Юлия Латынина - Там, где меняют законы

Юлия Латынина

Там, где меняют законы

Стальной Король

Глава первая Поминки по пикету

Столовая в этом здании не изменилась с советских времен: на кафельном полу стояли пластиковые, пожелтевшие от времени столики, и чтобы добраться до кассы, надо было отстоять шевеляющуюся и кашляющую очередь. На алюминиевых полках, вдоль которых двигалась очередь, чах салат из свежих огурцов бледно-синюшного цвета, щи капустные и куриные котлеты, обильно залитые соусом. Цветом соус напоминал боевой прикид омоновца и употреблялся с той же целью, а именно — для камуфляжа.

Денис Черяга, следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры, опасливо обошел котлеты стороной и удовольствовался салатом и булочками. Свой трофей Черяга отнес к пластиковому столику близ окна, раздобыл бледную гнутую вилку времен пуска Саянского алюминиевого завода, и начал есть, задумчиво обозревая унылый пейзаж из московских крыш, просвечивающий через заросшее жиром окно столовой.

Денис Федорович был еще молодой человек, лет тридцати двух, немного ниже среднего роста и такой щуплый, что друзья в прокуратуре шутили насчет того, что тонкостью талии он мог бы поспорить с фотомоделью. Однако тонкие его запястья переходили в широкие не по размеру ладони, и костяшки длинных, аристократических пальцев были покрыты характерным мозолями человека, который часто лупит по груше и много отжимается на кентусах. Лицо у Дениса было обманчиво спокойное, с широкими скулами и твердым лошадиным подбородком, и васильковые глаза прятались за широкими стеклами очков. Это было лицо человека, занимающегося самым паршивым, что есть в человеческой природе — а именно этим занимался Черяга.

Денис Черяга специализировался на маньяках.

Так уж получилось, что первое дело молодого следователя было связано именно с подонком, душившим женщин в лесополосах вдоль железных дорог. Дело было неожиданно быстро раскрыто, Черягу заметили, и через несколько лет он, несмотря на молодость, был произведен в «важняки». Однако фронт работы остался прежним: начальство спешно высылало его туда, где обнаруживались изуродованные трупы женщин и подростков, и за свою недолгую карьеру Черяга навидался бессмысленной жестокости не меньше, чем если бы он провел все это время в Чечне или в Бейруте.

Напротив Черяги на стол шлепнулся поднос, заставленный целой кучей блюд, и басистый голос пророкотал:

— Привет, Данька! Ты, говорят, завтра в Чернореченск едешь?

Черяга поднял голову: рядом с ним разгружал свою жратву веселый и толстый Горчаков из соседнего отдела.

— Да. Завтра.

— Что — с Ахметовым?

Вот уже второй месяц по всей Руси Великой бастовали шахтеры, перекрывая железные дороги и приводя в отчаяние местные администрации, и Александра Ахметова во главе следственной бригады отправляли в Сибирь разобраться, куда же все-таки делись шахтерские деньги.

— Нет. Ты же знаешь мою специализацию, — усмехнулся Черяга, — какие там шахтеры! В отпуск на свадьбу. Брат женится.

— Брат? А я и не знал, что у тебя брат есть.

— А я и сам забыл.

— Что так?

— Двадцать лет парню, — сказал Черяга, — три года сидел, сначала как малолетка, а потом… В общем, год назад вышел.

— И чем же он сейчас… занимается?

— Не знаю. Мать клянется, что поумнел. Очень просит на свадьбу приехать.

— А на чем же ты поедешь? Там же дорога перекрыта.

— На машине. Мать просила плиту для новобрачных купить. Японскую. Они, здесь, в Москве, дешевле. Как раз в багажник влезет.

Горчаков поднял голову и заорал:

— Эй, Сашка! Иди сюда.

Через мгновение к обедающим подошел Александр Ахметов — тот самый следователь, которого посылали по душу шахтерских посредников.

— Ты когда в Чернореченск едешь?

— На следующей неделе, — сказал Ахметов, — раньше не получится.

— А вот он — завтра. На свадьбу.

— Очень приятно, Денис Федорович, — отозвался Ахметов, — вы если что услышите от местных, заходите к нам. Будем только рады.

— Да я в отпуск, — сказал Черяга, — и вообще я мало в этих делах разбираюсь.

— Все-таки заходите, — повторил равнодушно Ахметов.

