Журнал «Новый Мир» - Новый Мир. № 11, 2000

Ольга Сульчинская

Ветхий дождь

Огонь тороплив, словно пальцы любовниковв застежках отныне излишнего платья,ложатся бескровные ветви шиповникак горящим березовым братьям в объятья.В стаканах вино веселится согретое.Согрейся и ты, моя сладкая Гретхен,покуда за окнами лето раздетоеприкрыться пытается дождиком ветхим…

Как мне плотнее прижаться к тебе,как подобраться поближек влажноизнаночной нижней губе,к ямке ключичной, к холодной судьбев Риме, Берлине, Париже.Может быть, где-то в Варшаве земнойили в небесной Варшаветы повстречаешься снова со мной,чьей-то любовницей, чьей-то женой,с девочкой чьей-то на шаре.Если какой-нибудь город опятьнам подвернется и случайгде-то полжизни еще призанять,крепче прижаться, надежней обнять,ты подскажи мне, не мучай.

тебя я наверно совсем не любилатебя я наверно совсем не хотелаиначе зачем я так скоро забылапоющие руки прохладное телонаверно тебя я любила не большечем рощи нежаркое солнце рассветачем эхо звенящий вдали колокольчикчем август свое уходящее лето

Твоей, любовь, старинной жаждыНе утолить одним глотком.Она уходит, чтоб однаждыВернуться в облике другом,Бегучий трепет узнаваньяВ голодном теле запалить,Всю кровь отдать в переливаньеИ — никого не утолить.

Текут закатные огни,Теряет небо позолоту.Будь осторожен, не спугниЗвезду — и первую дремотуМою — но наклонись ко мнеИ прикоснись во сне губами,Пока в вечерней вышинеВсе звезды не зажглись над нами.

1

Жил-был странный старик из Чертаново.По утрам он вставал очень раново,Умывался и брилсяИ обратно ложился.И скажите мне, что же здесь странново?

Я, с тех пор как живу на Планерной,Стала скверной, коварной и вздорной.Позови меня снова,Дорогой мой, в Перово —Буду любящей, тихой, покорной.

Как и к боли в суставах, не легко и не сразу.Но даже к собственной глупости со временем привыкаешь,И к тому, что ум застревает, зайдя за разум,И к тому, что кашляешь, и к тому, что икаешь.Научитесь жить с этим — с энурезом и диабетом,С диатезом, рожей и псориазом,С долгой зимой, холодным летом,Со своей женой, с пьющим соседом, танцевать с протезомИ дышать углекислым газом.

Ты видишь ее за моим плечом?Она за моим плечом.Она не с косой, она не с мечом,Не входит в палату печальным врачом,Не шарит в замке вороватым ключом,Она не стоит за углом с топоромИ вниз не летит кирпичом.Можно делать вид, что она ни при чем.Но она всегда за твоим плечом,Она за твоим плечом.

Проживаешь жизнь — и она тебе не нужна.Остаются даты, события, имена,Номера телефонов, почтовые адреса,Фотокарточки, тапочки, времени полчаса…Проживаешь жизнь — и она уже не твоя.Остаются любимые, родственники, друзья,Сослуживцы, соседи, сограждане, вся страна,Вся Европа, Америка, Африка… не нужна.Проживаешь жизнь, и больше тебя в ней нет.Ты проходишь насквозь, как сквозь пыльные окна свет.И уходишь в себя, и там, глубоко внутри,Открывается смерть и говорит: «Смотри!»…

А возле морга день осеннийТак солнцем радостно лучится,Как будто это воскресеньеИ не могло беды случиться,Как будто есть еще надежда,Лазейка, выдумка, уловка…Но на покойнике одеждаНадета странно и неловко.И все завалено цветами…К рукам уже не подобраться.Зато ботинки со шнурками…И говорят: «Пора прощаться!»Гроб закрывают осторожно,Несут его в автобус ставить…И оторваться невозможно,И ничего нельзя исправить.

