Магда Сабо - Старомодная история

Магда Сабо. Старомодная история

СТАРОМОДНАЯ ИСТОРИЯ

В. Лакшин. РАЗДУМЬЕ НАД КНИГОЙ МАГДЫ САБО, ПЕРЕМЕЖАЕМОЕ РАЗГОВОРОМ С АВТОРОМ

Почему, собственно, нас может занимать история, со смирением или вызывающей иронией названная автором «старомодной»?

В самом деле, несовременны лица героев этой книги, их манеры, одежда, их стиль жизни и строй чувств. Не говорю уж о фигурах второго плана, но чем может привлечь современного читателя главное лицо — Ленке Яблонцаи, девушка, воспитанная в понятиях столь строгой добродетели, что до самого замужества верит, кажется, что детей приносят аисты? Ленке, которая считает величайшим грехом своей жизни один поцелуй замужней женщины. Ленке, воспитанная на книжных страстях романа «Идущая через рожь» и лелеющая, как событие, присланный ей букетик фиалок. Ленке, которая через годы потихоньку гладит стену, проходя мимо дома, где некогда жил ее избранник. Ленке, которая не умеет лгать, не заглядывает в чужие письма, даже адресованные ее собственным детям, не интересуется чужими тайнами и неохотно приоткрывает свои?

Наше внимание к ней, незаурядной и вместе с тем обычной женщине начала века — что это, дань увлечения «ретро», усталость от «раскованности», которой нас так долго прельщали, пресыщение откровенностью низших страстей в современном романе, отталкивание от героев с изощренной и изломанной психикой? Может быть. Но неужели только это?

Бабушкины наряды, извлеченные из сундуков, пахнут нафталином, от пожелтевших фамильных бумаг исходит аромат тления, а подход автора к лицам и событиям давней семейной истории не по-старомодному смел и современен.

Октябрь 1979 года. Мы разговариваем с Магдой Сабо в доме с палисадником на тихой улице Буды. В ее небольшой рабочей комнате за чайным столом (мне ставят фарфоровую в золоте и с прогибами на боках чашку прабабушки — Марии Риккль) свет сильно притенен абажуром. Много старых вещей — может быть, слишком много для такой маленькой комнаты, где еще бродят по полу собака и пожилой, важный, с облезающей шерстью кот. Обстановка чуждая моде и, по-видимому, не составляющая специального предмета забот хозяйки: старинное кресло, бархатный диванчик с подушками, овальное зеркало, низкий комод. Окна на улицу закрыты плотными шторами. Хозяйка разливает крепчайший темно-янтарный чай, угощает сухариками из вазы. Отвечает на мои расспросы сначала настороженно, потом все охотнее и, наконец, с живостью, блеском глаз, заставляющими думать, что разговор занимает ее.

Я расспрашиваю о «Старомодной истории», и она соглашается, что это, пожалуй, самая любимая, самая важная из всех написанных ею книг.

— Она строго документальна?

— Да.

— То есть если вы рассказываете о каком-то событии жизни и называете имя, фамилию героя, то событие это было и фамилия подлинная?

— Конечно. Видите тот шкафчик в углу, под зеркалом? Там все семейные документы: письма, дневники, фотографии, без которых нельзя было бы написать эту книгу.

Магда Сабо достает старинный альбом в пухлом кожаном переплете, и мне приходит на ум, что лет 50-100 назад такие альбомы, наверное, были обычной принадлежностью в семьях горожан среднего достатка и лежали непременно в гостиной на круглом столе, покрытом бархатной скатертью с бахромой… Вглядываюсь в коричневатые старинные фотографии с росписью владельца ателье внизу или на обороте и сразу узнаю и называю почти без подсказки имена. Вот мужественное, с небольшой бородой и усами-стрелками лицо Сениора; а вот в клетчатом пиджаке и при галстуке любующийся собою победитель женских сердец Кальман Юниор; и пикантный профиль хорошенькой, со вздернутым носиком Эммы Гачари (Магда Сабо, пока я держу в руках эту фотографию, озорно поворачивается ко мне профилем, чтобы я мог оценить ее сходство с бабушкой); и, конечно, ясное, открытое, красивое, с мягкой полуулыбкой лицо Ленке Яблонцаи.

В сущности, всю эту книгу можно было бы иллюстрировать подлинными фотографиями.

Случается, что писатель признан и любим, но ни он сам, ни читатели не догадываются, что главная его книга, главный успех впереди.

Нам не дано предугадать,

Как слово наше отзовется.

И нам сочувствие дается,

Как нам дается благодать.

