Людмила Богданова - Я ожил - и вот се мертв

Богданова Людмила

Я ожил - и вот се мертв

Людмила Богданова

Я ожил - и вот се мертв

... Но каждый, кто на свете жил, любимых убивал. Один - предательством, другой - отравою похвал. Трус - поцелуем, тот, кто смел кинжалом наповал. О.Уайльд. Баллада Рэдингской тюрьмы.

Гонцы. Юлиана Сиберг. Оттенки ноября. Князь набросил на женщину все шкуры, которые нашлись в комнате, и отвернулся к огню. Кубок так накалился, что даже через кожу перчаток обжигал ладони. - Пейте, - сказал князь повелительно. - Я положил в вино перец и мед. - И немного каменной ромашки, и дикой гвоздики, и слегка тмина, что растет в расщелинах... - лукавым речитативом аптекарки дополнила Юлиана старинный рецепт. - Пейте! - повторил он хмуро, чтобы не засмеяться. Ему было не до смеха. Она опять раскашлялась. Кубок тряхнулся, разбрызгивая на белое одеяло красные капли, похожие на кровь. - Госпожа Юлиана Сиберг, - продолжил князь, - если вы действительно та, за кого себя выдаете... - Разве между мной и Олайне нет фамильного сходства? Антон посмотрел на нее и покачал головой. - Вы кажетесь мне неглупой женщиной, - сказал он мягко. - А дело гораздо серьезнее, чем вы, возможно, себе предполагаете. - А, эти бумаги... - Юлиана повела рукой, высвободив ее из-под груды меха. Антон обреченно вздохнул, присел на скамью около постели. - Да, они были похищены здесь. Мало того, госпожа Олайне, ваша сестра, везла их генералу Армады. И теперь, благодаря вашему попустительству, они попадут по назначению. Вот видите, я даже не пытаюсь узнать, кто помог вам совершить подмен... - Если вас волнуют только бумаги, - Юлиана привстала, и в ее глазах отразился алый огонь, - они там, за зеркалом. Князь шагнул к зеркалу над очагом так стремительно, что синий, подбитый мехом лемпарта плащ соскользнул с плеч. Он сорвал красный шнур с печатями и наспех просмотрел - да, все бумаги были здесь. За спиной послышался тихий звук. Госпожа Юлиана сидела, наклонясь вперед и зажимая рот ладонью. Кашель снова душил ее. - Та-ак. Что это с вами? И разве можно в таком состоянии заниматься... он чуть было не сказал "интригами". - Выбора не было, - огрызнулась она. - Все ли пленницы так дерзки? - Все ли тюремщики так заботливы? Князь наконец рассмеялся. - Пленница ли вы, решать стану не я. И что с вами делать - тоже. - Не бойтесь за мои нервы, - сказала на это сухо Юлиана. - Я знала, что принимаю на себя вину сестры и вместе с ней приговор. - Здесь не действуют законы Джайна. - Вот как? Неужели вы женаты не на его принцессе? Пленнице не стоило задевать Нури. Антон резко встал. Разговора не получилось. - Где теперь ваша сестра? - В надежном месте. Конечно, не признается. Даже под пыткой. И вовсе не похожа на Олайне. - Я выслал погоню. - Зачем вы сообщаете мне это? Антон пожал плечами. Когда он был уже на пороге, Юлиана окликнула его: - Харм! 1 Антон, бледнея, обернулся к ней: - Вы не можете этого знать! На этот раз она выиграла.

