Михаил Годенко - Зазимок

Зазимок

МИХАИЛ ГОДЕНКО

Молодость поколения, к которому принадлежит Михаил Годенко, прошла в суровых испытаниях войны. Восемнадцатилетним юношей, перед самой войной Михаил Годенко по комсомольскому набору отправляется служить на флот. Там, на кораблях Краснознаменного Балтийского флота, принимает он первый бой, отстаивая родную землю от нашествия фашистов, там, на море, и заканчивает войну. Потом учится в Литературном институте. Впервые произведения М. Годенко появляются в печати в 1942 году, а в 1956 году выходит в свет первая поэтическая книга писателя, принесшая ему славу незаурядного поэта.

Михаил Годенко долгие годы успешно работал в поэзии. В новом качестве, в качестве прозаика, он выступил впервые в 1964 году, опубликовав роман «Минное поле», получивший высокую оценку читателей и критики.

Новый роман Михаила Годенко «Зазимок» — это, в сущности, второе крупное прозаическое произведение автора. В чем же достоинства этой книги? Прежде всего в том, что в ней рассказывается о хороших советских людях, о трудной, мужественной, героической их жизни. Перед нами встает маленькое украинское село, приютившееся возле речки Салкуцы, «в жару чистой до синевы», а иногда «взболтанной телятами». Глазами четырех друзей-подростков — Микитки, Котьки, Юхима и Найдёна Будяка — видим мы, каким было их село еще до коллективизации; взрослеют парни, преображается и село. Писатель рассказывает о судьбах своих героев и в послевоенные годы, показывает, как изменилась жизнь родного села, вынесшего все тяготы тех незабываемых военных лет, и какими стали люди, пережившие фронт, плен, оккупацию.

Автор затрагивает отношение людей к земле, отношение крестьян к колхозу, к общественному труду, и вывод писателя верен — иного пути, кроме колхозного, у нашей деревни не было. И об этом не просто сказано, а подтверждено всем ходом событии, всем содержанием романа, судьбами героев.

Богатейшее знание деревенской жизни, знание материала, который использует автор, его любовь к земле очевидны и просматриваются почти на каждой странице романа.

«Разве есть на свете что-нибудь интереснее молотьбы?» —

как бы спрашивает нас писатель. И тут же поясняет:

«Ее можно сравнить разве что со свадьбой. Тут, как и на свадьбе, все рассчитано, все расставлено с умом. Каждый на своем заданном месте, каждый со своей сноровкой, со своими понятиями дела, со своей вольной волей. Без своей воли нельзя, потому что бывают всякие непредвиденные повороты. Молотьба, как и свадьба, шумна, горяча, мила и вместе с тем, как и свадьба, утомительна».

И далее следует описание нехитрого крестьянского труда, полного романтики и величия. Сцены эти разнообразны — то в поле, то в колхозном амбаре, то дома — в хате или на огороде, — но в то же время они с одинаковой красотой и любовью, с одинаковой художественной убедительностью и силой выписаны автором. Они-то и создают целостность впечатления.

Как будто своей особой, неповторимой жизнью живет в романе «Зазимок» природа. И ключевая вода, и голубое с белыми облаками небо, и хлеба за околицей — все это так зримо видишь, будто оно в действительности окружает тебя. Это создает колорит произведения, его неповторимость, усиливает, подчеркивает реальность происходящих в нем событий. Веришь, что так оно и бывает все в жизни. А это уже немаловажно.

Мы отвыкли от книг, в которых описывается чистая, хорошая, разделенная любовь. Все реже и реже появляются такие книги. И тем ценнее роман Михаила Годенко, где раскрываются истоки этого благородного, возвеличивающего человеческого чувства.

Главный герой романа — Найдён Будяк, от чьего имени ведется повествование, постепенно и уже на всю жизнь влюбляется в Татьяну, Таньку-дурносмех — умную, смелую, трагически умирающую в самом расцвете лет. И зарождение любви, и сама любовь описаны трогательно и убедительно. Татьяна, умирая, просит назвать жеребенка Ожиной. И это звенящее слово — «Ожинка, Ожинка…» — как рефрен, как память о любимом человеке, затем проходит через все произведение.

Народная основа языка делает это произведение еще более ценным и в художественном и в идейном отношении.

Роман Михаила Годенко «Зазимок», несомненно, займет достойное место в ряду книг о советской деревне.

АНАТОЛИЙ АНАНЬЕВ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Правый берег реки — обрыв. Из расщелины бьет пупырчатая вода. Пожилые тетки набирают воду в бутылки. Омывают натруженные ноги.

