Лев Тимофеев - Нелегальное общение с Д Д

Тимофеев Лев

Нелегальное общение с Д Д

Лев Тимофеев

Нелегальное общение с Д.Д.

В конце семидесятых я, простой советский журналист, написал научно-публицистическую работу о трудной жизни крестьян у нас в стране. Никаких в ней не было особых откровений, а просто с цифрами в руках подтверждалась всем очевидная истина, что крестьяне живут плохо, а хозяйство в застое потому, что верхом на крестьянине сидит и за его счет живет партийная бюрократия страны - крепкий, наглый правящий класс. В последующие годы работа эта имела некоторый успех в самиздате, выдержала несколько изданий за границей, ее много читали по "голосам"...

Но в первое время я решительно не знал, что мне делать с этими ста страницами текста. Об открытой публикации не могло быть и речи. Но даже если бы я решился распространять работу в самиздате, то прежде следовало показать ее какому-то знающему читателю, научному консультанту, эксперту, который или поспорит, или согласится, или укажет на явные ошибки, если я их наделал. Среди моих близких друзей ученых не было - в лучшем случае мне могли сказать "интересно - не интересно", а мне этого было мало: может, и интересно, да неверно или, может, скучно, но по сути правильно. Идти же к человеку вовсе незнакомому нельзя: если кто критически относится к власти, тот сам боится этого своего настроя и может принять тебя за провокатора; если же идти к добросовестному научному совслужащему - как бы не донес. Впрочем, донести-то, может, и не донесет сразу, но что сказать сумеет? То, что в советских учебниках пишется? Это я и сам читал и изучал.

И тут я вспомнил о своем давнем знакомом Д.Д.: вот человек, который мне нужен! И дело знает, и уж точно не донесет.

Наше знакомство с Д.Д. когда-то началось заочно - через его родного брата, моего друга - талантливого, но очень нервного, тяжело запивавшего актера провинциальных театров, с которым еще в шестидесятые годы мы прожили несколько лет в недалеком от Москвы областном центре. Актер часто и всегда с гордостью говорил о младшем брате, живущем в столице: он-де и талантлив, и умен, и прогрессивен, - его очень левая статья давно лежит в "Новом мире", но дать ее они не решаются, слишком она властям не понравится*. В течение нескольких лет я только слышал о Д.Д., но увидеть его не удавалось. Хотя актер и запивал, и надолго оказывался без работы, а бывало, и болел подолгу, и чуть ли не нищенствовал с женой и маленькой дочкой, его младший брат - процветающий московский журналист - в наше захолустье приехать как-то не собрался. "У него другой ритм жизни", - объяснял актер. Сам он время от времени ездил в Москву и каждый раз, вернувшись, с любовью сообщал новейшие сведения о судьбе брата: вот он стал кандидатом наук, вот он получил кафедру, вот он защитил докторскую и стал профессором...

Очное знакомство состоялось только в середине семидесятых, когда я стал служить в одной московской редакции. Д.Д. принес статью. Я, услышав фамилию, назвался, мы поговорили о его брате, который к тому времени давно не пил и успешно работал, о дочери брата - она выросла, поступила в студию МХАТа и уже снималась в каком-то телесериале... Д.Д. было лет около сорока. Он был скромен, в общении со всеми одинаково внимателен и радушен, но без какой бы то ни было фамильярности. Впрочем, со мной, единственным в редакции, он быстро перешел на "ты".

У нас его уважали. Он входил в узкий круг наших постоянных и любимых авторов, и его статьи по истории, философии, по общим вопросам экономики всегда содержали какие-то интересные мысли, которые, при некоторых особенностях моего воображения, казались мне весьма прозрачными левыми намеками. Ведь у нас так: пусть хоть намекнет кто-нибудь на свежую мысль, уже бежишь к нему, к его статьям: точно ли есть что-то? Кроме того, я помнил, что Д.Д. был как-то связан с тем легендарным "Новым миром" - мало ли, чтобы составить мнение о человеке!

...Словом, написав работу о колхозной деревне, я позвонил ему. Тем более уверенно я это сделал, что он не раз приглашал меня бывать у него запросто: "Может, как-нибудь пообедаем вместе?". Мне показалось, что вот теперь удобный случай - и пообедать, и по делу поговорить. И действительно, Д.Д. сразу и охотно согласился прочитать мою работу. Стояла зима, были морозные дни, и поэтому мы встретились где-то в метро, и я второпях передал рукопись. Договорились, что недели через две я позвоню.

В условленный срок я позвонил, и он пригласил меня прийти к нему домой.