Вода была стеклянистая, оттенка необработанного берилла, поросшая у топкого берега остролистом и коричневой осокой, по воде плавали кувшинковые листья. Пруд был маленький, над ним склонялись к воде старые ракиты. Отблеск вечерней зари лежал алой полосой на этом бледном зеркале, и в нем величаво держались лебеди, их чистые перья светились нежно-оранжевым. Юлиана, укутанная в синий с малиновой оторочкой плащ, тянулась с мостков, чтобы погладить гордых птиц. Князь стоял за ее спиной в своем плаще, подбитом мехом лемпарта, в высоких сапогах, и слегка ежился от предвечерней стылости. - Это был лемпарт Сархи2, - говорила Юлиана высоким чистым голосом, все еще под впечатлением его рассказа. - Вы думали, я не догадаюсь? - Вы чересчур догадливы. Бессознательно ему хотелось оскорбить ее, но Юлиана не среагировала. Смотрела, как уплывает огромная ясно-оранжевая от солнца птица. - Я бы не испугалась его. Князь только покачал головой. - Здесь ветер, пойдемте. Опять заболеете. - Это не простуда, сухота. У меня были сожжены легкие. Он сперва не уловил смысла из-за обыденности слов. У нее манера так странно шутить? Юлиана обернулась и подняла на него по-детски доверчивые глаза. Антон вздрогнул. - У вас в глазах ... искорки... как от солнца. - Не надо этого! - вдруг сказала она резко. - Ничего не будет. - Чего - не будет? - переспросил он, чувствуя, как холод ползет снизу по позвоночнику. Она сделала из пергамента лодочку и пустила в воду. Лодочка быстро утонула, перевешенная печатью, Антон знал, что это старые стихи. - Я - не Олайне. Он не сразу понял, что она хочет этим сказать. Только отчего- то сделалось очень больно. - Я не понимаю вас. Юлиана неловко рассмеялась, разводя смуглые руки и начиная поглаживать атлас плаща. - Я для вас не женщина. - Во-от, - только и сумел выдавить он через стиснутое горло. - И сегодня вечером вы отдадите приказ расстрелять меня. - Осторожно! Предупреждение запоздало. Каблук скользнул, минуя край мостков, Юлиана качнулась... Антон подхватил ее в охапку, едва не оказавшись вместе с ней в воде. Он смутно сознавал, что делает не то, но нес ее, не выпуская, наверх, в покои. Сапожок набрал воды, только один, как успокаивала его Юлиана. Он стянул с нее этот сапожок и бросил на решетку очага. Потребовал, чтобы она сняли чулок. И стал растирать узкую белую ногу с очень маленькой ступней. Кольцо царапало Юлиане кожу, Антон содрал его зубами и бросил где-то среди бумаг на столе. Юлиана вздрагивала. - Не нужно. - Я делаю для вас то, что сделал бы для любой женщины на вашем месте, резко оборвал он ее. - И вас не расстреляют. Вы не виновны. Разве только в том, что чересчур любите сестру. - Разве можно любить - "чересчур"? Он понял, что это поединок, и принял удар. - Все равно я скоро умру, - сказала она спокойно. - Не все ли равно, когда. И отчего. Антона взбеленило это спокойствие. Захотелось надавать ей пощечин. Но вместо этого он бросил ее на постель и сорвал второй сапожок. Нагое тело блеснуло, и Харм перестал быть. - Вы не любите меня. - Хватит! - он застегивал штаны, сидя на краю постели, и руки у него тряслись. Она даже не шевельнулась, так и лежала заголенная, с заброшенными наверх пышными юбками, и теперь ее длинные изумительно красивые ноги с полосками темной крови вызывали в Антоне омерзение. Он бросил на Юлиану покрывало. - Я противна вам? - Я сам себе противен. - Княгиня не узнает. Антон вскочил. - Нет, узнает. Я скажу ей сам и немедленно. Юлиана перевернулась, утыкаясь в подушку и содрогаясь от кашля, но теперь он нисколько не жалел ее. Вечером к нему пришли с бумагами от военно-полевого трибунала. Перо было скверное, брызгало чернилами и царапало бумагу, когда он подписывал согласие на расстрел

... А ноги возлюбленных на земле стоят а ноги возлюбленных купаются в росе а в облаках торчит пьяная голова. О, как бы хотелось стать, как все, О, как бы хотелось ее укоротить слегка. Но только мешает протянутая с небес такая теплая ваша рука.

- Нам велели! - Кто? - Князь. Они, связанные, ползающие на коленях в первом ноябрьском снегу, не интересовали его. Мелден бросил коня в галоп. - Добейте их! - крикнул через плечо. Антону не сказали, что тех двоих нашли мертвыми. Целый месяц его не было в Риссале. А когда он вернулся, земля на их могилах успела смерзнуться и покрыться хрупкой корочкой льда - грудки желтоватой глины над прошлогодней травой. Он не думал об этих могилах - потому что вечно помнил о другой на краю соснового бора, там, где расстреляли Юлиану. Он еще не видел ее могилы, а это - вопреки всему - позволяло на что-то надеяться, и терзать себя бесконечно, беспрестанно. И помнить. О, что это была за пытка! Он не узнавал себя в зеркале. И не хотел ласок Нури. Князь надел плащ, тот самый, синий, подбитый мехом лемпарта. Оседлал Серого. Под копытами хрустела присыпанная снежком желтая стерня. Конь двигался шагом, но князь не дергал поводья. Он миновал голое под просторным небом поле и въехал под сосновый шатер. Кроны сосен на фоне неба показались Антону черными. Он боялся, что не найдет могилы, и пытка станет продолжаться. Он подумал, что стоило взять с собой кого-либо: кто мог бы показать. Но нашел неожиданно легко. Кто-то озаботился поставить камень. Антон спешился и рукой в перчатке стал очищать от инея буквы - поспешно. Словно боясь, что кто-то застанет его за этим делом." Юлиана Сиберг. Расстреляна ноября третьего дня года Ветра по приказу Антона Раймата, князя Риссальского, да простятся ему грехи". Антон отшатнулся. Как глубоко прошлась по сердцу эта насмешка! Даже с того края могилы Юлиана достала его. Кто посмел?! - Пришел помолиться, княже? Антон вскинул голову. Ридом с камнем стоял юноша в пестрой одежде шута и колпаке с бубенцами. Лицо его казалось князю неуловимо знакомым, на тонких губах змеилась усмешка. Князь ничего не успел ни сказать, ни сделать. Шут повернулся и пошел в лес, покачивая худой спиной - так открытой для стрелы! - и волоча за собой гитару - она прорывала борозду в сухой иглице. - Постой! - закричал Антон, бросаясь вдогонку. - Постой! Но шута уже не было. Словно примстился в сумеречной тиши, как больная совесть.