Виктория Токарева - Одна из многих (сборник)

Виктория Токарева

Одна из многих (сборник)

Одна из многих

Имя Анжела – производное от ангела. Она и вправду была похожа на ангела – беленькая, голубоглазая – и любила петь. И у нее получалось. Она могла взять верхнее «си», при этом голос имел напор и серебряное звучание. Не то что у этих, из «Фабрики звезд»: шепчут и перебирают пальчиками микрофон, при этом строят такие эротические рожи, что смотреть неудобно. Как будто не смотришь, а подсматриваешь.

Село, в котором проживала Анжела, называлось Мартыновка. Когда-то в былые времена это была казачья станица: белые хаты, фруктовые сады, гуси переходят дорогу.

Мать Анжелы по имени Наташка пасла коров. Когда-то она была учительницей, но спилась. Из школы ее выгнали, детей не доверяли. А коров доверили. Коровам какая разница… Им даже нравился Наташкин запах, немножко лекарственный.

Наташка уводила коров далеко в луга. Она ходила в газонах на босу ногу. Лицо у нее обгорало под солнцем до мяса. На скуле всегда горело круглое розовое пятно.

Отец Анжелы Василий жил на краю деревни в брошенном саманном доме.

Василий пил водку с утра до вечера и мочился прямо в доме. Он взял асбестоцементную трубу, разрезал пополам на манер желоба и вывел желоб сквозь стену прямо на улицу. Это был его туалет. Так поступали в пятнадцатом веке, вернее, в первые пятнадцать веков.

Василий этого не знал. Он самостоятельно догадался до того, что уж было пятьсот лет назад.

В дом к себе Василий никого не пускал. Стеснялся.

Вечерами он выходил на берег. Там собирались его друганы и собутыльники – сообщество единомышленников, склонных к тоске и тревоге. Беседовали на разные темы: политика, женщины…

У Василия было любимое воспоминание: как он однажды поздоровался с Брежневым. Для убедительности Васька показывал руку, которой он поздоровался. Все с уважением смотрели. При каких обстоятельствах Брежнев жал ему руку, Васька забыл. А может, был пьяный. Или Брежнев был пьяный, что тоже вполне вероятно.

Брежнев медленно ехал в открытой машине, все совали ему руки, и он эти руки пожимал. Кажется, это было так. Никто не сомневался. Зачем Ваське врать?

Второе воспоминание: неприязнь к родному отцу.

Василий не любил отца. Когда-то, лет тридцать назад, отец обижал свою жену: бил и изменял. Васька запомнил детской памятью страдания своей матери и возненавидел отца. Сейчас этому отцу, дедушке Анжелы, было шестьдесят пять лет. Это был прижимистый, хозяйственный, работящий мужик, всегда чем-то занятый. Он знал о Васькином к себе отношении, но не страдал от сыновней неблагодарности. Считал Ваську пропащим и не понимал: как можно так жить… С утра до вечера жрать водку, ссать в доме и ничего не делать и ни за что не отвечать.

Наташка – та хотя бы пасла коров. Она знала коров по именам, не считала скотиной и уважала каждую особь.

Коровы паслись на изумрудной траве. Потом по колено заходили в море и отдыхали от жары.

Море в этом месте было мелкое, но целебное. Здесь водился метровый судак. Сюда привозили детей, пострадавших от радиации. Море вытягивало радиацию. Во всяком случае, так говорили.

Коровы оправлялись, задрав хвосты, и коровьи лепешки плыли по волнам, лениво колыхаясь.

Отдыхающих в этих местах было мало, человек пять-шесть на берегу. Это не в счет. Да и коровье говно – не человечье, не вызывает отвращения, и даже наоборот.

Наташка размышляла, глядя на лепешки: это навоз. Навоз идет в дело, удобряет землю, например. А человечье говно не идет никуда, поэтому так отталкивающе воняет. Природа как бы говорит: это не пригодится нигде и ни для чего. Держись подальше.

Природа умна и просто так ничего не делает. Цветы благоухают, чтобы привлечь пчел. А то, что воняет, должно быть высушено ветром и развеяно. Было и нет.

Ближайший от Мартыновки городок назывался Ейск. На предприятиях Ейска работали все мартыновские мужики. После перестройки предприятия развалились, работать стало негде.

Кормились морем, ловили судаков. Стремительные моторные лодки прорезали морскую гладь.

Три летних месяца солнце палило, как в Африке. Фрукты зрели. Коровы размножались. Вода – безо всяких вредных примесей, живая и вкусная. При этом прозрачная и холодная. Рай. Эдем. Но когда нет дела, жить становится нечем. И никакая еда и вода не удержат.

Анжела сказала матери:

– Я уеду в Москву.

– Не пущу! – постановила Наташка.

– Не пустишь, уеду безо всего. Как стою, – пообещала Анжела.