И, поверьте слову, помогает. От всех болезней лечит. Стоит искупаться — любая болячка засохнет. А если посидишь в этой воде подольше, то и косточки размягчит. Рассказывают, один дедок приезжал сюда чуть ли не из самого Мелитополя. Скрюченный весь; ноги не гнулись, на костылях ковылял. А вот побанился в криничке, погрелся ее добрым теплом — хрястнул костыли о колено, отбросил обломки и пошел себе, как молодой господь.

Вот она какая, вода!

Пахнет по-своему, не так, как будничная. Вроде бы тухлым яйцом отдает или паленой серой немножко. Ее никто не пьет: ни зайцы, ни воробьи. Греться около — греются, а пить — ни-ни. Наш болгарин, что держит в излучине огород, попробовал было взять ее в трубы и пустить на грядки. Попробовал и раскаялся. Капуста враз пожелтела, а перец — тот вовсе упал с куста.

Одним словом, не простая вода. Нам она служит при любой погоде. Летом, в жару, она чиста до синевы, не то что взболтанная телятами наша речка Салкуца. Осенью мы опять лезем в чудную криницу. Зимой через края своей каменной ложбинки она выталкивает теплые струи. Струи сбегают по серым камушкам и, схваченные морозцем, застывают, образуя белую, словно бы молочную, дорожку, которая почти отвесно кидается к берегу Салкуцы и там, резко выровнявшись, выходит на гладенький темный ледок. Дорожка получается чешуйчатая, ребристая. Каждый новый толчок воды застывает над старым. Потому, когда летишь по дорожке вниз, коньки гулко стучат: «ту-ту-ту-ту» — и зубы отвечают тем же. До того стучат — скулы немеют!

Что и говорить, не каждому дано спуститься по ухабистой полоске склона на благополучный лед речки.

К делу приступаем с опаской. Микитка и Юшко ждут внизу. Мы с Котькой лезем по уступам до «гіркої води», то есть к самому источнику, вода которого действительно горькая.

Снизу посмеиваются:

— Найдён, прикрой уши валенком!

— Котько́, не обчеши пузко́!

В самом деле, узкая ледяная дорожка проходит по зарослям шиповника. Тут надобно беречься, чуть занесет в сторону — оцарапаешься. А то может на камни кинуть. Тогда как раз обчешешь пузко.

Долго решаем, кому лезть первому. Котька говорит мне обидные слова:

— Ты, сынок, еще маленький. Пойди мамкину цыцку пососи. А я зараз! — И ставит деревянный самодельный конек на желтовато-холодную дорожку.

Но я хочу быть первым. Дорого порой обходится мне эта привычка. Но ни один урок не впрок. Только бы выскочить первым — а там хоть солнце не свети. С плоского камня прыгаю на уклон, низко приседаю. Левый конек чуть впереди, правый — за ним. Густой ветер забивает дыхание. Щеки дрожат. В голове пусто. Сам себя не помню. Почувствовал, что рвануло в сторону. Видно, конек угодил в расщелину…

Меня спасло то, что я вовремя сумел подпрыгнуть, перевернуться через голову, поджать колени к животу, прижать лицо к коленям.

Вниз скатился комком. Если бы летел по-иному, никакая вода уже не поставила бы меня на ноги.

А хлопцам и горя мало. Падают со смеху.

Моя неудача только раззадорила Котьку. Кричит сверху:

— Эй, вы, кугу́ты, ось як надо!

Но чего-то медлит. Может, покрасоваться думает лишнюю минуту? Он действительно красив. Особенно если глядеть снизу, вот как я смотрю. Котька поднялся великаном. Криница за его спиной парует на морозе, играет густым дымком. Вписанный в белый дымок, стоит Котька в коротковатом замызганном кожушке. Кроличья ушанка сбита на левое ухо. Красив монгол!

Говязов по-уличному зовут монголами. Да они и есть монголы: скуласты, жилисты, приземисты. Котька — ну вылитый азиат. Попробуй с ним бороться «на пояса». Он тебя знаешь куда кинет? Лучше не лезь! И в драке лютый. Губы свои сплющит вареником, гнедые глазищи выкатит.

Вот он шевельнул ноздрями, свистнул коротко, словно плеткой по воздуху секанул, и полетел вниз коршуном.

— Отчаюга такой, а? — восхищается Микитка.

Юшко добавляет:

— Воны, монголы, таки!

Разгоряченный Котька хватает Юхимку за полу кацавейки, слепленной из материного казакина.