Дождемся дождя и поедем с тобой в Пирогово.Людей там не будет. Из дуба мы выдолбим самиОгромную лодку. Когда она будет готова,Столкнем ее в воду и ветер возьмем парусами,Как верхнюю ноту. И тронется наша пирога,А мы неземными с тобой запоем голосами —И дождь перед нами расстелется, словно дорога,Ведущая вверх, где вода пополам с небесами.

Черно-белая ночь стрекочет свое кино,белый мелется снег, превращается в хлеб зерно,мертвые нас прощают, они виныза нами не числят, даже не видят сны,потому что как кровь легко превратить в вино,так и наоборот, это, в общем-то, все равно,и что бы там ни было, все оно просится в рот,над равнинами снег, в городе новый год,принесенные в жертву прощают своих убийц,и мы плачем, обнявшись, над супом из голубиц;хвоя, хвоя, стелись, мелется белый мел,кинопленка пестрит помехами, кто успел,тот свое получил, а кто нет, так техбелый мех укроет, в поле один на всех…

Ольга Владимировна Сульчинская родилась в Москве в 1966 году. Окончила филфак МГУ в 1990 году. Публиковалась в «Арионе», «Знамени», «Новом мире».

Валерий Попов

Ужас победы

Повесть

Помню горячий воздух, застоявшийся в кустах после жаркого дня и вылетающий, как птица, когда во тьме заденешь ветку.

Помню, как я впервые появился над Мысом, выпав из тесного автобуса на шоссе, мягкое после дневного жара.

Далеко внизу струилась лунная рябь, проткнутая темным и острым, как скрученный зонт, кипарисом. Рядом с этим сгустком тьмы смутно белело высокое здание — международный молодежный лагерь «Спутник», куда я стремился. Будоража теплую долину, снизу вдруг поднялся хриплый и страстный вопль. Потом, увидев павлина, надменного красавца, закованного в узоры, я не мог поверить, что это он так кричит.

Но сейчас, не вникая, я издал почти такой же вопль и рухнул с шоссе в колючий, пружинистый кустарник. Я падал то ногами вперед, то вниз руками. Сотни игл вонзались в меня, а я чувствовал лишь ликованье. Конечно, можно было найти плавную дорогу — но зачем?

Потом в душной тьме что-то засветилось. Узкое жерло вулкана, на дне его клокотала лава. Танцы! Мне сюда.

Я выкатился в круг, как колючий шар перекати-поля, как шаровая молния, но никто не шарахнулся, не испугался — тут все были такие!

Потом музыка стала замедляться, танец стал увязать сам в себе, и вот — все остановились. Спустилась тьма, тишина.

— В горы! В горы пошли! — вдруг понеслось по площадке.

И лава вылилась через край. И я спокойно и весело двинулся со всеми. Я успел уже разглядеть, что на эстраде играют вовсе не мои друзья, на которых я тут рассчитывал, а совсем незнакомые ребята, более того — негры. Но мысль, где же я буду ночевать, совершенно не беспокоила меня тогда: столько счастья и веселья было вокруг… Как где? Здесь — где же еще?

Продолжая приплясывать, мы поднимались горячей толпой по узкому, завивающемуся вверх шоссе. Потом свернули с него и полезли вверх, в колючие душные кусты. Это было мне уже знакомо!

Остатки дороги, какие-то археологические обломки тут были, но обрывались в самом буквальном смысле то и дело. Мы заблудились бы в этом каменном хаосе, если б не наш вожак — мускулистый, голый по пояс, в пиратской косынке, с высоким коптящим факелом в руке. Он явно напоминал легендарного Данко, поднявшего свое горящее сердце и осветившего путь. Такие аналогии вполне годились для комсомольского лагеря. Правда, оступаясь, он явственно матерился, но это не смущало общего веселья, а, наоборот, подстегивало его.

И наконец путь наш оборвался, причем в самом буквальном смысле: мы оказались над бездной. Замерев, мы стояли на краю, потом наш вожак безвольно разжал пальцы и выпустил факел: кидая искры, тот запрыгал по таким кручам! И, высветив рябь, погас в море.

Да-а. Мы стояли потрясенные. Чувствовалось, что номер сей отработан и Данко демонстрирует его не впервой… но… величествен-но!