Елена Котова - Акционерное общество женщин

Елена Котова

Акционерное общество женщин

Пролог

Явление денницы

Осенний день был таким солнечным и безветренным, что просилось слово «умильный». Полинина машина ползла по Мясницкой, известной своими пробками. Мясницкая – особенная улица, она как прелестное помещение, заставленное антиквариатом. Дома стоят вплотную друг к другу, как шкафы, что знаменитый чайный магазин Перлова, что угловой «Фарфор», что Почтамт… Нет ощущения улицы, скорее прекрасной захламленной комнаты, а небо над головой похоже на расписной потолок. Пробки – дело обычное, они в тягость где угодно, но на Мясницкой они радостны, как толчея в музее.

Светофор переключился, а Полина все сидела в своем «Мерседесе», не раздражаясь, что машина не движется, а радуясь солнцу и разностильным домам. Немытая девушка хотела сунуть какой-то листок в приоткрытое окно, а когда Полина, нажав кнопку, помешала ей, подсунула его под дворник.

Машина наконец тронулась с места. Полина свернула в Милютинский переулок и припарковалась у светло-зеленого доходного дома конца XIX века с изобилием белых балясин. Во времена постройки он, вероятно, выглядел купеческим китчем, но теперь смотрелся как чудом сохранившийся антикварный дух истинной Москвы.

Вынув из-под дворника листок, она обомлела. Дешевая глянцевая бумажка зазывала в страховое общество, обещая неуязвимость перед временем и буквально всеми жизненными напастями. Название выглядело полной ахинеей: «Женщины за гранью». Какие женщины, за какой гранью? Но главное – в качестве адреса шарашкиной конторы стоял номер ее дома – Милютинский, 3 и номер ее собственной квартиры, которую они с мужем купили полгода назад! Там еще шел ремонт, Полина и ехала, собственно, чтобы завезти рабочим серо-голубые в белых цветах обои, которые вкупе с массивными лепными карнизами должны были придать гостиной облик истинно московского «разлаписто-развесистого» уютного и чуть мещанского интерьера.

В сумрачном подъезде сидел охранник.

– Здравствуйте, Полина Альфовна, вас уже ждут.

– Здравствуйте, – ответила она, не очень поняв, кого имел в виду охранник. Не рабочих же, которые приходили каждый день?

Она поднималась пешком на третий этаж, думая, почему в листовке оказался ее адрес. А вдруг эта шарашка по нему уже зарегистрирована? Дверь в квартиру была заперта. Полина вошла и увидела, что рабочих нет. Значит, запили… Прошла в огромную гостиную, размышляя, где найти место почище, чтобы положить дорогие обои.

В коридоре, заставленном стремянками, послышались шаги. «У меня уже глюки», – мелькнула мысль, и тут же она чуть не вскрикнула от ужаса – в кирпичном проеме возник приземистый мужчина в сером плаще.

– Какого черта вы тут…

– Не пугайтесь, Полина Альфовна, – произнес мужчина, от чего Полина похолодела: аферисты не просто тиснули в листовке ее адрес, но, похоже, решили реально захватить ее квартиру. Уже и имя разузнали.

– Я вообще-то не пугливая, – произнесла она тем не менее. – Но все-таки, какого черта вы ошиваетесь в моей квартире?

– Вас поджидаю, – ответил мужчина. – У меня к вам дело.

– Вы один или вас тут целая шайка? – Полина пыталась собраться с мыслями.

– Один, как всегда… Но дело у меня важное, и наша встреча должна была произойти здесь. То, что эту квартиру купили именно вы, Полина Альфовна, отнюдь не случайно. Я обнаружил в квартире письма, которые вам несомненно будут интересны. Переписка вековой давности между тремя подругами.

– Хватит нести чушь! Тут были голые стены после реконструкции дома. Что вам надо?

– Только чтобы вы выслушали меня и задумались о своем предназначении.

– Вот как? Достаточно банально, должна сказать.

– Не спешите с выводами, Полина Альфовна. Вы умная женщина…

– А вы откуда знаете?

– …и я к вам отношусь с глубоким уважением, несмотря на вашу реакцию, вполне, впрочем, объяснимую. Позвольте пригласить вас выпить кофе где-нибудь неподалеку, и вы поймете, надеюсь, почему я пришел и почему под дворник подсунули листок, который вы только что выбросили.

Полина даже не спросила, откуда мужчина знает и это, ей стало интересно. Рабочие все равно запили, обои она уже принесла… Да и вид у пришельца больно благообразный, не похож на злодея… Главное – из квартиры его выдворить.

