Александр Торопцев - Охрана

Александр Торопцев

Охрана

Глава первая БЫВШИЕ ОФИЦЕРЫ НА ГРАЖДАНКЕ

Николаю Касьминову в который уж раз за последние пять лет крупно повезло. Дождь кончился. Белорусский вокзал посвежел после летнего утреннего душа, не спеша прихорашиваясь под косыми лучами солнца. Медленно шли люди по перрону, спускались в переход. Так медленно, бедой упорядоченные толпы передвигаются по кладбищенским дорогам Земли. Николай ездил в Москву из далекого подмосковного военного городка раз в четыре дня. О плохом, о кладбищах, не думал, хотя к началу 2000 года похоронил он тещу и тестя, деда и мать. Отец, волгарь, мужик крепкий и силой, и духом, держался молодцом. Дом тянул, за могилами близких присматривал, телевизор смотрел вечерами. Иной раз с мужиками, сверстниками, водочкой или самогонкой баловался. Но все реже. Аппетит пропал и настроения пить и говорить, как бывало раньше, любил он это дело, не было.

В метро народ привычно суетился, спешил занять сидячие места либо встать поближе к стеночке, Николаю и в этом повезло: контора, в которой он работал охранником, находилась на Проспекте Мира, две остановки от Белорусской. Можно и постоять. Ноги крепкие. Первый разряд по лыжам когда-то был. Анатолий Куханов, дружбан, хоть и не офицер, был двадцать лет назад мастером спорта. Вчера его похоронили. Помянули. Приняли на грудь немало, несмотря на то, что офицером он не был и жил не в военном городке, а в соседнем селе, тоже не очень-то и селе, потому что церковь там так давно сломали, что даже старожилы забыли, где была церковь в том селе, неподалеку от железнодорожной станции. Жил Куханов в отцовской пятистенке, неплохо жил, с запахом, как сам говорил. И всегда он был на виду, единственный мастер спорта по лыжам на весь район. На сборах в те годы частенько бывал, несколько раз в странах бывшего соцлагеря выступал. Чуть машину не купил, так хорошо дела у него шли в те года, когда о машинах многие офицеры и не мечтали.

Николай долго завидовал ему. Лет десять. Пока бегали они на местных соревнованиях: один – за спортивный клуб армии, другой – за «Труд». А потом Куханову бегать надоело, а Николаю командир дивизиона предложил в заочную академию поступать. Стало совсем не до беготни.

Лет пять бывшие лыжники вообще не встречались. Подзабыли друг друга.

Никому не мешая, Николай удачно, без тычков слева-справа и сзади-спереди, вписался в шаркающие потоки людей, вошел в вагон, повернул вправо, но увидел пустоту в заднем по ходу поезда тупичке в салоне, почуял резкий запах, напрягся, заработал локтями, не успел, однако, опередить всех желающих покинуть это место, вонючее, затхлое, неуютное – аж в глаза никому не хотелось смотреть, такое это было вонючее место, и воткнулся он в спину молодую, крепкую, зло напрягшуюся. Затор. Как в автомобильной пробке. На целых две остановки. Ни туда, ни сюда. Женщины, не стесняясь, доставали из сумочек носовые платки, мужчины кривили лица, всех тянуло к выходу, всем хотелось свежего воздуха. Но выхода не было. Электричка с шумом влетела в жерло земли и мчалась по расписанию, не обращая внимания на мелочи жизни.

Мелкий человек, даже не алкаш, а, может быть, уже и не бомж и тем более не бич, лежал, вонючий, на сиденье и храпел смело, задиристо, будто назло всем, будто и не спал он вовсе, а играл спектакль перед сгрудившимися над его вонью пассажирами. Играл хорошо. Вонючий храп по децибелам превышал надрывный воющий шум загнанной в бетонную узкую трубу электрички. Людей коробило. В вагоне равнодушных не было. И не было в вагоне выхода.

