Юрий Домбровский - Моя нестерпимая быль

Домбровский Юрий

Моя нестерпимая быль

Юрий Домбровский

Моя нестерпимая быль

Стихотворения

Когда жестокий приговор удалит меня, не допуская никого

взять меня на поруки, - моя жизнь будет находиться в этих

стихах. Они навсегда останутся при тебе, как мое поминание.

Вот когда ты на них взглянешь, ты снова и снова увидишь то

самое главное, что было посвящено тебе. Земля может забрать

себе лишь мой прах, принадлежащий ей. Но дух мой - он у тебя.

А это моя лучшая часть. Поэтому ты утратишь лишь подонки

жизни, добычу червей. Мой труп, подлую жертву разбойничьего

ножа, слишком низкую, чтобы ее еще вспоминать. Единственно

драгоценным было то, что содержалось во мне. И вот оно с

тобой.

74 сонет В. Шекспира

(подстрочный перевод Ю. Домбровского)

x x x

Я не соблюл родительский обычай,

Не верил я ни в чох, ни в птичий грай

Ушли огни, замолк их гомон птичий,

И опустел иконописный Рай.

Взгляни теперь, как пристально и просто

Вдали от человечьих нор и гнезд

Глядят кресты таежного погоста

В глаза ничем не возмутимых звезд.

Здесь сделалась тоска земли близка мне,

Здесь я увидел сквозь полярный свет,

Как из земли ползут нагие камни

Холодными осколками планет.

Могила неизвестного солдата!

Остановись, колени преклоня,

И вспомни этот берег ноздреватый,

Зеленый снег и на снегу - меня.

Здесь над землей, израненной и нищей,

Заснувшей в упованьи наготы,

Я обучался кротости кладбища

Всему тому, что не умеешь ты.

Зима 1941 г.

x x x

Медлительный еврей с печальными глазами

Мне говорит о тайнах бытия:

Как человеком сделалась змея,

Накормленная райскими плодами.

Все спит кругом, - нет третьего меж нами,

Но ты со мной, бессонница моя!

Он мудр и тих. Все библии изведав,

Ведет он неуклонно речь свою,

Как сделал из Молчалина змею

В комедии премудрый Грибоедов.

Все спит кругом - никто не слышит бреда,

Никто не слышит сказку про змею.

Мой Господин! Ты знаешь жизнь мою:

Мой скорбный путь и грустную победу.

Ты дал мне ум, велел мне плод отведать.

Стать хилым и похожим на змею.

Теперь я стар! Спаси ж меня от бреда,

А бурю я любую простою!

x x x

Я вновь один, и есть Барон,

И есть разбросанные корки,

И крики западных ворон

Вокруг украденной махорки;

Сухая сука, две шестерки,

И вор, по прозвищу Чарльстон.

Вот он мне ботает про то,

Как он подпутал генерала,

Как дочь несчастного бежала,

Его хватая за пальто.

А он приплясывал, смеясь,

Плечами поводил картинно

И говорил: "Отстань, падлина,

Я честный вор, отлипни, мразь!"

Она сбежала от отца

И по банам его ловила,

Потом сто тысяч закосила

И отмолила, откупила

И задарила молодца.

Я все прослушал до конца

И призадумался уныло:

Зачем любви нужна могила

И тяжесть крестного венца?

Зачем сознанью подлеца

Всегда одно и то же мило:

"Она страдала и любила,

И все прощала до конца!"

Как мне противен разум мой,

Мое тупое пониманье.

Он не потащится с сумой,

Он не попросит подаянья.

Но как его ты не зови,

Он все пойдет своей дорогой

Сорвать с поруганной любви

Венец блестящий и убогий!

О ложь! О милое ничто!

Любви прекрасное начало.

Тот край, где дочка генерала

По людным улицам бежала,

Хватая вора за пальто.

Дай мне, сияя и скорбя,

Моей любви шепнуть неловко:

"Я все простил тебе, дешевка...

Мне очень трудно без тебя!"

МЫШИ

Нет, не боюсь я смертного греха,

Глухих раскатов львиного рычанья:

Жизнь для меня отыщет оправданье

И в прозе дней, и в музыке стиха.

Готов вступить я с ним в единоборство,

Хлыстом смирить его рычащий гнев

Да переменит укрощенный лев

Звериный нрав на песье непокорство!

В иных грехах такая красота,

Что человек от них светлей и выше,

Но как пройти мне в райские врата,

Когда меня одолевают мыши?

Проступочков ничтожные штришки:

Там я смолчал, там каркнул, как ворона.

И лезут в окна старые грешки,

Лихие мыши жадного Гаттона.

Не продавал я, не искал рабов,

Но мелок был, но одевал личины...

И нет уж мне спасенья от зубов,

От лапочек, от мордочек мышиных...