(Ф. Тютчев)

Магду Сабо (род. в 1917 г.) знают в Венгрии давно. Еще в 1940 году молоденькая девушка-филолог выпустила две тонкие книжечки стихов. Как поэт она стала известна шире в середине 40-х годов, когда появились в печати, но были вскоре сурово осуждены критикой за сумрачный, трагический колорит ее искренние стихи о войне. С 1949 по 1959 г. Магда Сабо работала в школе, преподавала родной язык и литературу. Можно было подумать, что поэзия замолкла в ней. Но вот вышел в свет небольшой имевший бурный успех роман «Фреска» (1958). И с той поры что ни год стали появляться романы и повести Магды Сабо, написанные искусно и имевшие в себе тайное лирическое дыхание. Во многих из этих книг звучали автобиографические мотивы — семьи, близких, родного города Дебрецена. «Скажите Жофике» (1958),[1] «Лань» (1959), «Праздник убоя свиньи» (1960), «Пилат» (1963), «Данаида» (1964), «Улица Каталин» (1969),[2] «Старый колодец» (1970), «Абигайль» (1970), «Созерцатели» (1973) — эти и другие произведения в прозе, да еще пьесы, сказки для детей, повести для подростков позволили Магде Сабо выпустить к середине 70-х годов уже и многотомное собрание сочинений.

Такая профессиональная плодовитость, вызывавшая радость полюбивших ее перо читателей, заключала в себе и некоторого рода опасность. Рядом с сочинениями, где преобладало строгое к себе искусство, даже самая благожелательная к автору критика могла отметить облегченные беллетристические страницы, порой избыток сентиментальной чувствительности, искусственную постройку сюжета.

Однако в 1977 году вышла в свет «Старомодная история», и имя писательницы приобрело какую-то новую, магнетическую притягательность. Я был свидетелем, как зачитываются этой книгой в Венгрии. Люди разных возрастов и профессий мечтают иметь книгу в домашних библиотеках, смотрят на автора с почтительным обожанием, жадно желают получить автограф. В Будапеште не пробиться в театр, где ставят пьесу по мотивам «Старомодной истории».

Стало быть, Магда Сабо затронула какие-то чувствительные струны в национальном сознании, да и просто в человеческом сердце. Какие?

На первый взгляд цель автора была проста, задача незамысловата: рассказать историю жизни своей матери. Детские годы, отца и мать, как она их помнила, Магда Сабо уже живописала в «Старом колодце». «Детство — неразменный золотой запас всякого писателя, — любил повторять Твардовский. — Не надо торопиться его расходовать». В самом деле, ранние впечатления жизни обыкновенно так ярко горят перед глазами, что нет, пожалуй, литератора, который ко всем другим своим книгам не мог бы прибавить еще одну — о своем детстве.

Однако что было прежде детства, до даты нашего рождения, до тех мгновений, когда мы стали помнить мир и себя? Кто были, как жили наши отец и мать, когда нас еще не было на свете? Как представить себе их молодыми, проскочив черту, разделяющую поколения? Представить своими сверстниками и еще моложе — подростками, детьми, наконец? И еще глубже, в темень времени, — как вообразить родителей наших родителей, молодость дедушек и бабушек, их мир чувств и их надежды?

Среди иных трудностей, обуздывающих воображение, тут главный барьер — психологический. Ведь мы меньше всего расположены смотреть со стороны на людей, с которыми живем бок о бок. Нужна дистанция времени и выпадение из ритма домашних будней, чтобы изострилось наше зрение в отношении людей близких. Иногда мимолетная встреча, удививший нас чем-то человек, которого мы и видели-то всего час или два, врезаются в память на всю жизнь. О такой встрече легче рассказывать. Те, что живут рядом с нами, удивляют нас редко. Но в простонародном обиходе слово «удивляет» имеет особый смысл. Деревенская женщина, зардевшись внезапно от смущения, скажет о своем муже, с которым прожила двадцать лет: «Удивляет он меня!» И это — как признание в неотцветшей, живой любви.

— У меня к вам вопрос деликатного свойства. После того как из архивов, из рассказов близких вы воскресили для себя историю жизни матери, а потом написали об этом, вы по-другому стали относиться к ней?

— Полюбила еще сильнее, и мать, и отца, так как почувствовала себя их родителями. В детстве, юности я многого не понимала. Не понимала, например, почему мать меня так берегла. И отец тоже — в Дебрецене он работал в магистрате. Я не понимала тогда, что они боялись, боялись, что я могу исчезнуть из их жизни, как они потом исчезли из моей. Мне казалось, что я всю жизнь проживу с ними в Дебрецене.