Людмила Богданова - Офицеры

Богданова Людмила

Офицеры

Людмила Богданова

Офицеры

Дорога сбегала со взгорка, укрытого в мокром осеннем лесу; листья слетали и липли к верху коляски, вместе с грязью проворачивались на ободьях колес... Дорога нырнула в седловину и вырвалась в простор бескрайних голых полей и по-летнему зеленой травы на обочинах. В траве путались васильки. На холме, почти у дороги, за железной отрадой стоял дом. Краска на стенах облупилась, окна блестели старыми радужными стеклами, на чугунных перилах балкона лежали желтые листья. Старые груши, ветви которых утыкались в окна, были голы и мокро черны от дождя.

Дом выглядел уныло под просторным осенним небом. Коляска мягко покатилась по подъездной аллее. Грязнобелая борзая выскочила навстречу и лениво, хрипло залаяла. Стеклянные двери растворились на каменное разбитое крыльцо.

- Лех, уймите сучку. Что такое?

- Игнась! Боже мой, Игнась!

Не дожидаясь помощи, женщина спрыгнула в лужу у крыльца и побежала, расплескивая воду, грязь пятнила зеленый бархат.

- Севери-на....

Мужчина жал к губам ее ледяные пальпы и захлебывался видением.

- Ты жива, Боже мой. Ничего не изменилось...

СЕВЕРИНА.

Северина подняла голову от подушки:

- В конце концов, дело не в том, что она моя сестра...

Договорить ей не дали. Совершенно белая от волнения Летрикс сообщила, что генерал Айзенвальд желают видеть графиню.

- Не принимайте, - быстро сказал Виктор.

Северина усмехнулась: завоеватели не такие люди, перед которыми можно захлопнуть дверь.

- Простите, что заставила вас ждать, - графиня стояла, отвернувшись к окну, и оттого казалась на его фоне смутным силуэтом - высоко подобранные волосы, надменная шея, колокол платья из серого плотного атласа, с высокой талией и пышными рукавами: девочка - и принцесса.

- Что вы! - генерал махнул рукой, принимая, как должное, что она не поворачивается к нему. - Это я должен просить прощения за неурочный визит.

- Вы всегда приходите вовремя, - сказала графиня сухо.

Генерал приблизился - открытой шеей она чувствовала его дыхание.

- Что вы там увидели, госпожа графиня?

- Деревья.

- Они интереснее меня?

Северина покачала головой:

- Живое предпочтительней железа.

Айзенвальд1 засмеялся. Совершенно искренне, без капли досады.

- А между тем, графиня, я явился к вам по важному поводу.

Северина наконец повернулась к нему и взглянула снизу вверх: генерал был значительно выше.

- Почему вы не спрашиваете, по какому?

- Я не любопытна.

- Качество, странное для женщины.

Она снова покачала головой.

- Я хотел справиться о вашем здоровье.

- Это входит в ваши служебные обязанности?

- Нет. Но когда мне говорят, что вы ранены... - Айзенвальд пытливо взглянул на Северину. По ее лицу блуждала все та же раздражающая улыбка.

- У вас плохие информаторы, генерал, - сказала наконец графиня. - Уверяю вас, я столь же мало увлекаюсь войной, как и политикой, а следовательно...

- ... у меня есть возможность пригласить вас на бал. Сегодня в полночь у меня во дворце. Вы будете?

Жесткость вопроса не оставляла сомнений в последствиях, которые повлечет отказ, Северина присела в реверансе.

- Итак, вы здесь, вы танцуете...

Они стояли в нише окна, заслоненные бархатными драпировками того непередаваемого оттенка, которое бывает у неба в сумерках, и пристальные глаза военного губернатора опасно взблескивали в непосредственной близости от глаз графини.

- Таков был ваш приказ. Хотя я неохотно подчиняюсь приказам.

- Вы ошибаетесь, - сказал Айзенвальд. - Это просто попытка сделать менее официальными наши отношения.

Северина рассмеялась.

- Генерал, неужели вы полагаете это возможным? Вы - завоеватель - с женщиной побежденной страны?

- Берегитесь, - сказал он. Сказал вроде бы шутливо, но у женщины менее отважной неминуемо стиснулось бы сердце.

Графиня отмахнулась.

- Так вы патриотка?

- Все наши женщины - патриотки.

Теперь засмеялся Айзенвальд.

- Неужели у меня не остается надежды?

- Когда вы уйдете отсюда. Вместе с войсками, - сказала графиня Маржецкая тихо.

Айзенвальд сжал ее плечи.

- Даже так?!

Краска сбежала с ее лица, окаменелая улыбка повисла на нем. Кровь едва не проступила сквозь атласный рукав - плотный и белый.

- Вам дурно?

- Тут слишком жарко.

- Мы можем выйти на террасу. Продолжим там наш разговор.