Особенно тяжело переживал эти минуты Николай Касьминов, бывший офицер, бывший лыжник районного масштаба, но мужик хороший и в деле, и в быту, и в застолье. Пили они вчера до полуночи. Потом, возвращаясь домой с бывшим зампотехом роты, добавили по сто двадцать пять граммов, замазали все это, водочное, поминальное, святое, двумя бутылками темной «Балтики» девятого номера, крепкого. До военного городка добрались они медленным коровьим шагом – так коровы бродят по лугу после дойки, когда им совсем уж некуда спешить. Бывшим, в данном случае пенсионерам, тоже вроде по положению спешить особо некуда, а может быть, и незачем. Бывший он и есть бывший. Отработанный материал. Огородик. Дешевая водочка. А то и самогоночка – она всегда в селе была и была она всегда намного дешевле водки и спирта, даже того спирта, ядовитого, музыкального, под названием «Рояль», которым травились русские мужики в первую половину последнего десятилетия двадцатого века в одиночку, парами, тройками, а то и всей компанией сразу – за компанию-то чего только не сделаешь, на миру-то и смерть красна. Вот ведь чертовщина какая! Травились мужики, травились, но все не отравились, самые крепкие из них выдюжили, одолели музыкальный спирт, не дали ему всю Русь отравить, выжили, порадовались и на радостях, видать, все строем в бомжи подались. Крепкий народ. Ничего не скажешь. Мало того, что всякая ему вонь нипочем да холод собачий, да вши с блохами, да немытость и нечесанность вековая, так ведь еще и смелость у них, у бомжей русских, потрясающая! Сами подумайте, разве смог бы какой-нибудь иной бомж так вот лежать, храпеть и вонять при всем честном народе!

Бывший зампотех роты, прощаясь с Касьминовым, подарил ему несколько таблеток антиполицая, чтобы по утру в конторе лишних разговоров не было, но антиполицай не спас Касьминова от его личной беды похмельной: очень уж обострялось у него с крутого бодуна обоняние, не выносил он в такие нехорошие дни разные плохие запахи. А тут не запах, а густая вонь русского бомжа – хоть изолирующий противогаз надевай, хоть в йоги поступай.

На станции Новослободской вагон быстро опустел. Но также быстро заполнился новыми пассажирами. Хлопнули двери, закрылись. Николай, на перроне вздохнувший свободно, тряхнул коротко стриженой головой, и так хорошо ему стало, что он даже не успел посочувствовать людям, по случаю оказавшимся в газовой камере вагона метро; их недоуменные лица с носовыми платками у ртов скрылись в тоннеле.

«Мразь!» – грубо выругался крупный мужчина в летнем бежевого цвета костюме, тоже, видимо, не выносивший плохие запахи с крутого бодуна.

Николай глянул на него, непроизвольно сунул в рот еще одного антиполицая, но быстро сообразил, что бежевый пассажир отругал не его, а супер классного исполнителя вонючей роли, и мысленно укорил себя: «Рано таблетку принял, трус несчастный. Боишься всего на свете, как малышок».

С Анатолием Кухановым жизнь вновь свела его пять лет назад, когда новый командир части предложил Николаю вместо очередного и долгожданного повышения по службе должность завгара, очень сомнительную именно с точки зрения дальнейшего роста. Касьминов, прекрасный специалист-ракетчик, психанул, написал рапорт и как-то очень быстро превратился в «бывшего майора». Поначалу хорохорился. Целый месяц по военному городку гоголем вышагивал. Где наша не пропадала? Два высших образования. Без вредных привычек. Опыт работы с людьми. Здоровья, силушки – тьфу-тьфу, не сглазить! – хоть отбавляй. Месяц прошел. Второй месяц прошел, нагрянуло лето. Кончились деньги. Жене в очередной раз задержали зарплату. Еле-еле собрали старшего сына на выпускной вечер. Касьминов все реже стал прогуливаться, особенно вечерами, по военному городку.

И тут-то встретились два бывших лыжника по дороге в один магазин. Куханов без долгих слов предложил Николаю хорошую работу. В смысле денежную. По 400–500 зеленых на круг. Таких денег у Касьминова не было никогда. Но вера в два высших образования, в опыт работы с личным составом и так далее помешала ему в тот день принять решение.

– На стройку не пойду, мне обещали работу в Москве, – ответил он осторожно, как и всегда отвечал, будто бы о чем-то догадываясь, осторожный был он человек с детства.

– Смотри сам, – Куханов не любил много говорить, но все же добавил: – Пока место есть, предлагаю по старой памяти. А Москва не убежит. Ей бежать особо некуда, не на лыжне. Лето-осень поработаешь, объект сдадим старому русскому салаге, деньги получишь и в Москву поедешь. Столица нищету не любит.

Однажды на каких-то мелких соревнованиях Касьминов зазевался, не обратил внимания на окрик сзади:

– Оп-па!