Евгений Березиков - Я сделал выбор (Записки курсанта школы милиции)

Я сделал выбор (Записки курсанта школы милиции)

О первых шагах в милиции молодых ребят, в прошлом рабочих и колхозников, повествует книга Евгения Березикова. В ней рассказывается о том, с какими трудностями сталкиваются те, кто впервые надевает милицейский мундир, о первых поединках, просчетах и успехах курсанта школы милиции комсомольца Алексея Яхонтова, рабочего одного из ташкентских заводов, от имени которого и ведется повествование.

Человеку, впервые надевшему милицейский мундир, посвящается

Глава первая

Первой, с кем мне предстояло вести разговор на эту тему, была Нина Ивановна — начальник отдела кадров нашего маленького завода. Сидела она в крохотной конторке и целыми днями одним пальцем выстукивала на машинке немудреные приказы. Нина Ивановна на удивление подвижная, словоохотливая. Конторка ее никогда не пустовала, сюда постоянно заходили все, кто любил посудачить, узнать последние заводские новости и унести с собой кучу небылиц.

Если бы вы видели выражение ее лица, когда я сообщил ей, что хочу поступить в школу милиции?!

— Леша! Ты шутишь? — удивилась она. — В милицию! Ты ведь самый лучший экскаваторщик на заводе. И получаешь прилично. Чего еще тебе нужно?!

Охи и ахи Нины Ивановны не прекращались, и это меня начало раздражать.

— Нина Ивановна, я твердо решил пойти в милицию.

— Ну, как знаешь, Леша!

— Дайте мне «бегунок» и я пойду.

— А ты что, не видишь, ведь твой обходной печатаю, — рассердилась она и протянула мой обходной листок:

«...Рабочий транспортного цеха Яхонтов Алексей».

И далее столбиком шли службы, которые мне предстояло обойти, прежде чем получить расчет.

— Ох, и придется же мне сегодня побегать, — подумал я. Особенно не хотелось идти в инструментальную к дяде Пете — дотошному и сварливому старику.

«Значит, идешь в милицию? Так, так, — скажет он. — А ты знаешь, что это такое?» — И я мысленно уже готовил ответ.

Но к моему удивлению, когда я через пару часов заглянул в инструментальную, дядя Петя как-то необычно встретил меня. Оторвавшись от работы, он поверх очков вопросительно посмотрел и сказал:

— Ну, ну, блюститель порядка, заходи сюда, — и в его голосе я почувствовал теплоту и одобрение.

— Слышал, слышал про твое желание. Значит, в милицию?

«Ну, — подумал я, — сейчас начнется!» Но я ошибся. Не было ни сварливости, ни назойливых вопросов.

— Дело это, Алексей, серьезное, государственное, там честные ребята нужны, — дядя Петя вытер о фартук руки и крепко обнял меня.

И больше не говоря ни слова, нашел свою графу в обходном листе и расписался. Проводил меня до дверей и, пожав на прощанье руку, напомнил:

— Заходи, Алексей, рады будем.

Впервые за весь день я почувствовал облегчение. Сразу померкли ехидные улыбки, многозначительные взгляды, забылись расшаркивания и иронические поздравления кладовщика Семена, расчетного бухгалтера Александра Никифоровича, который прошамкал беззубым ртом: «И ты туда же! — Ну, давай, валяй, может быть...»

А что «может быть», я так и не разобрал, ибо он, поперхнувшись папиросным дымом, долго и надрывисто кашлял, а потом, махнув рукой, поставил в обходном свою корявую подпись.

К концу дня «бегунок» привел меня в кабинет директора.

— Заходи, Леша, заходи, — услышал я его мягкий голос, как только за моей спиной захлопнулась обитая черным дерматином дверь. — Ну, чего стоишь? Проходи, садись.

Приветливо улыбаясь, директор пошел навстречу.

— Значит, в школу милиции собираешься?

— Да, — кивнул я.

— И давно надумал?

— Давно, — уверенно произнес я.

...Может, это было два года назад, когда, вскоре после демобилизации из армии, я шел поздно вечером под впечатлением от музыки Яна Сибелиуса и Мендельсона. Особенно запомнился мне молодой, хрупкий, как тростинка, скрипач, исполнявший эти произведения. Видимо, я шел очень медленно, потому что на автобусной остановке около театра уже никого не было. Только какой-то пьяный тряс за грудки худощавого паренька. Сначала я подумал, что это собутыльники, но, подойдя ближе, убедился в обратном. Растрепанный и уже успевший где-то вываляться в грязи пьяница, запустив руку за ворот пиджака, с руганью срывал со своего «напарника» бабочку.

— Ишь, ты, — хрипел пьяница, — культурный нашелся... бабочку нацепил... Вот я тебе покажу сейчас бабочку!