О нет, не львы меня в пустыне рвут:

Я смерть приму с безумием веселым.

Мне нестерпим мышиный этот зуд

И ласковых гаденышей уколы!

Раз я не стою милости твоей,

Рази и бей! Не подниму я взора.

Но Боже мой, казня распятьем вора,

Зачем к кресту ты допустил мышей?

x x x

Я по лесам один блуждал,

О камни жесткий хлеб ломал.

Когда же не хватало сил,

Лопатою его рубил.

Затем лопатою рубил,

Что сам старателем служил.

Был жесток этот черный хлеб

Высокий дар моих судеб,

И горше не было сумы

Под плоским небом Колымы.

До смерти был один прогон

Все перепутала нелепость.

Мой враг взлетел, как будто крепость,

Своим подкопом поражен.

Убийца - я,

убитый - он,

Ложась в сугроб легко и слепо,

Лицом, ободранным, как репа,

Смущенно улыбался он.

И тишина со всех сторон,

И темнота ночного склепа.

И вот лежит в сугробах он

От стужи жесткий, ломкий, синий,

Легчайший, словно алюминий,

Несуществующий, как звон.

Лежи, нарушивший закон,

И разлетающийся в иней.

Здесь каждый прав со всех сторон

Навеки, присно и отныне!

Затем была еще пурга

В круженьи месяца и снега.

От брега до другого брега

Ходила с бубнами Яга.

Я б в бурю не прогнал врага,

Но друга я лишил ночлега.

Его наутро принесли,

Он жил до окончанья суток.

Был бред таинственен и жуток...

Мы постояли и ушли.

Лежи, случайный гость земли,

Она таких не любит шуток!

Другого друга на руках

Я нес, покуда жил, а были

Мы на краю земли, и выли

Над нами сосны в облаках.

Над нами сосны в облаках,

Как волки раненые, выли.

Друзья нас палками лупили,

Чтоб мы стояли на ногах,

Чтоб болью пересилить страх,

Чтоб ноги нас опять носили.

- Хорошие ребята были:

Шел человек, остался прах.

- Но мы молчали, как в могиле,

И нас оставили впотьмах.

Я через час стряхнул свой сон,

Пошел, - а там, в снегу, осталась

Не человек, одна усталость.

Я шел и думал: что же он?

Был человек, остался сон,

Воспоминание осталось

Да сосен дальний перезвон.

К чему жалеть такую малость?

Но возвратился и понес

Сам обмороженный до кости.

Зачем? Не знаю. На погосте

Есть незастроенный откос

Там воронье играет в кости,

И вьюги, словно рой стрекоз,

Жужжа, садятся на погост.

Спи, разрешивший свой вопрос!

Спи, нет, не попрошусь я в гости.

Над кладбищем твоим мороз,

И нет ни жалости, ни злости

От скорбного холма до звезд.

Спи, в смерти ты нашел приют,

Мне и такого не дают!

БАЛЛАДА

Не потому, что с нею мне светло,

А потому, что с ней не надо света.

И вот на маленький помост

Восходит старый шут.

Я точно знаю, кем он был

И как его зовут.

И с биографией его

Частично я знаком.

И песни я ему писал

Блудливым языком.

Его пластинки я верчу

С любимой вполпьяна,

Когда разведать захочу,

О ком грустит она.

Когда ж кругом и дождь, и грусть,

И нету никого,

Я повторяю наизусть

"Безноженку" его.

И если в ресторане джаз,

И в рюмках вихрь огня,

Какой-то старый пес Дуглас

Все лезет на меня.

Когда же шансы у меня

На жизнь невелики,

И если милая змея

Мне не подаст руки,

И я сквозь наигрыш и спесь

Так точно вдруг пойму,

Что жизнь ушла, и вот я весь,

Не нужный никому,

Что только глупость трубит в рог,

Что замок мой во сне,

Что много у любви дорог,

Но ни одной ко мне;

Что только сон да крепкий чай

Еще меня берут,

Тогда я крикну: "Выручай

Меня, потертый шут!

Соседи спят, в постели ночь,

На сердце лай собак,

Но ты способен мне помочь,

Кривляка и пошляк...

Явись ко мне и упокой

Безногую мечту...

И как отходную ей спой

"Магнолию в цвету"!

СОЛДАТ - ЗАКЛЮЧЕННОЙ

Много ль девочке нужно? - Не много!

Постоять, погрустить у порога,

Посмотреть, как на западе ало

Раскрываются ветки коралла.

Как под небом холодным и чистым

Снег горит золотым аметистом

И довольно моей парижанке,

Нумерованной каторжанке.

Были яркие стильные туфли,

Износились, и краски потухли,

На колымских сугробах потухли...

Изувечены нежные руки,

Но вот брови - как царские луки,

А под ними как будто синицы

Голубые порхают ресницы.