Игорь Ягупов - Обманувший дьявола

ОБМАНУВШИЙ ДЬЯВОЛА

1.

Босая женщина в одной рубахе и накинутой на плечи шали, словно безумная, выбежала из избы и бросилась через огороды. Ее ноги то и дело оскальзывались на размокшем месиве весеннего подтаявшего снега. Но она не обращала на это никакого внимания. И лишь время от времени вскидывала руки, чтобы сохранить равновесие. В эти мгновения она была похожа на израненную птицу, которая хочет взлететь, но никак не может оторваться от земли.

Волосы женщины были растрепаны. А голубые прежде глаза теперь казались черными из-за расширившихся от ужаса зрачков. Разом осунувшееся молодое лицо исказило невыразимое страдание. В нем не было боли – лишь неизбежность, с которой нельзя примириться и от которой надо бежать не разбирая дороги. В очередной раз взмахнув руками, чтобы удержаться на раскисшей снежной жиже, женщина неизменно поправляла затем на плечах шаль, как будто из последних сил старалась сохранить свое тепло. Запахнув шаль плотнее, она бросала по сторонам тоскливый взгляд и спешила дальше.

Где-то сзади, неимоверно далеко, как будто в другом мире, который она внутренне уже оставила навсегда, скрипнула дверь избы. На пороге, в зияющем черном проеме появились заспанные личики двух детей – девочки и мальчика.

– Мама, мама! Куда ты? Вернись! Мама! – кричали дети.

Ветер срывал их тоненькие голоски и словно отгонял прочь от той, кому предназначались эти мольбы. И все же женщина услышала их. Она споткнулась на бегу, как будто кто-то с силой толкнул ее в спину, и повалилась вперед, опершись руками о талый снег. Воспользовавшись этой неожиданной паузой, чтобы перевести дыхание, она сделала несколько глубоких, точно рваных вздохов. Приложив к пылающему лицу мокрые от снега холодные ладони, женщина, сидя на земле, обернулась. Она все еще хватала ртом воздух, не имея сил справиться с отчаянно бившимся в ее груди сердцем. Губы ее почти беззвучно шептали:

– Любонька, Ванечка, деточки мои…

На лице женщины появилась слабая улыбка. Она с мольбой протянула руки в сторону избы. И глаза ее при этом приобрели некую осмысленность. Казалось, что она вот-вот бросится обратно, чтобы обнять детей, прижать их к себе и успокоить. Но жестокий ветер тут же швырнул ей в лицо острые кристаллики снега. Женщина вздрогнула и тихо застонала, словно кто-то отпустил ей пощечину. Махнув детям обеими руками, она вновь поднялась на ноги и бросилась бежать дальше.

– Позор, мне не снести его, не снести, – шептала она, качая головой.

И она бежала дальше, пытаясь хоть как-то сохранить сорванное дыхание и не упасть в грязное месиво лицом. Если бы она упала сейчас, то уже не смогла бы подняться. Она чувствовала это. И что-то внутри нее словно говорило ей: «Упади. Упади. Да падай же. Заройся лицом в холодную снежную кашу. Остуди его. Дай отдых ногам. Подумай. Все образумится. Живут же люди и в холопах…» Но что-то другое тут же кололо ее, как иголкой под сердце. И без всяких слов ей было понятно, что она не сможет переступить через себя. Никогда и ни за что не сможет.

Детей невыносимо жалко. Что теперь с ними будет? Но она гнала от себя эти невнятные мысли, не давая им оформиться в осознанные слова. Все, что было у нее в жизни, осталось позади, далеко отсюда. Где-то там, за тем пригорком, который уже скрыл от нее избу с черным, как ощерившийся беззубый рот, дверным проемом, в котором виднелись бледные испуганные детские личики.

Огороды плавно спускались к реке. Здесь зима все еще удерживала свою власть. И перепаханную с осени землю покрывал ледяной наст. Скользя на заледенелом склоне и стараясь при этом удержаться на ногах, женщина бросилась к реке. Берег приближался, качаясь перед ее глазами в такт неровному бегу. Изрезанные в кровь острыми кромками наста босые ноги отказывались ей подчиняться. Еще мгновение, и она упадет. И больше уже не встанет. Примет свой позор, который…

– Его нельзя вынести, – решительно сама себе в очередной раз прошептала женщина, – нельзя.

И эти слова, как магическое заклинание, придали ей силы, заставили рассеяться поплывшие уже перед глазами радужные круги, которые застлали собой весь горизонт. Она вновь отчетливо увидела свою цель – огромную, длинную и извилистую, как язык сказочного змея, полынью. Она  образовалась на середине реки, на самой стремнине. Всю зиму водяной поток стремился вырваться здесь наружу, чтобы вздохнуть свободно могучей грудью. Но мороз своей жестокой волей сковывал непробиваемым панцирем, стягивал, точно путами, оба берега. И вот сейчас, когда весна уже явно заявила о себе, река порвала оковы и освободила свой бег.

