Владимир Лидский - Избиение младенцев

Владимир Лидский

Избиение младенцев

Весной 2013 года, когда благодатная нормандская земля уже проснулась под тёплым и влажным океаническим ветром, когда весь север Франции покрылся бело-розовым пуховиком цветущих яблоневых веток, и тонкое, едва заметное благоухание садов разлилось над деревушками и городами, из дверей маленького ухоженного домика в Живерни, отделанного розовым гранитом, вышла стройная и лёгкая молодая женщина, постояла в раздумьи на веранде и, приложив правую ладонь ко лбу, чтобы глаза не ослепляло солнце, внимательно осмотрела внутренность усадьбы.

В нескольких метрах от веранды имелась небольшая травяная лужайка, в центре которой стояли плетёный дачный столик и два белых пластиковых стула, а дальше – в глубину – видны были бесконечные яблоневые деревья, роняющие временами нежные лепестки своих цветов.

Из открытой двери домика, задев длинное платье женщины, стремглав выбежал бойкий рыже-коричневый ирландский сеттер и, оказавшись на свободе, принялся с бешеной скоростью носиться по саду. Женщина вернулась в дом и через некоторое время вывела оттуда высокого сухопарого старика в холщовых штанах и байковой ковбойской рубахе. Двигался он тяжело; опираясь на руку спутницы, с видимым усилием переставлял ноги, и небольшое расстояние до плетёного столика преодолел нескоро. Женщина усадила его, вернулась в дом и вскоре вынесла оттуда тяжёлый клетчатый плед. Укутав своего подопечного, она постояла с ним рядом несколько минут. Её задумчивый взгляд рассеянно следил за виражами собаки, которая беспорядочно бегала среди деревьев и вдруг неожиданно сторожко замирала, становясь в стойку, видимо, учуяв какую-то невидимую хозяевам птичку. Набегавшись, собака подошла к старику и ткнулась холодным влажным носом в его худые, покрытые старческими пятнами руки. Он улыбнулся и потрепал сеттера по вислому уху. Женщина, между тем, снова вернулась в дом и, коротко погремев там посудой, вновь вышла, на этот раз – с подносом в руках, на который были поставлены китайский керамический чайник, чашка с блюдцем, маленькая хрустальная сухарница, наполненная мягкими печеньями, хрустальная же розетка со светящимся на солнце полупрозрачным малиновым джемом и фарфоровая обливная маслёнка с кусочком ярко-жёлтого сливочного масла. Всё это она поставила на стол перед стариком, налила ему чаю и погрозила пальцем собаке, которая очень уж явно выходя за рамки приличий, попыталась было положить свою лохматую морду рядом с печеньями. Но старик пошёл навстречу собачьей слабости и на раскрытой ладони преподнёс печенюшку своей любимице.

Женщина ушла в дом и больше не возвращалась.

Старик медленно пил чай, бездумно блуждая взглядом по саду, по веткам яблонь, по кустам жимолости, насаженным вдоль ограды, но ритм его медленного осмотра неуклонно сбивала собака, которая в охотничьем азарте снова носилась меж деревьев, а потом – валялась во влажной траве, сбивая росу и хватая жадной пастью каких-то ей одной видимых насекомых.

Старик нагнулся и поднял с земли массивный прутик, яблоневый обломыш. Собака, заметив движение хозяина, сделала стойку, мгновение постояла и ринулась к нему. Прибежав, положила морду ему на колени, вскинулась, отпрыгнула на полшага и в нетерпении заюлила возле ног. Старик отодвинул плед, привстал и взмахнул рукой, намереваясь бросить прут в глубину сада. Сеттер взвизгнул от нетерпения. Прут улетел совсем недалеко, собака бросилась за ним, быстро отыскала его в траве и принесла хозяину, уже сидящему на стуле. Положив добычу возле его ног, она преданно посмотрела ему в лицо, и старик поразился этому осмысленному, абсолютно человеческому взгляду. Собака смотрела ободряюще, как будто с улыбкой, поощряя его к дальнейшим действиям. Старик нагнулся и снова взял прутик, встал, закинул руку и…пошатнулся… Собака, не понимая, нетерпеливо крутилась под ногами. Старик глубоко вздохнул, запрокинул голову, словно собираясь заливисто рассмеяться, руки его медленно разлетелись в стороны, и всё его туловище качнулось назад; нескладная худая фигура подобно невесомой пушинке нехотя стала клониться к земле… он широко открыл глаза, пытаясь ухватить ускользающий мир, но мир всё равно ускользал, яблоневый сад рухнул куда-то вниз, а на голову ему обрушилось сверкающее утреннее небо с маленькими легкомысленными облачками… В тот же миг он почувствовал сильный удар в спину и услышал только ему одному слышимый грохот – это затылок с огромной силой впечатался в землю.

Сеттер, недоумевая, подбежал к старику и лизнул его в лицо. Тот не ответил, не повернул головы, не посмотрел собаке в глаза. Тогда сеттер принялся истерически лаять. Из дома выбежала женщина, бросилась к старику.