Когда она уходила с бала, улыбка уже не стиралась с лица, ее невозможно было согнать - так застыли напряженные мышцы. Северина не могла произнести ни слова. Виктору в карете пришлось разжимать ей зубы ножом, чтобы напоить болеутоляющим и слегка привести в чувство.

- Я убью его, - сказал Виктор.

- Не надо. Комитет посылает меня эмиссаром в Стрешин. Я уезжаю послезавтра.

- В городе стреляют.

- Куда меньше, чем два годе назад. И мое положение...

- Да, - Игнась печально улыбнулся. - Этот генерал...

- Кому вы верите больше: мне или слухам?

- Я не хочу ссориться вот так сразу, Северина! Я два года ждал здесь, в глуши.

- Вам хорошо было здесь?

Игнась пожал плечами.

- Вы вольны обвинять меня в бездействии. Я честно сражался, пока было можно. Но войска сложили оружие.

- И вы здесь переживаете былую славу.

- Северина, Северина... - сказал он с искренней болью в голосе. - Зачем вы такая? Вы, такая прекрасная в наш железный век...

- Времена не выбирают.

- В них живут и умирают.

- Так вы с нами?!

На ее лице отразилось такое искреннее счастье, что Игнась почти отшатнулся.

- Вы с нами, с нами! Вы поможете. Слушайте же, Игнась. Меня послали эмиссаром в Придвинье. Мы хотим поднять восстание.

- Восстание, - тупо повторил хозяин. Но Северина в своем восторге разделенного понимания не заметила этого.

- Игнась, друг мой, - она взяла его холодные ладони. - Какое счастье, что вы с нами. Я думаю, нам удастся поднять гарнизон в Стрешине и конницу генерала Сорэна. А еше ковенские партизаны. Ваш опыт военного...

Женщина стояла посреди комнаты, держа в руках керосиновую лампу. Мягкий свет озарял милое неправильное лицо, платье, которое она так и не сняла. Рука, за обшлагом рукава которой лежали документы, поднята к груди. Картина была такой мирной и трогательной, что сжималось сердце.

- Пани Северина Маржецкая?

- Так. Чего пан хочет?

Офицер снял фуражку и вытер вспотевший лоб.

- Эмиссар повстанцев?

- Пан...

- Хозяин здешнего дома просил не причинять вам вреда. Мы глубоко его уважаем.

- Игнась? - переспросила Северина.

- Мы знаем, что у вас депеши.

- Пан ошибается.

- Прошу отдать добровольно.

Графиня Северина осторожно поставила лампу на столик.

Игнась мерил комнату. Ему слышались сдавленные голоса, пахло паленым. Потом зазвенело разбитое стекло. Выстрелы. И сухой треск огня, от которого занялись занавески и сухие, как порох, половицы. Дом был старый, насквозь просушенный временем, и хорошо горел. Хозяин, старый Пятрас и солдаты нескоро потушили огонь.

Офицер-каратель бинтовал обожженную руку и ругался сквозь зубы.

- Куда она спрятала документы?!

- Не знаю.

- Куда..?

- Не знаю!

В ужасе от содеянного Игнась опустился перед старой иконой.

Дом, разоренный пожаром, продолжали обыскивать до самого утра.

Красными воспаленными глазами смотрел Игнась на последний на груше желтый листок, на секущий дождь и небо в разрывах туч.

- Похороните ее по-божески!!

Солдат, оскалясь, больно пнул его в плечо.

АЙЗЕНВАЛЬД.

Запыленный вестовой протянул Айзенвальду перетянутый серой лентой пакет, и это живо напомнило генералу орден св. Кристины, который он так и не собрался получить. Но содержимое пакета, который он тут же вскрыл и держал над лампой, пока не проступили лиловые размытые буквы, - отбило все мысли намертво. "Мы ждем ту, имя которой генералу известно, в Стрешине с документами, среди коих списки мятеж..." Он впервые узнал, что страх обжигает - когда оттолкнул вестового и кричал в лицо перепутанному ординарцу: - Коня! - и скакал по улицам, топча прохожих. Кто-то швырнул ему вдогонку камень. Айзенвальд только крепче стиснул поводья. Если бы полчаса назад ему сказали, что он будет вести себя, как мальчишка, как рыцарь - он бы исхлестал говорившего. А теперь летел - и глаза горели от пыли и не могущих пролиться слез.

Город остался за плечами, и Айзенвальда взяли в мягкие объятия осенние поля, потом под копыта легла забросанная желтыми листьями лесная дорога. И опять жнивье, теплая пыль, золотые костры берез по обочинам. На постоялом дворе он сменил коня и опять скакал, как железный, не замечая усталости. У дороги плавно качнулась лещина. Айзенвальд пригнулся, выхватывая пистолет, но пуля туго вбилась в плечо, покачнула и опрокинула навстречу летящей дороге.

Его сочли мертвым. Обыскали и бросили, а коня увели. Он очнулся под сентябрьскими звездами. Мундир был мокрым от выпавшей росы, тело свело, и в плече глухо пульсировала боль. Айзенвальд заставил себя встать.