Сюда, к этой разверстой водной бездне и спешила женщина. Она все еще зябко куталась в свою шаль. Зачем? Неужели тому, кто хочет броситься в ледяную свинцовую воду, нужно бояться холода? Задай ей кто эти вопросы, она бы наверняка не смогла на них ответить. Полынья плясала перед ее глазами, как будто звала к себе.

Женщина выбежала с берега на лед реки. Она на миг остановилась и молитвенно заломила руки, как будто прося небеса простить ей грех, который должен был свершиться через несколько мгновений. А затем, не раздумывая больше и не замедляя уже своего бега, бросилась вперед, к полынье. Ветер пригоршнями швырял ей в лицо снежную крупу, точно испытывая ее решимость. Но она не обращала на это никакого внимания. Она внутренне уже порвала все связи с этим миром, который так больно мстил ей до последних мгновений ее жизни.

– Позор, позор, мне не снести его, – повторяла она снова и снова пересохшими от быстрого бега и посиневшими от холода губами.

Она не добежала до полыньи саженей пять или шесть, когда подточенный снизу весенней силой воды лед не выдержал ее тяжести и проломился. И она вмиг, как-то грузно для ее хрупкого тела, ушла под воду по самые плечи. Ее шаль, набрав под себя воздух, вздулась у нее за спиной. Женщина инстинктивно забила по воде руками. Она даже дотянулась до ледяной кромки. Но та коварно обломилась, как только женщина попыталась, подтянувшись, навалиться на нее грудью.

Женщина вновь тоскливо подняла безумный взгляд к небу. Как будто извинялась за то, что в последний момент испугалась и, добившись того, к чему сама же стремилась наперекор ветру, колючему снегу и крикам детей, вдруг решила отступить, выбраться на ледяную гладь, отползти от опасного пролома обратно к берегу.

Но она вновь овладела собой. Властно приказала себе действовать, как задумала. Вернее, бездействовать. Ибо отныне ее желание оборвать свою жизнь требовало от нее лишь одного – безропотного ожидания, непротивления темной силе свинцовой речной воды. Она прижала руки к груди, чтобы не дать инстинкту самосохранения возобладать над ее волей. Она не будет жить с тем позором, который на нее обрушился. Это все равно была бы не жизнь. Так лучше умереть сейчас.

Вода полностью накрыла ее. Потом лицо ее на какое-то мгновение вновь показалось над поверхностью. Уже у самого края того пролома во льду с рваными краями, который образовался от ее падения. Но течение тут же толкнуло ее тело дальше, под ледяной панцирь. И она ушла под воду уже окончательно. И только шаль ее какое-то время, пока не пропиталась водой и не отяжелела, еще плавала на поверхности полыньи.

2.

Дверь чуть слышно скрипнула. Андрей даже не услышал, а почувствовал этот звук. Он приподнял голову с подушки. Чтобы увидеть того, кто вошел в спальню, ему пришлось перевернуться на другой бок.

– Бабушка? Заходи, заходи, я уже проснулся, – почти обрадовался он и тут же поспешно добавил: – Нет, нет, это не ты меня разбудила. Вовсе нет. Я уже не спал, когда ты вошла.

Бабушка бесшумно подошла к дивану, служившему ему кроватью, и присела на самый краешек у его ног. Ее покрытое морщинками и столь знакомое ему лицо было полно беспокойства. Поначалу Андрей почему-то решил, что бабушка тревожится о нем.

– У меня все хорошо, бабуля, – нарочито весело произнес он, сгоняя с себя остатки сна. – И на работе, и вообще.

Под «вообще» понимались затянувшиеся отношения с Юлькой. Уж сколько раз бабушка говорила ему жениться, настаивала, убеждала. Шутливо грозилась не умирать, пока не увидит его с кольцом на пальце. Впрочем, последняя угроза оказывалась ему весьма выгодной. И он всякий раз отшучивался по этому поводу. Живи, мол. Специально теперь никогда не женюсь.

– У меня все нормально, не о чем тебе беспокоиться, – вновь повторил он.

Но тут же внезапно понял, что вовсе не в нем сейчас дело. И что бабушка пришла к нему в комнату, чтобы о чем-то попросить. Это ей нужна была сейчас помощь. А он в своем обычном эгоизме поначалу не обратил на это внимания. Андрею стало стыдно. Он неловко кашлянул. И понял, что больше всего на свете хочет тут же исправить свою оплошность.

– Ну? – Андрей сел на кровати и вопросительно приподнял бровь. – Сбегать тебе за лекарствами?