Эльчин - Мотоцикл за пять копеек

Эльчин

Мотоцикл за пять копеек

Эльчин

МОТОЦИКЛ ЗА ПЯТЬ КОПЕЕК

Перевод на русский - И. Золотусского

- Пап, а горы курят?

- Нет, курят только люди.

- Неправда! И обезьяны курят, я сам видел по телевизору.

- Ну, если ты видел... Обезьяна сами курить не может, ее кто-нибудь научил.

- Кто?

- Человек.

- А кто научил курить горы?

- Что ты мелешь? Где ты видел, чтобы горы курили?

- А вон! - И Толик протянул руку, показывая на Кавказский хребет.

Действительно, горы курили. Они славно так попыхивали облачками, пуская их кольцами в небо.

- Видишь, папа?

"Теперь он будет твердить, что горы курят, и от него не отделаешься", подумал я.

- Пап, ты видишь?

"Теперь он стал называть меня папой. Раньше называл "ата"1. Я его тоже недавно переделал в Толика. Настоящее имя его Тебриз. Впрочем, не все ли равно - Тебриз или Толик? Что меняется от того, что человеку дают другое имя?"

Я тут же поймал себя на том, что философствую. Что ж, это от безделья. Толик развлекается, а я скучаю. А когда скучно, начинаешь философствовать.

- ...Пап, ты видишь?

"Вот пристал! Если я сейчас скажу "вижу", он не отстанет. Он спросит, а как горы научились курить, где у них рот и какие они курят сигареты".

- Давай покатаемся на лодке, - сказал я ему. - Сегодня тихая погода. Мы возьмем лодку и погребом вволю.

- Давай! Давай! - закричал Толик. Он сразу забыл про горы.

Озеро было близко, в двух шагах. Мы уже подходили к нему, как Толик вдруг остановился.

- Пап!

- Что?

- А мама говорила, что на озеро ходить нельзя. "Ну вот, Сурея уехала, а запреты ее остались. И сама она смотрит на меня глазами Толика, так похожими на глаза ее матери Мушкиназ-ханум. Смотрит и ждет ответа".

- Мы маме не скажем. Она не узнает.

"Конечно, она узнает, Толик проговорится. И тогда посыплются упреки: ты подрываешь мой авторитет, ты плохо воспитываешь ребенка. Ты учишь его лгать". В заключение Сурея скажет: "И все это потому, что ты циник".

"Боже, это я-то циник! Дорогой товарищ Сабир Меликов! Дорогой кандидат искусствоведения! Отныне тебе придется подписывать свои статьи новым именем С. Циник.

Надо бы сказать об этом Сурее. Но вряд ли это покажется ей остроумным. Поэтому я лучше промолчу, когда она приедет".

На берегу озера стоял киоск проката. Я оставил там свои часы и получил взамен два весла.

Я посадил Толика, сел сам и оттолкнул лодку от причала. Она тихо заскользила по гладкой воде. Как давно я не греб! Мы уже неделю живем в Кисловодске, а я еще не брал в руки весел.

Когда-то, когда мы приезжали сюда с отцом, я греб каждый день. Я не вылезал из лодки. Толика еще не было на свете, и я увлекался культуризмом, но из этого ничего не вышло. Неужели было время, когда Толика не было? А настанет время, когда меня не будет, а потом не станет и Толика...

Я даже присвистнул от неожиданности этой мысли.

- Папа, ты забыл, что мама говорила: не свисти!

- Да... помню, Толик.

- А почему ты свистишь?

- Пардон, больше не буду.

Я сказал это и стал ждать, что Толик спросит, что такое "пардон". Но он не спросил. Наверное, я объяснял ему это когда-нибудь.

- Пап, а это что?

Толик показывал на стоящие на берегу деревянные зонты-грибки. "Если я ему сейчас скажу, что люди боятся солнца и прячутся под грибками, он спросит, а почему они боятся. А если отвечу, что солнце жжет, последует вопрос, почему жжет и т. д.".

- Толик, ты хочешь купаться?

Глаза его загорелись, но тут же погасли. Он вспомнил: мама сказала "нельзя".

Мы познакомились с Суреей в Кисловодске. Она жила с родителями в автопансионате, на берегу озера, наша семья снимала комнату в городе. Я приходил на озеро кататься на лодке и купаться. Сурея была тогда высокая, стройная, ее большие голубые глаза смотрели таинственно. Впрочем, глаза у нее и сейчас большие и голубые. С тех пор я каждый свой отпуск провожу в автопансионате: месяц законный, а полмесяца без сохранения содержания. Когда-нибудь на стене этого пансионата повесят доску: "Здесь в течение шести лет ежегодно отдыхал выдающийся искусствовед Сабир Меликов". И ниже даты рождения и смерти: 1937-19... Но почему тысяча девятьсот? Может, я умру в двадцать первом веке?

Обычно мы приезжаем сюда с родителями Суреи. У ее отца есть "Москвич", и он везет нас сюда своим ходом. На этот раз мы приехали втроем: я, Сурея и Толик. Отец и мать Суреи остались в Баку - их младший сын Дамир поступает в институт. Мои в Бузовнах на даче.