Наташка посмотрела на дочь и поняла: уедет.

Она вздохнула и пошла к соседке занимать деньги.

У соседки жила дачница из Москвы. Очень глупая женщина. Заказывала Ваське судаков и давала деньги вперед. Васька деньги тут же пропивал, и когда приносил судаков – просил деньги опять.

– Я ведь тебе уже заплатила, – удивлялась дачница.

– Тебе что, жалко? – удивлялся Васька.

Дачница с интересом оглядывала не старого, запущенного Ваську.

– У тебя совесть есть? – спрашивала она.

– Совесть есть. Денег нет. Мне надо уголь на зиму закупать.

Дачница соображала: без угля зиму не продержаться. За судаков Васька берет копейки. Почему бы не заплатить еще раз…

И давала деньги, дура, и больше никто. Так думал Васька.

Но дачница не была дурой. Ей было проще заплатить, чем спорить с Васькой.

Открылась калитка, и вошла Наташка в сарафане и в бусах.

«За деньгами», – подумала дачница.

Так оно и оказалось.

Наташка попросила пятьсот рублей на билет в плацкартном вагоне. Для Мартыновки это огромная сумма.

Наташка смотрела на дачницу с отчаянием и надеждой, как перед расстрелом.

Дачница раскрыла кошелек. Деньги лежали тысячными купюрами. Пятисоток не было.

– А тысячу дашь? – осторожно спросила Наташка, не веря в успех. – Васька отработает…

Дачница вытащила из кошелька синюю тысячную купюру и протянула.

– Дала?.. – обомлела Наташка. Бухнулась на колени, коснулась лбом земли. Как мусульманин в молитве.

Потом разогнулась и безмолвно стояла на коленях с купюрой в кулаке.

– Я лишена дара речи, – выговорила Наташка.

Дачница удивилась сложности фразы. Ей казалось, что Наташка в обществе коров вообще разучилась говорить.

Тысяча рублей – почти сорок долларов. Немало. Но не так уж много. Почему бы не сделать доброе дело: дать немножко денег этой уставшей, нездоровой, в сущности, несчастной пастушке.

Но дачница ошибалась в свою очередь. Несчастной Наташка не была. Какая благодать – сидеть на лугу среди коров. Небо с землей целуются на горизонте. Коровы – добрые, простодушные и красивые, как дети. Выпьешь из горла – мир расцветает всеми красками. И всех любишь до слез: и людей, и коров. И даже осы, которые рассекают воздух и сулят неприятности, – тоже божьи твари, у них своя трудовая жизнь, свое предназначение.

Анжела уехала в Москву. Остановилась у дачницы. Больше она в Москве никого не знала.

Очередная «Фабрика звезд» открыла конкурс.

Дачница, ее звали Кира Сергеевна, позвонила куда надо и протырила Анжелу на конкурс.

Конкурс проходил в Доме культуры – огромном помещении, похожем на вокзал. В советское время много настроили таких домов – культуру в массы.

Анжела прошла два тура. После второго тура на сцену вышла главная устроительница и стала зачитывать фамилии тех, кто прошел на третий, заключительный тур. Фамилия Анжелы – Зуенко. Анжела напряженно вслушивалась, боялась пропустить слово «Зуенко». Но это слово не прозвучало. Анжелу не назвали. Значит, она не прошла на третий тур.

Вокруг нее, в партере, стояла целая толпа соискателей. Одни начинали радостно вскрикивать и высоко подпрыгивать. Другие оставались стоять как в столбняке.

Анжела хотела протиснуться к сцене, спросить: «Как же так?» Но спросить невозможно. К устроительнице не подойти, никто не пропустит. А будешь продираться – отшвырнут, хорошо, если не ударят. Мир жестоко делился на тех, кто на сцене, и тех, кто в партере.

Анжела поехала домой (в смысле – к дачнице) на троллейбусе номер три.

Троллейбус оказался полупустой. Анжела нашла себе место возле окошка. Приготовилась смотреть на москвичей и вдруг громко зарыдала. Она хотела взять себя в руки, но ничего не получалось. Троллейбус притих. Никто не задавал вопросов: почему ты плачешь, девочка? Никто не утешал, дескать: жизнь длинная, все впереди. Люди постепенно пропитались чужим горем и тоже начали тихо плакать. Всем стало жалко молодую девчонку и себя в том числе. У каждого была весомая причина: пожалеть себя.

Горестный троллейбус плавно катил по улицам. Въезжал в сумерки.

А Москва меж тем зажигала огни, становилась нарядной и праздничной, как в Новый год.

Кира Сергеевна жила возле метро «Университет».

Дом был непородистый, блочный, потолки низкие. Но Анжеле показалось: она попала во дворец. Точно такие апартаменты она видела в мексиканском сериале «Просто Мария», когда Мария была еще бедной.