Разумеется, никакая газовая плита не влезла бы в багажник «Жигулей» или какого-нибудь там «Москвича», причитающегося по рангу следователю с зарплатой, на которой не прокормишь даже кошку. Но в том-то и дело, что у Черяги была потрясающая тачка, не тачка, а мечта — новенький мерседес-внедорожник, пятисотый, темно-зеленый, с неброскими аристократическими обводами полуфургончика, столь же простенькими, как вечернее платье принцессы Дианы.

Не то чтобы Черяга был единственным следователем прокуратуры с такой лайбой — его сосед по кабинету Сеня Гочкис ездил аж на шестисотом «Мерсе», — но, в отличие от Сени Гочкиса, Черяга заработал свою тачку не тем, что обслуживал московские криминальные группировки.

Месяцев шесть назад на одной из московских дискотек пропала белокурая с длинными волосами девочка. Несмотря на то, что тело ее нигде не было найдено, дело поручили Черяге. Такая невиданная по нынешним временам прыть объяснялась двумя причинами: во-первых, в Москве пропали уже две белокурых с длинными волосами девочки, и свежие трупы обоих нашли через месяц, в каком состоянии — это даже Черяга предпочитал не вспоминать. Во-вторых, девочка была дочкой одного из металлургических королей России. Для розыска возможной жертвы была поднята на уши вся Москва, включая двух законных воров. Однако повезло Черяге: он нашел маньяка и он нашел девочку, на цепи в подвале, но живую.

Правда, следующие три месяца девочка провела в психиатрической клинике.

Через неделю после ареста маньяка придушили в тюрьме, а на следующий день после этого происшествия Черяга обнаружил у себя под окнами темно-зеленый внедорожник с трехлучевой звездой на капоте. Он даже попытался было отказаться от машины, но промышленник внятно ему объяснил, что ему с Черяги ничего не нужно, что он не бандит, не авторитет, а что если его заводам понадобится оправдываться насчет налогов — так не к же Черяге с его специализацией за этим обращаться!

Словом, роскошный внедорожник осталась у Черяги, вкупе с предложением звонить в любое время.

За шесть месяцев работы он еще ни разу не ломался, горючее для него стоило вдвое дешевле, и единственной повышенной строчкой расходов оказались гаишники: аристократический «Мерс» они тормозили впятеро чаще, чем пенсионную черягинскую «Шестерку».

Дорога до Чернореченска заняла почти три дня. Проворочавшись всю ночь в скверной челябинской гостинице, Черяга выехал в пять утра и вот уже семнадцать часов крутил баранку, останавливаясь только затем, чтобы справить нужду или по требованию гаишников.

Дорога, связывавшая Европу с Азией, была разбитая и серая, шириной в два ряда, и по обеим сторонам ее рабочие местных заводов продавали унитазы и надувные игрушки, выданные им на предприятии в счет зарплаты.

На границе области рыцарь с большой дороги, изучив его документы и сообразил, что денег с правоохранительного коллеги ему не содрать, философски полюбопытствовал:

— Вы куда направляетесь, Денис Федорович?

— В Чернореченск.

— Там дорога перекрыта.

— Мне-то что? Я на машине.

— Там автотрассу перекрыли тоже, — сказал гаишник.

— Давно?

— Да с утра.

— На въезде или на выезде?

— На въезде, — и гаишник с любопытством заглянул внутрь черягинской машины. Надо сказать, что «Мерс», груженый плитой, представлял собой довольно пикантное зрелище — все равно что позолоченная карета с гербами, внутри которой едет стог сена.

Километров за сто до Чернореченска дорога испортилась: небо стало черным и злым, как угольный пласт, верхушки деревьев затанцевали на ветру, выламываясь во все стороны, как стриптизерка у шеста, на разбитый асфальт упали первые крупные капли дождя.

Черяга поднял стекло и включил радио: комментаторы на все лады обсуждали очередную забастовку. Начальник Западносибирской железной дороги сказал, что убытки ее измеряются уже сорока миллионами рублей. Министр экономики Яков Уринсон заявил, что правительство не намерено идти на поводу у шахтеров. Директор соседнего Ахтарского металлургического комбината пожаловался, что еще четыре дня забастовки, и на заводе кончится кокс для коксовых батарей.

— Насколько это серьезно? — спросил комментатор, и директор ответил:

— Завод можно будет выбросить на свалку.

Голос у директора был молодой и нервный, и Черяга подивился странному в нем напряжению, угадываемому сквозь треск разрядов: Черяга был человек опытный, и нотки, которые он слышал в голосе директора, он привык слышать в голосе обвиняемых.