Я вспомнил, какую послал Сурее телеграмму, и мне стало не по себе. Глупо острить, когда у человека горе. Утром от Суреи пришла телеграмма: "Долетела благополучно. Здесь ужасно. Послезавтра буду там. Целую вас. Жду вашего ответа. Сура-мама". "Сура" предназначалось мне, "мама" - Толику. Но я Толику ничего не сказал. Зачем рассказывать ребенку о смерти? Умерла тетя Фира, Фирангиз... Что я отвечу Толику, если он спросит: "Что такое "умерла"?"

А телеграмму я дал действительно глупую: "Тот же голос, тот же бас. В пансионате тот же Басс".

Иосиф Самойлович Басс - бессменный директор пансионата. С тех пор как я открыл глаза, я помню этого Басса. Невысокий, рыжий, он с той же улыбкой, с теми же унылыми движениями, с той же надеждой в глазах встречает и провожает отдыхающих.

Сурея прочтет телеграмму и скажет: циник. Она скажет это про себя, потому что обо мне она говорит только с собой.

Глупо, глупо, глупо...

Я взглянул на руку. Кожа под часами была белой-белой. Вся рука загорела, а от часов остался след. Потом и он загорит. Если в киоске проката вдруг потеряют мои часы, след загорит и будет казаться, что часов не было. А останется ли след от Фирангиз? Чем заполнится место, оставленное ею в этом мире? Ничем! Миру нет дела до исчезновения Фирангиз. Он даже не почувствует пустоты: ее место заполнится водой, воздухом, солнцем. И солнце будет светить по-прежнему, как будто не было Фирангиз. Почему?

- Пап, что это такое?

Толик снова показывал на грибки на берегу.

- Иди ко мне, погребем вместе, - сказал я ему.

Он хитро так посмотрел на меня, давая понять, что его не проведешь. "Я знаю, что ты уходишь от ответа", - говорил его взгляд. Потом он ухватился за мою руку и перебрался ко мне. Мы стали грести вместе.

Деревянные грибки на берегу этого искусственного озера стояли в слишком строгом порядке. Их симметрия казалась ненатуральной на фоне гор. "Это все равно, как если б Гачаг Наби2 взял портфель и пошел в издательство, - подумал я. - Гачаг Наби - Кавказский хребет, а портфель - квадрат этих искусственных грибков".

Однажды, кажется, это было в прошлом году, я пошутил таким же образом. Мы гуляли в парке и остановились у водопада. Это был маленький искусственный водопад. Речку перегородили, и он лился жидкой струей поблескивая на солнце. "Смотри, как красиво!" - сказала Сурея. Я пожал плечами. "Это похоже на Керогллы3, который взял зонтик и спрятался от дождя", - сказал я.

Сурея рассердилась. "Вечно ты недоволен! Все теСе не нравится! Мы целый год ждем этих дней, готовимся, копим деньги, а тебе хоть бы что. Ты и в отпуске так:й же, как дома".

4Йо я не могу радоваться тому, что мне не нравится. Я не могу естественно восхищаться тем, что неестественно". - "Заладил: естественно-неестественно! Все это у тебя слова. Ты и простой речкой не можешь восхити; ,-ся". - "А что ты хочешь? Чтоб я подогревал себя? Чтоб искусственно восторгался самой природой?"

- Пап, давай я перейду на другой бок! - сказал Толик.

Я подхватил его и перенес к другому веслу. Какой он легкий! Сколько я ни проделываю фокусов, чтобы заставить его есть, он не поправляется. Дома это обычно вызывает смех. Смеется даже Сурея. Я кукарекаю, кувыркаюсь, скашиваю глаза и прошу: "Толик, съешь еще ложечку..." Сурея говорит, что мне бы не писать о театре, а играть в нем.

Когда в такие минуты к нам заходила Фирангиз, она тоже смеялась и говорила Сурее: "Все думают, что те за муж сухарь, а он совсем не такой. Посмотри! Это просто цирк, не надо ходить на Олега Попова".

Больше я не услышу смеха Фирангиз. Никто уже не засмеется так, как она, и никто не сравнит меня с Олегом Поповым.

Ее нет. Она умерла.

Вот и я так когда-нибудь уже не буду грести, не буду вспоминать о своих ссорах с Суреей, не буду сравнивать Кавказский хребет с Гачаг Наби. А потом и Толик не будет грести, а потом и сын Толика, и, может, внук его, который уже не будет знать моего имени...

- Пап, ты опять свистишь?

- Прости, Толик.

Впереди виднелся мост.

- Давай проплывем под этим мостом! - сказал я.

Толик улыбнулся. Улыбку, как и глаза, он взял у Мушкиназ-ханум. Интересно, что возьмет его сын у меня?

Когда вчера пришла телеграмма от Мушкиназ-ханум, Сурея сразу же заказала телефонный разговор с Баку. По телефону Мушкиназ-ханум сказала, что Фиру задавил автобус. Он прямо смял ее, нашу бедную Фирангиз. Потом она сказала, что в Баку очень жарко и завтра у Дамира первый экзамен.