В побледневшем и испуганном пареньке я без труда узнал скрипача. Он пытался что-то объяснить дебоширу.

Я не знаю, что тогда со мной произошло. Помню только одно: не говоря ни слова, я оттолкнул пропойцу.

— За что? За что? Что я тебе сделал?

Я стоял около этого человека и не знал, что с ним делать дальше. Подошло несколько прохожих.

— Не трогайте его, молодой человек, — попросила пожилая женщина. — Разве не видите, что он пьян?

— Хватит, поддал ему и ладно, — пробасил мужчина.

Услышав это, пьяница еще пуще заскулил:

— За что он меня ударил? Что я ему такого сделал?

В это время кто-то сзади мягко взял меня за руку. Обернувшись, я увидел скрипача. Он стоял уже в шляпе и виновато, как бы извиняясь, попросил:

— Оставьте его, пожалуйста, прошу вас. Не надо его больше трогать, — и направляясь в сторону от остановки, позвал:

— Пойдемте.

Не отдавая себе отчета, я машинально пошел за ним, а пьяница, осмелев, закричал нам вдогонку:

— Обрадовались, что молодые, избили старика!

Мы свернули за угол. Сначала шли молча, а потом музыкант остановился, посмотрел на меня большими, по-детски ясными глазами и, протянув руку, сказал:

— Давайте знакомиться. Меня зовут Борис.

— Лешка, — я не пожал протянутую мне худенькую, с длинными пальцами руку, а только подержал ее в своей огромной ладони.

— А вы его здорово! Спасибо вам! Я очень боялся за скрипку, — сказал он, показывая на футляр.

— А вы бы сами. Рук что ли нет?! — с укоризной спросил я.

— Руки-то есть. А вот драться ими нельзя.

— Это почему ж? — удивился я. — Тебя бьют, а ты молчи. Так что ли?!

— Нет, Леша. Вы не знаете. Мне руки ни в коем случае нельзя травмировать, они потеряют музыкальность.

Слова эти меня крайне удивили. Я не мог себе представить человека, который не может защитить себя ради... музыки. Сначала меня это рассмешило, но затем взволновало.

— Нет, нельзя быть таким, пока есть мерзость, зло и грубая, безрассудная сила, — сказал я ему.

— Но моя сила — это музыка, — возразил он.

Разговаривая, мы прошли с ним несколько остановок пешком. Возле четырехэтажного здания Борис сказал:

— А вот мы и пришли домой. Видите, на третьем этаже, справа светится окно: это меня мама ждет, уже волнуется.

— Как уговорились, не забудьте позвонить мне, — попросил он на прощанье.

Борис ушел, а я через весь город пошел пешком к себе на Тезиковку.

«Моя сила в музыке!» — вспомнил я слова Бориса.

— А в чем же моя? — задавал я себе вопрос. — Что я сделал в жизни? Двадцать два года, здоровый парень, а жизнь укладывается в три слова: школа, колхоз, армия, да вот теперь завод...

Обо всем этом я рассказал Валентину Всеволодовичу. Он слушал меня, а затем пододвинул ближе свое кресло и начал обстоятельный разговор:

— Знаешь, Алексей, я тоже когда-то был молодым и стремился сделать многое в жизни. В сорок первом заканчивал десятилетку и мечтал поступить в Ленинградский архитектурный, строить красивые города, но... вместо института попал на фронт. В конце войны — капитан, командовал разведротой дивизии.

Теперь я начал понимать, почему Валентин Всеволодович завел этот разговор.

— Там, куда ты идешь работать, тоже передовая, только открытого фронта не будет. Зная тебя, Алексей, не стану отговаривать. Иди той дорогой, которую выбрало твое сердце.

Слова директора обрадовали меня. Значит, я не ошибся, Валентин Всеволодович — «за». И этого для меня было достаточно.

На улице я облегченно вздохнул. На город уже опускался осенний теплый вечер. Предстоял еще разговор с матерью. Она ничего не подозревала о моих хлопотах.

Эти два года после демобилизации из армии, пока я учился в вечерней школе, она не раз прикидывала, в какой я пойду институт.

Мать... Нелегко ей было воспитывать меня. Правда, она и не очень-то баловала. Честно говоря, нечем было, известное дело — безотцовщина...

Теперь это все давно позади. Заработки на заводе были у меня хорошие. Но годы не проходят бесследно. Мать, худенькая, щупленькая, с реденькими седеющими волосами, с каждым годом становится все ниже ростом — словно тающая свеча. По ее словам, я сильно похож на отца!

За последнее время она все чаще рассказывает мне о нем.

Отец был учителем, и поэтому все ее помыслы о том, чтобы я, как и отец, стал педагогом. Мое намерение поступить в милицию ее не обрадует. И все же в этот вечер я без всяких вступлений объявил матери о своем намерении.