней, все опасней, но это уже не могло его испугать, и он продолжал твердить, что бог наш паук и червь, а мы, им раздавленные, не черви, а боги...

Василий Васильевич уходил в себя, и мир, который он покидал, уменьшался, а тот, к которому он летел, увеличивался. Микрокосм переходил в макрокосм, и вот уже они поменялись местами, и он летел в безграничном пространстве среди атомов-звезд своего тела - туда, где совершаются невидимые нашему большому миру события...

Василий Васильевич неважно себя чувствовал, и ему, конечно, хотелось узнать, что там у него внутри.

На примере каждого человека подтверждается теория о расширяющейся и сжимающейся вселенной. Рождается он, можно сказать, из пустяка, из пустого места, а потом все расширяется, расширяется, пока не дорастет до взрослого состояния. И тут, в соответствии с теорией, он начинает сжиматься, конечно, не без влияния жизни, которая ставит его в такие условия. Именно в этом периоде сжатия возникают внутри человека различные болезни, которые вступают в противоборство с высокоразвитыми цивилизациями. Трудно себе представить, сколько темноты, невежества, мракобесия носит в себе даже самый просвещенный человек, какой-нибудь доктор прав, профессор юриспруденции. В обычной жизни он ведет себя как доктор прав, но вдруг что-то такое случится - и в нем заговорит первобытная, обезьянья, ящеровая микроцивилизация, которую и цивилизацией-то нельзя назвать, - вот тогда посмотрите на этого доктора и юриспрудента!