Евгений Войскунский - Потеря

Евгений Войскунский

Потеря

Лиде — жене и другу

Западный ветер, видно, задул надолго. Небо — в непрерывном движении. Плывут, плывут тучи, косматые, угрюмые, и каждая вполнеба, и каждая с дождем. Грязными дырявыми мешками проплывают они над городом, высыпая холодный дождь.

Несмотря на собачью погоду, мне нравится этот город. Он тихий и уютный. Много аккуратненьких деревянных домов и заборов. Улицы сплошь обсажены деревьями — каштанами и липами. Сейчас у всех у них обрублены ветви — это чтобы лучше и прямее росли, — и кажется, будто деревья грозятся небу мокрыми корявыми кулаками.

На центральной площади — треугольный сквер. С одной стороны на него надвинулась серая громада островерхой стрельчатой кирхи, с другой примыкает кораблестроительный техникум, с третьей — на некотором отдалении — ресторан «Якорь». Кирха не простая — памятник старины; доска, приколоченная у входа, извещает, что она, кирха то есть, охраняется государством. Ее высоченный шпиль торчит над городом, как указующий перст, и хорошо виден с моря.

О техникуме и ресторане «Якорь» говорить нечего — они обыкновенные.

Мы сейчас сидим как раз в этом ресторане и пьем пиво. По правде говоря, я предпочел бы в такую погоду что-нибудь покрепче, но мне неудобно перед моим собеседником: он человек в чинах и постарше меня. А он, может, заказал пива, а не коньяку, потому что стесняется меня? Кто его знает. На военной службе всегда очень не просто с выпивкой.

Итак, мы медленно потягиваем пиво, ковыряем вилками не слишком аппетитные ромштексы и чинно беседуем о минувших учениях. Торопиться нам некуда: до поезда еще часа два с лишним.

Капитан первого ранга Студенцов служит в Министерстве обороны. Сюда он приезжал инспектировать бригаду подводных лодок, которая стоит в военном городке, отделенном от города полем, реденькой сосновой рощицей и каналом. Кстати, когда-то, лет десять назад, он служил в этой бригаде.

Ну, а я — корреспондент флотской газеты. Я приезжал сюда на учения. Редактор считает меня оперативным репортером. Так оно и есть, должно быть: я основательно набил руку на репортажах и информациях. Но, сказать по правде, мне это приелось. Надоело начинать свои немудреные статейки сакраментальной фразой: «Раздался сигнал учебно-боевой тревоги. Матросы быстро разбежались по боевым постам…» Ну и так далее, пока не появится во рту оскомина от частого употребления прилагательного «боевой». Затаенная моя мечта — написать хороший очерк. Такой, знаете ли, душевный и сдержанный, без «железобетонных» слов. Пока что я не уверен в своих силах. Но детали для будущего очерка заготовляю впрок. Вернее, просто я решил научиться видеть то, чего раньше не замечал.

Мне и раньше доводилось плавать на подводных лодках. Но только в этом, последнем, походе я впервые заметил, как малиновый свет дифферентомера отражается в гладком теле перископной трубы. И как над штурманским столиком сухо пощелкивает счетчик лага и бегает быстрая красная стрелка, изогнутая коленцем. И как в тумане вокруг топового огня возникает какое-то сказочное сияние-мерцание…

Кстати, о тумане.

Лодка, на которой я выходил в море, прекрасно действовала на учении. Ее молодой энергичный командир дважды в очень трудной обстановке атаковал торпедами конвой «синих», и обе атаки были блестящие. Мы возвращались в базу в приподнятом настроении. Даже сдержанный капитан первого ранга Студенцов, который тоже выходил на этой лодке, сказал за обедом в кают-компании (мы обедали поздним вечером, потому что днем было не до обеда):

— Недурственно, командир.

Лодка была уже недалеко от базы, когда пал туман, плотный и липкий. Мы не видели ни шпиля собора, ни береговых огней. Будто в бидон с молоком попали. Лодка шла, посылая в белесую мглу туманные сигналы. Печальный звук тифона напоминал мне почему-то ночной вскрик электрички. Так было когда-то в детстве: мы жили в Люберцах возле вокзала, и гудки электропоездов то и дело раздавались под нашими окнами.

Штурман Девятов, ведя прокладку по счислению, счел себя у первого буя и дал командиру курс на входной створ. Командир повернул на этот курс, не колеблясь, потому что полностью доверял штурману. Но штурман забыл внести поправку на дрейф, и это обнаружилось, к сожалению, слишком поздно. Лодка, оказавшись севернее фарватера, дважды ударилась килем о грунт. Была сорвана камера обтекателя гидроакустической станции. Теперь вместо победных лавров лодку ожидал док, а ее командира — серьезный «фитиль»…

Это было ужасно. Командир, не сдержавшись, при всех обругал штурмана беспощадно и грубо. Я увидел, как худое бледное лицо штурмана с юношескими прыщами передернулось от боли и обиды, и поспешил отвести взгляд.