Был выходной. Хозяин открыл мне сам. Он был в домашнем спортивном костюме. Из прихожей сквозь приоткрытую дверь столовой виден был накрытый обеденный стол и слышались женские голоса. Я с сожалением подумал, что в этот раз обед и долгое сидение за столом были бы не вполне уместны. Я обещал жене, не задерживаясь, вернуться домой - ей тоже не терпелось узнать мнение знающего человека о моей работе, - как-никак, а судьба всей нашей семьи зависела от того, насколько серьезную вещь я написал, и я не мог мучить жену долгим ожиданием.

Но нет, хозяин не только не начал с приглашения отобедать, но, увидев, куда я смотрю, прикрыл дверь в столовую и молча, жестом пригласил меня в другую комнату, которая, видимо, была кабинетом. Здесь он посадил меня в кресло и быстро, по-деловому, уселся в другое, напротив. Подчеркнутая сухость и даже некоторая суровость встречи настолько не соответствовали ни моим ожиданиям, ни стилю наших прежних отношений, что я даже как-то растерялся и не успел сообразить, что надо было, по московскому обычаю, еще в прихожей разуться и попросить тапочки. Уже сидя в кресле, я смущенно показал на свои бутсы, под которыми растекалась лужа таявшего снега, и хозяин тут же принес половую тряпку и положил ее мне под ноги, - тем самым он как бы давал понять, что визит не будет продолжительным. Вновь опустившись в кресло, он без какого бы то ни было вступления начал рассказывать... о приближающемся юбилее Чернышевского, по случаю которого ему, Д.Д., была заказана пара статей. Я сначала решил, что это он для затравки, вроде разговора о погоде, но нет, рассказ его начал разворачиваться все шире и обещал быть пространным и подробным. В какой-то момент, упомянув еще раз о заказанных статьях, он тут же начал последовательно излагать содержание одной из них.

Некоторое время я сидел молча, не вполне понимая, зачем мне все это нужно слушать. Наконец робко попытался прервать его. Мне не терпелось узнать его мнение о своей работе: все, что он написал или напишет о Чернышевском, я потом прочту... Д.Д. как-то отрешенно выслушал и тут же снова вернулся к Чернышевскому. Через некоторое время, закончив пересказ статьи, он, не поднимаясь с места, снял с полки приготовленный томик с закладками и принялся читать вслух.

Я был в полном недоумении. Он читал мне о том, как Кирсанов, чувствуя, что Вера Павловна и Лопухов симпатизируют друг другу, хочет сказать своему приятелю, чтобы тот чаще бывал у них дома, но не может прямо сказать, мол, спи с моей женой, и пускается теоретизировать о том, что если некто поступает так-то и так-то, из этого следует то-то и то-то...

Тут мне показалось, что я начинаю понимать смысл происходящего: Д.Д. устами Кирсанова предлагал мне разговаривать обиняками. Зачем? Глупость какая-то, подумал я, но тут же смирился. Ладно, Вера Павловна, так Вера Павловна. Я - гость и обязан принять правила, предложенные хозяином. Впрочем, его нетрудно понять: может, он хочет сказать что-то важное, но боится, что стены имеют уши, - в конце концов, все мы, советские люди, заражены страхом. Разговор серьезный, Бог даст, еще разговоримся по-человечески.

Между тем, почитав еще немного, он положил одну книгу и взял в руки другую, "Пролог", и тоже раскрыл заложенную страницу. Я молча наблюдал за ним. Было понятно, что он хорошо подготовился к встрече, и теперь передо мной разворачивалось продуманное действо: видимо, есть план, сценарий (сидел ведь в какой-то вечер, писал, прикидывал, как лучше!), и мне нужно внимательно следить за развитием сюжета, стараясь не упустить логику движения мысли хозяина. В конце концов я должен буду понять нечто важное.

Читался отрывок из "Пролога". Рассказчик приходит к некому Соколовскому, чтобы равнодушно вернуть ему какой-то его революционный проект. (Он имеет в виду мою работу? - лихорадочно соображал я, сопоставляя с текстом Чернышевского свою ситуацию, себя, Д.Д.) "Мне бы, может, было бы интересно общаться с вами, но я не хочу, ваши идеи противоречат моему стилю жизни", читал Д.Д. что-то вроде этого. Люди в романе говорят о реформе 1861 года. Ага, ага! Тогда деревенские проблемы - и у меня деревенские проблемы. Сейчас, сейчас. Значит, он, Д.Д., считает, что реформа была прогрессивна. Хорошо! Ну и что? Как это - что! Там деревня, и у меня в работе - деревня. Там прогрессивный процесс... Что же, значит, и сегодня - прогрессивный процесс? Ограбленное наше, нищее крестьянство - прогрессивный процесс? А черт его знает, может быть, я его не так понимаю. Может быть, он как раз смеется над этими мыслями.