– Дедушка, дедушка, – шептала она в ужасе и тормошила его, пытаясь добиться ответа.

Старик лежал, чувствуя всем телом холодную росистую траву, и широко открытыми изумлёнными глазами смотрел в небо. Они были почти бесцветными, эти глаза, похожими на когда-то яркую, а теперь сожжённую едким потом и бесконечными стирками рубаху, но небо, ярким своим цветом отражаясь в них, добавляло им живости и весёлой жизни. Яблоневые лепестки медленно кружились над ним и падали на его лицо, а он всё смотрел и смотрел вверх и видел, как…

…уютным и нежным днём раннего лета 1913 года к массивным дверям величественного Екатерининского дворца в левой его части, где располагался Первый Московский кадетский корпус, не совсем уверенным, как бы слегка стесняющимся шагом подходят два представительных господина в сопровождении двух мальчиков лет десяти…

Один господин, – бритый наголо, но с бородою и усами, стройный, моложавый – был облачён в коверкотовый цивильный костюм, а другой, несколько старше и имевший лицо, украшенное тонкою полоскою ухоженных усиков, – в парадную военную форму с погонами о трёх звёздочках, что соответствовало чину поручика. Мальчишки были на удивление похожи: оба малорослые, веснушчатые, в почти одинаковых, идеально выглаженных полотняных рубахах, заправленных в синие шаровары, и в новеньких картузах, плотно сидящих на слегка оттопыренных ушах. Поручик, на пол-шага опередивший своих сопутников, вставши перед дверью, в нерешительности достал из нагрудного кармана кителя ослепительно блеснувший белым просверком на фоне тёмных дверей батистовый платок, снял фуражку и вытер её влажный кожаный подтулейник. Потом он водрузил фуражку на законное место, внимательно осмотрел мальчиков, поднял руку и нажал кнопку электрического звонка. Дверь почти сразу отворилась и тяжело отошла внутрь, предъявив посетителям красавца-швейцара в красной ливрее, расшитой гербами и осенённой, словно крыльями, двумя вычурными пелеринами. На голове его красовалась надетая поперёк чёрная двууголка из велюрового фетра, расшитая галунами и увенчанная кокардой, а грудь была усыпана медалями и крестами. Швейцар был высокого росту, имел могучие плечи и вдобавок обладал живописной каштановой бородою с сильною проседью.

– Доброго здоровья, – сказал поручик и снова снял фуражку. – Позвольте на вступительные испытания…

– Милости просим, ваше благородие, – ответствовал швейцар и сделал широкий жест рукою, стянутой белой замшевой перчаткою.

Повинуясь его жесту, господа ступили внутрь роскошной, богато убранной швейцарской. Впереди простиралось необъятное пространство двухсветного вестибюля, казавшееся ещё более широким благодаря двум помпезным мраморным лестницам, располагавшимся по обеим сторонам помещения и ведущим во второй этаж. Ажурное ограждение искусно отлитых чугунных перил, массивные бронзовые люстры, мягкая мебель карельской берёзы, внушительные колонны второго этажа, каски французских кирасир, захваченные в боях 1812 года и развешанные ради украшения по стенам, – всё внушало прибывшим господам уважение и трепет, а мальчикам – естественную робость и чувство священного преклонения.

Молодцеватый поручик звался Автономом Евстахиевичем фон Гельвигом, и один из мальчишек, а именно тот, что был более лопоух и веснушчат, приходился ему сыном, носившим имя Александр. Второй господин, Алексей Лукич Волховитинов, подвизался учителем-словесником одной из московских гимназий и тоже пришёл с сыном – Никитой. По указанию швейцара гости проследовали вверх по лестнице, невольно остановив своё внимание на строгом мраморном бюсте какого-то важного сановника, расположенном справа от лестничных маршей в глубокой, заполненной тёплым полумраком нише. Пройдя вперёд, они оказались в просторной приёмной и замешкались у входа, поражённые её строгим великолепием. Стены роскошной залы, залитой заоконным солнечным светом, были увешаны портретами членов венценосной фамилии, а прямо по фронту, по обеим сторонам дверного проёма, ведущего во вторую приёмную, висели массивные мраморные доски с выбитыми на них золотыми буквами чьих-то героических фамилий. Гости ступили на вощёный двухцветный паркет несложного набора и направились во вторую приёмную, в глубине которой видны были фигуры военных и штатских господ в окружении бритых мальчишек и их родителей. Двигаясь по центру первой приёмной, младший Гельвиг приподнял голову и увидел проплывающую вверху бронзовую шестирожковую люстру, оснащённую большими керосиновыми лампами. Он очень волновался и, взглянув на своего товарища, напряжённо вышагивающего рядом со своим отцом, понял, что тот волнуется ничуть не меньше. Войдя во вторую приёмную, новые гости невольно обратили на себя внимание уже присутствовавших, впрочем, ненадолго, потому что почти сразу все вернулись к своим занятиям.