Почти всю ночь лодка стояла в аванпорту на якоре, и в отсеках было холодно и сыро, и маялась команда — не столько от холода, сколько от печального финала учения. Покачивало. Штурман Девятов лежал на верхней койке, отвернувшись к переборке. Спал он? Не думаю.

Под утро, когда туман немного рассеялся, лодке было разрешено сняться с якоря и войти в канал…

Мы сидим с капитаном первого ранга Студенцовым в ресторане «Якорь», не спеша потягиваем пиво и говорим о штурмане Девятове.

— Я его не виню, — говорит Студенцов хрипловатым начальственным баском. — Штурман он молодой, его еще контролировать надо. Виноват командир.

— Но ведь штурман очень толковый, вы же слышали отзывы о нем, — возражаю я. — Командир вполне ему доверял.

— Все равно. Как бы ни сплоховал подчиненный, виноват всегда командир.

— Значит, командир не должен был доверять штурману?

— Доверять должен. Но прежде всего — должен научить. Командир не имеет права ошибаться. Слишком многое ему вверено. Люди. Техника. Оружие. Учить людей надо. Самому учиться и людей учить. Если бы он этого Девятова как следует выучил, не подвел бы тот его. Научи, а потом доверяй. Ясно?

Я смотрю на Студенцова, на его высокий невозмутимый лоб с залысинами, на его серые невозмутимые глаза, на жесткий воротник кителя, подпирающий оплывший подбородок. «Научи, а потом доверяй». Раз-два. Все по полочкам разложено.

— Вообще, — говорю я, — пора бы уже на кораблях поставить кибернетические устройства. Этакий электронный мозг с заданной программой. Вот тогда была бы полная гарантия от ошибок.

Капитан первого ранга Студенцов улыбается одной щекой.

— Видите ли, — говорит он, — электронный мозг, конечно, справится с функцией управления. Но с функцией воспитания электронный мозг не справится.

Я киваю. Все, что говорит Студенцов, абсолютно правильно. Я жалею, что увязался за ним сегодня. Вполне мог добраться из военного городка до города на автобусе — так нет, польстился на машину, которую дали Студенцову. Почему он разговаривает со мной так официально? Потому что между нами десять лет разницы и три ступеньки в чинах?

Официантка, полная женщина, туго обтянутая коричневым платьем, приносит нам чай и булочки с маком.

Тут со звоном распахиваются двери, и в ресторан вваливается шумная компания мужчин. Официантка, вздернув брови, восклицает: «Ох, горе мое!» — и рысью убегает к стойке.

Компания, перекидываясь шутками, сдвигает два стола по соседству с нами, рассаживается и, не утруждая себя изучением меню, разноголосо зовет официантку. А один, невысокий, краснолицый и нечесаный (на голове у него — будто мокрый стог соломы), отправляется прямиком к стойке, обнимает официантку за талию и тащит ее к своей компании. Официантка вырывается и говорит ему что-то сердито.

— Чего, Серега? — громовым голосом кричит из-за стола толстяк в кожаной куртке. — Не хочет обслуживать?

Краснолицый, не оборачиваясь, делает жест рукой — мол, обожди — и, наклонившись к официантке, бубнит ей что-то в ухо. Затем он возвращается к столу, на его обветренном лице победоносная улыбка, светлые глаза смотрят нагло и весело. На нем мохнатый синий свитер.

— Порядок! — кричит он. — Порядок на Балтике.

Действительно, через несколько минут официантка тащит им на подносе батарею бутылок. Компания встречает ее приветственными возгласами, а краснолицый снова подбирается к ее талии.

— Руки, руки, — говорит она, увертываясь.

— Это рыбаки, — говорю я Студенцову. — Вчера вернулись с атлантического лова. Теперь будут пить минимум неделю.

Студенцов не отвечает. Он пристально смотрит в сторону шумной компании, в прищуре его глаз я замечаю что-то настороженное.

По оконному стеклу барабанит дождь. За окном ничего не видно. Только размытые пятна фонарей.

— Что вы сказали? — спрашивает вдруг Студенцов.

— Я говорю, это рыбаки. Вернулись из Атлантики.

— Да-да. Рыбаки… — Он смотрит на часы. — Пожалуй, нам пора. Э-э, можно вас на минутку? — обращается он к официантке.