Красота, или История одной болезни - Мария Аслановна Голетиани

Мария Голетиани

Красота, или История одной болезни

В зеркале вижу лицо. Есть лица куда выразительнее, но это лицо мне нравится. Или я к нему привыкла? Казалось бы, ничего необычного: нос как нос, губы как губы. А в целом, по-моему, симпатично. Правда, хмуро и пучок грязных волос портит вид. Никуда не выхожу уже неделю. Вижу грудь, талию. Поворачиваюсь спиной. Ужас. Вереница багровых пятен от шеи до копчика. Воспаленные, зудящие, местами кроваво-красные, местами гнойно-белые, они плодятся и плодятся, с каждым днем уродуя все больше участков моего тела. Замечаю новые на руках. Еще и эта дырка в спине. «Мы возьмем у вас совсем немного кожи». Немного! В нее хоть серьги золотые прячь. Отвратительное зрелище. Ни за что бы не обняла себя, будь я не я. Но я – все же я, а собой почему-то не брезгуешь. Отчего так? Надеваю халат и иду в спальню.

В спальне у меня ничего примечательного: кровать, тумбочка, окно. Только картина удерживает взгляд. С грустью ложусь на кровать и рассматриваю. На табурете, застеленном белоснежной тканью, вполоборота сидит обнаженная девушка. Копна блестящих черных волос опускается чуть ниже плеч. Как талантливо передан этот блеск волос, их объем и чистота! Она сидит, скрестив ноги, их почти не видно. Зато хорошо видно спину. Сияющая кожа ее спины пробуждает мое восхищение. Тени изящно подчеркивают плавность изгибов, ведущих к манящему уголку ягодиц. Но даже упругая грудь, ненавязчиво прельщающая своей молодостью не завораживает меня так, как красота ее здорового, чистого тела. Что может быть проще? И что может быть лучше? Закрываю глаза. Страшные диагнозы, многочисленные анализы, их не подтвердившие, безрезультатное лечение, бессилие врачей… Нужно с этим жить. Да, нужно научиться с этим жить – именно так он сказал мне в нашу последнюю встречу, когда я работала натурщицей.

Год назад я позировала обнаженной. Посмотрев в интернете несколько художественных институтов столицы, отправилась в один из них. В отделе натуры меня предупредили, что позировать не легко, будут отекать и болеть ноги. После небольшого собеседования начальница отдела добавила: «Старайся поменьше общаться с другими натурщиками. Не все они в здравом уме». Предостережение меня удивило, но не напугало, потому что меньше всего мне хотелось общаться с другими обнаженными. Как оказалось, большинство натурщиков позируют не от хорошей жизни. В художественных институтах за обнаженную натуру платят несправедливо мало – около ста двадцати рублей за час. Поэтому позировать в основном идут те, кому больше ничего не остается, как работать за копейки, кто ничего не умеет или ограничен в возможностях. Среди натурщиц попадаются порой молодые и красивые девушки, но долго в институте они обычно не задерживаются. Часто это студентки заочницы других вузов, ищущие подработку. Ни к одной категории я не относилась. Ни деньги, ни работа, ни даже изобразительное искусство меня не интересовали. У меня была своя цель.

Я пришла в институт к девяти утра, ровно за пол часа до начала занятий. Меня определили в мастерскую станковой графики, заведовал которой профессор Иван Александрович Донской, а встретил меня старший преподаватель мастерской – молодой и стеснительный Даниил Максимович Богушевский. Он провел меня в мастерскую и попросил переодеться в халат. В углу стояла ширма, за которой переодевались, хранили личные вещи и отдыхали натурщики. Пока я возилась с вещами, молодой преподаватель возился с тканью, создавая постановку.

– Выходите, пожалуйста, давайте попробуем.

Я вышла из-за ширмы и увидела у стены большой черный пьедестал со стулом на фоне белой ткани.

– Если вы готовы, то раздевайтесь, пожалуйста, и садитесь на стул.

– Я готова, как садиться?

– Как вам удобно. Попробуем несколько вариантов, позже подойдет профессор и утвердит итоговый.

В мастерской мы были вдвоем, за дверью уже собирались студенты. Сейчас я должна была полностью обнажиться перед незнакомым мужчиной, а затем и перед другими чужими мне людьми. Но в ту минуту мои мысли занимали только безобразные коричневые пятна на шее и спине. Я не стыдилась обнаженного тела, я стыдилась несовершенного тела.

– Можно я распущу волосы?

– Можно.

Рассчитывая, что волосы спрячут часть пятен, я распустила косу, сняла халат и села на стул, торжественно возвышающийся на пьедестале. Несколько секунд преподаватель рассматривал меня молча. Я уселась лицом к нему, спиной к стене, так, чтобы он не увидел обезображенных участков моей кожи.

– Вам удобно будет сидеть в этой позе сорок пять минут?

– Думаю, да, – от начальницы отдела натуры я уже знала, что натурщики позируют шесть уроков по сорок пять минут.

– Хорошо, я сейчас позову Ивана Александровича. Подождите, пожалуйста, – молодой преподаватель вышел. По голосам за дверью я поняла, что студентов прибавилось, однако, никто из них не входил в мастерскую. Меня переполняло волнение. Что я делаю? Где я? В неизвестном месте сижу совершенно голая и жду людей, которые будут на меня смотреть. И не просто смотреть, как прохожие в метро, а всматриваться, изучать и что-то думать о том, что увидели. Я услышала стук своего сердца, в висках неприятно загудело, над верхней губой стало влажно. От напряжения поза, в которой я не просидела и пяти минут, уже оказалась страшно неудобной. Но несмотря на страх, волнение и стеснение, мне нравилось находиться в мастерской, магическим образом растворяющей любого вошедшего в творческой атмосфере. Мольберты, ткани, холсты, грудой завалившие батарею, разбросанные эскизы – все мне казалось необычным, и даже пыль, покрывая подоконник плотным слоем, вносила свою долю магии.

Дверь открылась. От резкого звука мое сердце чуть было не вывалилось на черный пьедестал. В мастерскую неторопливо вошел высокий мужчина в очках. Он размеренно дошел до середины комнаты, повернулся ко мне лицом и внимательно посмотрел. На его лице медленно появлялась улыбка. Ивану Александровичу на вид было прилично за шестьдесят. Седая щетина округляла его худощавое лицо, а сутулость придавала общему виду ту значительную долю благородства, с какой неспешно расхаживают признанные мастера.

– Добрый день, – прошептала я.

– Добрый, добрый! И какими судьбами к нам такую девчонку занесло? – задорно произнес он. «Девчонка»! Конечно, для него я была «девчонкой», неизвестными ветрами судьбы заброшенной на этот стул. Давно ко мне так не обращались, поэтому я смутилась, ответив лишь скромной улыбкой. Все-таки, в его «девчонка» чувствовалось что-то теплое и доброе.

– Даниил Максимович, в целом постановку одобряю, но хорошо бы открыть вот эту точку со спины. Девчонка, тебя как зовут?

– Александра.

– Сашенька, а можешь еще немного развернуться к двери?