– Ну что же. Кофе выпить можно…

– Вот и хорошо. – Незнакомец направился к двери. Полина последовала за ним и, заперев с облегчением дверь, стала спускаться по лестнице, а тот продолжал:

– Тут рядом есть кафе, уверен, вам понравится. Там замечательно готовят баранину, при этом торгуют всем подряд, и модемами, и майками. Но особенно хороши десерты…

Мужчина продолжал бубнить, а Полина, идя следом, рассматривала его. Серый плащ, старомодный, габардин, что ли? Странная черная мягкая шляпа, которые в Москве носили, наверное, еще в войну.

Тем временем они свернули с залитого солнцем Милютинского на Мясницкую, затем в переулок и сели в маленьком кафе, полном хлама, с разномастными стульями, допотопной вешалкой у входа и сладко-душноватым запахом. В углу почему-то стоял батискаф.

Полина, всегда крайне чувствительная к таким прикольным деталям, сейчас их не замечала и лишь смотрела на тоненькую пачку писем, которую незнакомец, вытащив из кармана, теребил в руках.

– Десерты тут, как я уже сказал, отменные. Вам, как я понимаю, двойной эспрессо? Без молока и сахара?

– Угу, – кивнула Полина, не сводя глаз с писем.

Они были пожелтевшие, с потертыми сгибами, как водится, почерк был явно женский, вышедший из-под гусиного пера.

– Прочтите хотя бы эти два, – сказал незнакомец, передавая ей пачечку и ткнув пальцем в первое письмо.

«Дорогая моя Pauline! – Полина вздрогнула от собственного имени, написанного много лет тому назад затейливыми латинскими буквами. – Мужа моего, Nicolas, по службе переводят в Лондон. Мне тоскливо от мысли, что мы с тобой теперь можем и не свидеться, я не тешу себя надеждой, что ты приедешь ко мне, хорошо зная твою любовь к поместью и нелюбовь к путешествиям. Мне горько, что я изменяю нашему общему делу, задуманному тобою так давно, что ты сумела и меня убедить в его государственной необходимости. Но слишком много причин моему отъезду. Открою тебе тайну, которую храню в душе уже больше года. Помощник мужа моего, коего ты встречала мельком, молодой дворянин Дмитрий завладел моим сердцем. Я сгораю от любви к нему, а Nicolas, известный нам обеим своим снисхождением к моим слабостям, берет его в Лондон. Ведь ты же не осудишь меня, Pauline, за страсть, что сжигает меня? В Дмитрии столько благородства, искренности. Я буду гулять в Лондоне по знаменитому английскому парку, украдкой встречаясь с ним. Буду искать утешения в новой мануфактурной лавке Harrods, в которой, говорят, изрядно колониального товара…»

Дальше текст был неразборчив, затерт временем, и Полина взялась за следующее письмо, открытое уже на второй странице. Почерк был иной, но тоже женский:

«…и муж нашел в шкатулке в будуаре эти письма. В них мой любимый Рохля, прозванный так нами за его вечное вранье и промотанное состояние, изливал свою бесстыжую душу, играя мною, как он играет всем в жизни. Постылый муж требует, чтобы Рохля был изгнан из моей жизни, а круг подруг, коих он считает сообщницами моего падения, был забыт. Сам он изобретает какие-то нелепые способы устройства нашей жизни. На краю земли, в Америке, он условился со странными людьми, выходцами из Германии, заниматься чем-то чудовищным, думая спасти этим наше перезаложенное поместье. Они пишут то о золоте, которое там добывают прямо из рек, то о какой-то нефти. Что такое нефть и для чего она потребна, я не понимаю. Я не хочу уезжать. Pauline, мне отрадно строить с тобой и Catherine планы нового устройства жизни, в котором жгучие земные наслаждения лицемерный суд людской не посмеет назвать грехом. Но жизнь моя связана с безумным мужем, пусть и поневоле, и у меня нет более прав сопротивляться его власти. Прости, что бросаю тебя одну. Нет большей горести, чем разлука. Мне кажется, что все кончено и жизнь моя в этой чужой Америке, должно быть, скоро угаснет».

– Кто эти женщины и кто эта Pauline, которой они пишут? – спросила Полина. – Вы сказали, что нашли письма в моей квартире?

– Эти женщины, думаю, вы и сами поняли, многое пережили и передумали. Много и грешили – по крайней мере по меркам общества, в котором жили. Но в отличие от других женщин, тоже немало грешивших, они задумались о том, что любовь, страсть выпадает женщине больше чем раз в жизни и нельзя лишать ее права ни на эту любовь, ни на свободу от оков брака, если муж опостылел. Полтора века назад, как можно судить по упоминанию нового колониального магазина Harrods, они вынашивали план иного общества. В котором женщине, да и, в сущности, мужчине, была бы дарована свобода. Предназначение женщины отнюдь не в служении мужу и не только в воспитании детей, но тогда подобные мысли считались грехом. Как и сейчас, впрочем. Вопрос лишь – по чьим меркам? Дьявол искушает, но он же…